Сломанный

— Хён, — в результате нарушает тишину Хёнджин. Он уже совсем не груб, скорее зол и, кажется, даже не на Минхо. — Ты ни в чем не виноват. Тебе не в чем себя винить. Это всё я, ты понял? — Н-но… — начинает Минхо; Хёнджин не даёт ему возразить ни слова. — Это всё я, — повторяет он. — Только я. Если я тебя напугал, то ты здесь не при чём. И я больше не буду тебя так пугать, обещаю. Это звучит так, как будто Хёнджин сейчас развернется и уйдёт — однако тот даже не пытается расцепить руки и продолжает притягивать его к себе за плечи. Но Хёнджин неправ, серьезно; как минимум он неправильно понимает, чего именно боится Минхо. — Я б-боюсь не т-тебя, — упрямо поясняет Минхо и вдруг громко икает. Закрывает рот ладонью и продолжает глухо, сквозь пальцы: — Я б-боюсь показаться т-тебе снова им. Маньяком. Ик. Хёнджин вдруг тихо хихикает. Его взгляд, направленный в этот момент на Минхо, неожиданно нежен и ласков. И всё-таки он расцепляет руки: — Наклонись вперёд, — приказывает он. — И вот, попей в такой позе, отпустит. Нет, ещё ниже, ещё… Вот, молодец, пей. Почти ложась грудью на его колени, Минхо даже не ощущает стыда — настолько болят дыхательные пути от попытки икнуть снова. Он всасывает кофе из услужливо поданного стакана с трубочкой и ощущает, как сводит трахею. Ещё глоток — жидкость прокатывается по пищеводу, булькает в горле, и вдруг он легонько рыгает — и его отпускает. Фу. Минхо смущённо выпрямляется. Это неприятно, но он ощущает такое весомое облегчение, что, честно, какие-то мгновения ему просто всё равно — пока Хёнджин не тыкает снова пальцем в бедро, напоминая о себе. — Я не ассоциирую тебя с маньяком, — неожиданно серьезно говорит он, задумывается на мгновение и продолжает: — Справедливости ради, в сознательном состоянии не ассоциирую. Я доверяю тебе, хён, и знаю, что ты бы не сделал ничего плохого для меня. — А если т-ты ошибаешься? — беспомощно спрашивает Минхо. Они словно ролями меняются: Хёнджин знает, что делает, а Минхо нет. — Не сейчас, — обещает тот. — Только не сейчас. — Почему ты так уверен? — Минхо важно это. Правда, непонятно, зачем, но важно. — Потому что если я и в этот раз ошибся, я этого не выдержу, — еле слышно бормочет Хёнджин. — Ты говоришь так, как будто тоже был знаком с тем, кто тебя похитил, — не включая мозги, ляпает все ещё переживающий и далеко не убежденный аргументами Хёнджина Минхо. По щелчку пальцев они вдруг меняются ролями обратно: Хёнджин бледнеет, стискивает губы и смотрит на него в молчаливой панике. Пальцы, которыми тот, оказывается, теребил подол футболки Минхо, непроизвольно сжимаются, тянут ткань на себя, и Минхо вынужденно подаётся следом. — Хёнджин-а? — спохватывается он, наконец понимая, что что-то не так, но совершенно не понимая, что именно. — Что случилось? Тот молча мотает головой, но почему-то не отводит от Минхо острого взгляда, крючит у груди пальцы-когти и вновь дрожит весь — как ещё совсем недавно дрожал сам Минхо. Не зная, позволено ему или нет — сейчас, после того, что случилось недавно — Минхо рискует, потому что раньше помогало, потому что Хёнджин сам сделал это с Минхо первым делом, не задумываясь. Минхо обнимает его, фиксирует свои руки за спиной, цепляет сам себя за запятья, старается хотя бы казаться, если уж не может быть надёжным, и дышит чуть медленнее, чуть спокойнее в попытке утянуть Хёнджина за собой в более-менее нормальное состояние. Он анализирует последние минуты и пытается понять, что же послужило триггером в этот раз, и не понимает до упора, пока не доматывает диалог в голове до самого конца. Он спросил — пошутил — что Хёнджин как будто бы знал похитителя тоже до того, как тот его похитил… Неужели?.. — Ты правда его знал? — тихо уточняет Минхо. — Что в этом плохого? Почему ты боишься? Хёнджин резко выдыхает. Кажется, вопрос выбран верный, жаль, что ответа на него не следует. Уже как-то привычно Минхо гладит его по спине и просто ждёт, пока того отпустит, потому что не способен сейчас ни на какие другие утешения — слишком близка ещё собственная истерика, слишком подгибаются ноги и только чудом не трясутся руки. Что бы ни говорил Хёнджин, в глубине души Минхо все ещё на какую-то часть считает себя монстром. В конце концов тот начинает дышать. Поначалу тихо, еле заметно, но с каждой минутой всё спокойнее, глубже, в такт каждому прикосновению Минхо, и инстинктивно Минхо всё замедляет и замедляет поглаживания, пока они не сравниваются с темпом его собственного дыхания. — Хёнджин-а, — снова шепчет он тому в волосы. — Чего ты боишься? На этот раз то ли тот уже успокоился, то ли вопрос сформулирован иначе, но Хёнджин всё-таки отвечает: — Что ты подумаешь, что я сам виноват. Контраст с его уверенным «это не ты виноват, это я» получасовой давности так велик, что Минхо даже не сразу соображает, в чем это тот конкретно боится оказаться виноватым. На самом деле, если хоть немного напрячь мозг, то ответ прост — в том, что с ним произошло, — но до Минхо все равно доходит, наверное, только через минуту тяжёлого молчания, когда Хёнджин больше ничего не говорит и, наверное, ждёт, пока глупый Минхо переварит его слова. — Но ты не виноват, — рискует Минхо. — Даже если знал его до похищения. Тем более если знал. Ведь тогда бы ты доверял ему больше, чем просто незнакомому, да?.. В первый раз за всё это время он вдруг понимает, что везуч как черт. Как Суни, рядом с которым на пол со стола остриём вниз свалился нож. Вот Минхо как этот нож, и раз за разом он только чудом не ранит Хёнджина. Волшебством. Магией. Хёнджин снова затихает в его объятиях — думает. Почти наяву слышно скрип метафