Сломанный

Весь день льёт противный холодный дождь. Пользуясь отсутствием Сынмина, Минхо заезжает после школы сначала на рынок в Намдэмуне, где в микроскопическом магазинчике от производителя забирает специально для него еженедельно оставляемый огромный мешок наполнителя, а в соседнем — не менее огромный мешок кошачьего корма, и едет в приют. Кошки, конечно, ему рады донельзя, давно не заходил, давно не чесал и не вычёсывал, и у его ног ещё даже до появления в руках вкусняшек мгновенно скапливается пушистая орущая орда. Минхо аккуратно садится на корточки, затем на зад и вытягивает ноги — и чешет, чешет, чешет радостную толпу куда попало и кого придётся. Отдельно Минхо подбирает и нежно гладит маленького двухмесячного Кики, единственного выжившего из подобранного недавно помёта на улице. Кики тихонько мурчит с минуту, а потом начинает пищать и вертеться, и Минхо, смирившись, отпускает его на свободу, а потом всё-таки идёт чистить лотки. После лотков наступает очередь кормушек, уборки в игровой комнате, ухода за кошками, и когда Минхо наконец окончательно переступает порог в сторону выхода, на улице уже страшно темно и очень, очень мокро. Что-то такое он слышал по радио про какой-то там ураган очередной, но не вникал, и вот теперь начинает казаться, что зря. Температура явно ниже привычной, ветер чуть сильнее — но, в целом, ничего, и, когда Минхо наконец доезжает до дома, на небе уже проглядывают редкие городские звезды. Конечно, Хёнджин не звонит, не пишет, но Минхо перед сном опять колеблется с пару минут, думая, не написать ли первым — но в результате смахивает вкладку с сообщениями и открывает видеоплеер. У него ещё очередные исекаи не досмотрены, какой там Хёнджин. Засыпает он медленно, отчего-то чувствуя одиночество и периодически вдыхая слишком глубоко, когда ощущает кое-чей призрачный запах шампуня для волос, хорошо запомнившийся за предыдущую ночь — неописуемый словами, но вкусный. В кровати холодно (сегодня уж точно), поэтому окно Минхо закрывает, собирает по дому кошек и укладывается с ними, капельку расстроенный, хоть он и сам не понимает, чем именно. Утро его встречает ещё более неприятное: за окном морось, кошек нет, дома никого — родители рано разбежались на работу, да и сам Минхо в результате, задумавшись, чуть было не опаздывает на учебу. На самом деле, точнее, опаздывает, но срезает через узкий переулок, и вроде ничего, входит в класс в результате вовремя. Хёнджина опять нет. Раскладывая книги и тетради на столе, готовясь к уроку, Минхо не в состоянии перестать об этом думать и в конце концов чуть ли не на последней минуте перед началом урока строчит тому вопросительное: «Опять проспал?». Стоит ему нажать кнопку «отправить», как входит учитель, и телефон спешно отправляется в карман. Тишина. На перерыве Минхо разблокирует экран, но сообщение даже не прочитано. Ну точно, либо проспал, только на этот раз уже капитально, либо опять какие-то тараканы в голове проснулись, и вот второй вариант, честно говоря, несколько Минхо пугает. Вроде бы вчера утром только всё хорошо было… До конца уроков сообщение так и не отмечается прочтённым, и Минхо больше ничего не пишет — зачем? — но поглядывает на экран достаточно часто, чтобы получить в какой-то момент втык от учителя за чрезмерное отвлечение от занятия. Поэтому усилием воли он задвигает поглубже беспокойство и включается в работу, а в следующий раз телефон достаёт, только уже выйдя за порог школы. Ничего не изменилось. Погрузиться в новую волну беспокойства Минхо не даёт тонированный седан, водитель которого нажимает на гудок точно тогда, когда Минхо уже почти проходит мимо. Вздрогнув, Минхо разворачивается — и из окна седана на него смотрит Хван Ыну, отец Хёнджина. — Эй, парень! — кричит тот и машет рукой. — Иди сюда. Кажется, он не помнит, как Минхо зовут, но это не мешает Минхо броситься к нему. — Как Хёнджин? — тут же встревоженно спрашивает он, от волнения забывая про любую вежливость, включая поклоны. — Об этом… — Ыну мнётся, точно подросток, и приглашающе машет рукой в сторону салона: — Не присядешь ненадолго? — Конечно, — кивает Минхо и торопливо обходит машину, залезает на переднее пассажирское, и хлопает дверью. И только потом, вспоминая, кланяется. — Здравствуйте, Ыну-сси. Хорошо ли вы поели? — Неважно, — отмахивается тот, морщась. Тёмное лицо искажается, и Минхо немедленно вспоминает, что перед ним сидит уже очень уставший, немолодой, наполовину седой мужчина. В прошлый раз Хван Ыну создавал совершенно иное впечатление. — Ты вроде бы толковый малый, Минхо-я, — надо же, помнит имя, — и у меня к тебе есть огромная просьба. — Я вас слушаю, — хмурится, вмиг насторожившись, Минхо. Отчего тот настолько устал? Что с Хёнджином? — Сегодня мы с женой вынуждены будем уехать на работу. Это важный день, важная встреча, от её успеха зависит буквально наше благополучие и благополучие нашего сына в этом городе. Мы не можем позволить себе сейчас потерять работу, — невесело улыбается Ыну, — но и просто так уйти из дома сейчас не можем. — Да что случилось-то? — не выдерживает Минхо, сбиваясь с формального тона на неформальный. Хорошо хоть не на приятельский, хорош бы он был!.. — Хёнджин заболел. — Ыну вздыхает. — Попал вчера под дождь, к вечеру поднялась температура, с утра его осмотрел врач… — Вы хотите, чтобы я присмотрел за ним, пока вас не будет? — наконец-то доходит до Минхо. — Конечно, зачем вы вообще спрашивали! — Ты можешь тоже заболеть, — цокает языком Ыну, явно не ожидавший, что Минхо согласится вот так, сходу, и оттого, видимо, давший задний ход. — Я, конечно, заплачу тебе… — Нет, я не приму денег, — без экивоков и иносказаний отрезает Минхо, даже не дослушав — слишком уж он обижен подобным предложением, — и берётся за ручку двери. — Я поеду на своей следом за вами, чтобы вечером вернуться нормально, и из машины позвоню своим родителям. Мне что-то надо будет знать, или вы расскажете об этом на месте? Ыну внимательно изучает его лицо несколько секунд, а потом наконец решается: — Джиу расскажет, она с сыном. Поехали. Минхо передислоцируется в свою машину, цепляется телефоном к блютузу и вызывает отца. — Поздравь меня, — говорит он, мягко трогаясь с места, — я до ночи поработаю сиделкой. Хёнджин заболел, родители заняты чем-то очень важным и попросили присмотреть. Отец хмыкает и молчит несколько секунд. — Если нужна будет медицинская консультация — звони, — предлагает он. — И пожрать не забудь, а то меня твоя мама сожрёт потом на завтрак. — Спасибо, па, — благодарно улыбается магнитоле Минхо. — Поесть — обязательно, закажу туда что-нибудь, но, надеюсь, мне там хотя бы холодного риса дадут. — Да уж надеюсь, — судя по голосу, отец качает головой, — иначе я… Ладно. Что там у этого твоего мальчика? — Простуда, скорее всего, вроде бы утром доктор был и не госпитализировал, — сворачивая направо, информирует Минхо. — Но я не знаю, почему тогда он не может один до ночи побыть. Доеду — напишу или позвоню, если надо будет уточнить, ладно? — Ладно, сын, — соглашается отец. — Развлекайся тогда. Все пары рано или поздно проходят через стадию ролевых игр в доктора и больного, кхм… — Папа! — возмущённо орёт Минхо, но тот уже, посмеиваясь, вешает трубку, не дожидаясь ответа. Вот всегда он так! За разговором и раздумьями он и не замечает, как достигает конечной точки. Паркуется на первое же попавшееся свободное место и выходит, ищет взглядом отца Хёнджина, потому что, честно говоря, не помнит, какой ему нужен подъезд, потому что подъехали они с другой, непривычной Минхо стороны. Оказывается, соседний, который за углом. Минхо смотрит на номер — первый, знакомая дверь, знакомые стены и тот же самый лифт, в котором он тогда ужасно нервничал, и квартира всё та же — шестьдесят восьмая, и дверь открывается с лёгким, еле слышным скрипом. — Дорогая, мы приехали! — возвещает, вешая ключи на крючок, Ыну. — Ты привёз его? — слышится со стороны комнат, и навстречу выпархивает Джиу. По сравнению с предыдущей встречей она выглядит куда более усталой, осунувшейся, да и макияж на ее лице, кажется, отсутствует. Но она всё равно радостно улыбается: — О, добро пожаловать, Минхо-я, ты голоден? — Честно говоря, да, — неловко признается тот. — Но, если можно, потом, а сейчас — как там Хёнджин? Улыбка мгновенно исчезает с её лица. — Пойдём, — вздыхает Джиу и машет рукой. И возвращается вперёд него, уже куда менее радостно и взволнованно, распахивает дверь и пропускает Минхо вперёд. Сделав пару шагов по светлому, деревянному полу, вдыхая сладкий запах груши с имбирём, он натыкается взглядом на кровать и замирает. Хёнджин лежит на ней, укрытый одеялом, бледный донельзя, с мокрым, вспотевшим лицом, руки-тростинки — поверх одеяла, глаза закрыты, ресницы изредка дрожат, волосы влажные и растрёпанные во всё стороны, и весь он настолько явно болен и слаб, что становится больно. — Хёнджин-а, — негромко зовёт Минхо, но толку ноль; Джиу обходит его и качает головой. — Он тебя не слышит, он спит, — поясняет она. — Или, когда просыпается, у него лихорадка, и он не слишком хорошо понимает, что происходит вокруг, и паникует. И много говорит… — Она жалобно и болезненно улыбается: — Говорит об определенных вещах, поэтому мы не могли нанять сиделку. Но ты и так знаешь ведь, да? Ыну же меня не обманул? — Нет, Джиу-сси, — послушно отвечает Минхо. — Не обманул. А что с ним? Какой диагноз и какие лекарства он принимает? — Лихорадка, — та пожимает плечами и зло щурится, прямо как Хёнджин — только он в такие моменты обычно или напряжён, или паникует. — Лекарства — вот список. И вот. Она сначала подаёт Минхо лист с невнятными беглыми каракулями, а потом обводит рукой прикроватную тумбочку, на которой навалены пятью разными кучками аптечные пакетики с этикетками, на которых почерк уже куда разборчивее. Один пакетик — одна доза, все как полагается. Минхо смотрит на лист назначений. Жаропонижающее, противовоспалительное, три препарата гомеопатии (как сын врача доказательной медицины, он только из вежливости изо всех сил пытается сохранить нейтральное выражение лица). Всё. Рядом с кучками лекарств — кувшин с бесугом, мокрое полотенце, на полу — пара тазиков, один с водой, по-видимому, для полотенца, другой пуст. — Его рвало? — Минхо поворачивается к Джиу. — Один раз, когда температура была выше сорока. Вот здесь, — она открывает верхний ящик, — уколы для сбивания температуры, если будет выше сорока. Ты умеешь? В плечо. — Умею, — кивает Минхо. В плечо — это легко, лишь бы не в вену. — А градусник? — Вот, — снова открывает ящик Джиу. — Почему вы думаете, что это не коронавирус?.. — Он такой молодой, — покосившись на Хёнджина она утирает уголок глаза, потом наклоняется и касается губами его лба через путаницу мокрых волос. — Он не в группе риска, и тесты отрицательные. Ох, боже, я так боюсь… Минхо, милый, смотри за ним хорошо, ладно? Если что, сразу звони 119 и вызывай врача, плевать на деньги. — Конечно, Джиу-сси, — соглашается Минхо, даже не обижаясь: она же мать, неудивительно, что нервничает и переживает. Однако Джиу собирается с духом довольно быстро. Распахивает дверь и кричит: — Ыну, твоя очередь! — И, снова обращаясь к Минхо: — Пойдем, я тебя покормлю, а сама начну собираться. Его угощают твенджанччигэ, и это чистый восторг. Когда-нибудь, когда Джиу будет свободнее, стоит попросить у нее рецепт, решает Минхо, и с трудом откладывает ложку, когда кончается бульон. Ремень на штанах неожиданно оказывается внатяг, и, пока никто не видит, Минхо чуть ослабляет его. Ему делают кофе, велят пользоваться всем, что он видит, без стеснения, а потом машут на прощание и выпроваживают в комнату к Хёнджину. Слышно, как хлопает входная дверь, и на этом всё. Они остаются вдвоём как минимум на следующие три часа. *** Первый час проходит спокойно. Хёнджин спит, Минхо читает с телефона, неторопливо пьёт кофе и целый один раз отходит в туалет, и за эти пять минут ничего не случается. Второй час ознаменовывается тем, что Хёнджин открывает глаза. Минхо замечает случайно, в очередной раз дежурно вскинув взгляд ради проверки. Смотрит на часы — восемнадцать ноль две. — Хёнджин-а? — зовёт он, но выражение лица Хёнджина не меняется ни на йоту, он продолжает смотреть на Минхо — или, точнее, даже сквозь него. Ради проверки Минхо отодвигается в сторону — и да, действительно, он здесь ни при чём. Но он пробует ещё раз, просто на всякий: — Хёнджин-а? Ты меня слышишь? Моргни, если да. Ноль реакции. Грустно вздохнув, Минхо идёт на рискованный шаг: подсовывает под ладонь Хёнджина свою расслабленную руку, а в правой по-прежнему продолжает держать мобильник. По крайней мере, если тот вдруг ещё как-то шевельнется, Минхо почувствует. Ещё минут сорок проходят приблизительно так же, разве что Минхо временами ёрзает, потому что тело затекает сидеть в одном положении. Плюнув, он пересаживается на пол, на свои подогнутые ноги, надеясь, что не слишком замёрзнет. Но хоть рядом. На часах почти семь, когда Минхо вдруг слышит со стороны Хёнджина неловкий звук. Поднимает голову — и тот моргает, спутанно и неловко, стреляет темными глазами-пуговками во все стороны, будто не понимает, где находится. — Хёнджин-а, — снова окликает его Минхо, и тот вздрагивает, поворачивает голову на звук голоса. — Сэм, — бормочет тот еле разборчиво, — меня зовут Сэм. — Хорошо, — соглашается Минхо, потому что с больными не спорят. — Как себя чувствуешь… Сэм? Хёнджин-Сэм сжимает зубы, закрывает глаза и жмурится. Потом всё-таки открывает рот: — Ничего тебе не скажу, — выдавливает он, мотает головой и снова сжимает зубы. Дышит тяжело, с присвистом. Лично Минхо вариант коронавируса кажется более чем вероятным, но решать не ему, он здесь только сиделка. Вообще Хёнджин ведёт себя странно. Температуру бы ему померить… Пересев обратно на стул, Минхо пытается сунуть ему под мышку через горло футболки градусник из ящика, но совершенно неожиданно претерпевает неудачу: почувствовав прикосновение, Хёнджин вскрикивает и отдергивается в сторону. — Хёнджин… — начинает Минхо, но спохватывается: — Сэм, это просто градусник, я хочу померить тебе температуру. Хёнджин жалобно скулит, но больше никак не реагирует, только, кажется, дрожит, и поди разбери — от температуры ли это или нервное. Если первое — плохо, второе — наверное, ещё хуже. Но понять бы, от этого зависит, что делать. Минхо пробует ещё раз, уже аккуратнее: легко касается предплечья, еле ощутимо ведёт выше по влажной коже и, достигнув ворота, аккуратно тянет его на себя. На этот раз Хёнджина триггерит от прикосновения градусника. Он в панике кричит, взмахивает рукой, садится в постели и пытается сдвинуться как можно дальше. Градусник, что неудивительно, улетает куда-то в сторону, Минхо наклоняется за ним, поднимает, щелкает кнопкой — и всё плохо. Не работает. Кажется, он попал. Где-то тут Минхо впервые посещает мысль позвонить отцу, но он ее пока отбрасывает — и зря, ой как зря. Но знать бы заранее… Он морщится и тоскливо смотрит на все ещё перепуганно прижимающегося изголовью Хёнджина. — Сэм, — снова пытается он. — Я могу тебе помочь? Ты узнаешь меня? — Я узнаю тебя, — неожиданно отзывается эхом Хёнджин. Точнее, неожиданно мрачно отзывается Хёнджин, но позы не меняет, зато смотрит в кои-то веки на Минхо во все глаза. Взгляд у него мутный, как у пьяного, лицо горячее — и обтереть бы его, бедного, охладить, но Минхо понятия не имеет, как к нему подобраться вообще. — Пожалуйста, Сэм, — снова просит он. — Можно, я помогу тебе? — Не трогай меня! — вдруг взвивается Хёнджин и абсолютно неожиданно спустя секунду добавляет: — Я лучше сам. Успев на секунду обрадоваться, Минхо уже берётся было за мокрое полотенце и тянется в сторону Хёнджина, как тот решительно отлепляется от кровати и сбрасывает одеяло. Он выглядит очень странно; роняя полотенце, Минхо ловит его за плечи, потому что тот слишком близко к краю кровати, вот-вот свалится. Однако, замерев на миг и даже не реагируя на прикосновения, Хёнджин вытаскивает ноги и опускает их на пол. — Хё… Сэм, что ты делаешь? — спрашивает Минхо, потому что тот кажется подозрительно решительным, как человек, который явно что-то задумал, да и вообще непонятно, откуда тот берёт силы. — Помогаю себе, хозяин, — отвечает Хёнджин — у Минхо буквально отвисает челюсть от услышанного, — и сползает вниз, на колени. Пользуясь замешательством Минхо, тот протягивает руки к его ремню и быстро — даже не скажешь, что плохо себя чувствует — расстёгивает его, дёргает пуговицу, и вот на пуговице Минхо уже приходит в себя. — Хёнджин! — Он ловит его за запястья, ловит и стискивает. — Сэм… Да ну, Хёнджин, что ты делаешь? Я Минхо, твой одноклассник, помнишь меня? — Меня зовут Сэм, — тихо отвечает Хёнджин, всё ещё глядя мутно, но на этот раз добавляет: — Хозяин. Затем наклоняется и прижимается ртом к паху Минхо. Задыхаясь от адреналина и страха, Минхо тут же выпускает его запястья и пытается его оттолкнуть, абсолютно не готовый к тому, что происходит здесь и сейчас, как бы он ни казался ранее самым спокойным в мире человеком. Особенно он не готов оказывается к тому, что под губами Хёнджина — какая разница, что сквозь джинсы — у него встаёт мгновенно, да так сильно, как может, наверное, только у подростков. Чувствуя, как краснеет от стыда, как резко начинают гореть уши и щеки, Минхо пытается отстраниться, отодвинуть его голову, а Хёнджин, получив свободные руки, снова лезет к пуговице и ширинке — на этот раз успевая справиться с намеченной целью до того, как Минхо снова перехватит запястья. — Нет, Хёнджин! — вскрикивает Минхо и отталкивает его, отступает на пару шагов в сторону, и вот теперь он здесь тяжело и панически дышит. Очень панически, если по меркам самого Минхо, разумеется. Хёнджин бьётся спиной о тумбочку, тяжело моргает, но так и остаётся сидеть на коленях. Наклоняет голову набок: — Хозяин сейчас не хочет своего щенка? — спрашивает он и, о боже, дует свои бесстыжие губы, на которые Минхо, кажется, больше не сможет смотреть никогда. Глаза его больше не мутные, а мертвые и крайне внимательные, оббегают Минхо, и кто знает, кого он видит на его месте?.. Румянец у него откровенно нездоровый поверх сильной бледности, на лице проступают вены, а эти самые губы, на которые Минхо всё-таки смотрит, кажется, начинают синеть. Или это освещение такое. Поняв, куда смотрит, Минхо вздрагивает, дёргается, гремит чем-то там сбоку — он даже не видит, чем, и Хёнджин немедленно сжимается, вздрагивает и заслоняется ладонями, будто ждёт удара. У Минхо дрожат руки — ходуном ходят — но голос на удивление тверд, когда он наконец заговаривает, и он не узнает своих интонаций, из-за чего его самого уже начинает тошнить. — Я хочу, чтобы мой щенок слушался меня, — резко, почти зло говорит он. Хёнджин послушно кивает, высовывает язык и складывает руки у груди — в той же позе дети обычно изображают собаку. Минхо сглатывает, пытаясь смочить слюной пересохшее от нервов горло. И продолжает: — Вернись в кровать. Ляг смирно. Конечно же Хёнджин выполняет сказанное, но не так, как представлял себе Минхо. Это сюрприз номер два, поскольку животом вниз со сдернутыми штанами и отставленной вверх голой жопой — это явно не то, что он имел в виду. Торопливо застегиваясь и уже не следя за тоном голоса — а только за тем, куда смотрит, потому что куда угодно, но не туда, — Минхо поправляется: — На спину. Одетый. Под одеяло. Руки сверху. Ждать. Последняя фраза действительно звучит как команда собаке, но Минхо уже плевать. Честно говоря, он слишком уж в шоке. Слишком взволнован первой в жизни эрекцией подобной силы, которая даже и не думает стихать. Да в ужасе он, в ужасе, что скрывать-то. И в шоке. Ужас и шок, правда, не мешают ему выкопать из ящика шприц и несколько ампул, расковырять всё и набрать стандартный коктейль из папаверина, димедрола и анальгина достаточно быстро (спасибо за знания, папа, что бы я без тебя делал, думает он). Адреналин Минхо только подстёгивает. Джисона, кстати, наоборот, ступорит. Два типа реакций на чрезвычайную ситуацию. Понимая, что от волнения повторяет в голове прописные истины, Минхо выставляет шприц, травит воздух и разворачивается к Хёнджину. Как и было сказано, тот лежит как был, тараща глаза в потолок. — Я сделаю тебе укол, — предупреждает Минхо. — Это снимет спазмы и собьёт температуру. После укола ты должен лежать смирно, пока я не велю обратное, и тут же предупредить меня, если почувствуешь боль, странные ощущения, зуд и ещё что-то, чего не было совсем недавно. Понял, — ещё одно судорожное сглатывание, — щенок? — Да, хозяин, — немедленно шепчет в потолок тот. Минхо распаковывает спиртовую салфетку, протирает место укола, снова берётся за шприц — и руки магическим образом перестают дрожать. Ну точно, надо в медицину идти. То ли хирургом, то ли и правда психиатром. Хёнджин доблестно терпит укол, только один раз косится Минхо в пах, что сам Минхо не комментирует — не знает, как. И боится, что взорвётся, если тот сделает что-то ещё. Он возвращается обратно на стул, садится, широко раздвинув ноги и откинувшись на спинку, чтобы не так давило на головку, потому что хочется банально толкаться пахом вверх, в пустоту — иные мысли он старательно игнорирует — и запрокидывает голову. Но это тяжело, слишком тяжело — и Минхо вскакивает обратно. — Я сейчас уйду на несколько минут, — сдавленно предупреждает он. — Мои приказы остаются в силе. Понял? Если что — кричи. Хёнджин послушно моргает. Из последних сил Минхо выходит в коридор, прикрывает за собой дверь и почти бежит в ванную. Замирает над унитазом, одной рукой торопливо дёргая снова ширинку и пуговицу, другой закрывая задвижку. Хватает ровно одного-единственного движения руки вдоль всего ствола, чтобы излиться вниз, пульсируя, белесой струёй, которой много, очень много, и Минхо пачкает руку, тянется к туалетной бумаге и вытирает пальцы, себя, бросает бумагу в унитаз… А потом у него подгибаются ноги, он практически падает на колени, и его тошнит следом, прямо туда же, недавно съеденным супом и выпитым кофе. Отомстил, называется, Хёнджин ему за нервы. В отличие от самого Минхо, здесь обнаруживается новая зубная щётка в упаковке (и не одна, но ему столько не надо). Приведя всё в порядок, Минхо чистит зубы и долго полощет рот, пытаясь избавиться от привкуса. И только потом, закончив, включает мозг и спохватывается: Хёнджин! Наскоро глянув в зеркало, причесавшись пятернёй, Минхо вываливается в коридор и торопливо мчится в комнату, где его встречает третий сюрприз за день, ради разнообразия — приятный. Сложно представить, что то, что случилось несколько минут назад, случилось на самом деле. Свернувшись в клубок, притянув в охапку подушку, Хёнджин сладко спит, пуская на наволочку слюни, и на его лице — неожиданная улыбка. Два разных человека. Два разных мира. Минхо обречённо рушится на стул и трёт лицо ладонями. Нет ничего, решает он. И не было. Следующие два часа он нервно играет в «три-в-ряд», лишь бы занять руки и убить время, да кофе всё-таки ещё разок пьёт, несмотря на горечь во рту. Дожидается возвращения родителей Хёнджина, принимает благодарности — и ответный пирог, — и почти откровенно паникуя, сбегает из этой квартиры подальше, прыгает за руль и гонит прочь так, как не гнал никогда в своей жизни. Минхо ненавидит себя и на эстакаде целых две секунды думает про то, что можно просто дернуть рулём, улететь вниз — и всё. Но нет; он боец. Он прорвётся. Возможно, трусливо избегая Хёнджина, но всё равно. Он сильный. Он справится. В конце концов, Белый Клык тоже путал нового хозяина со старым. Его снова тошнит.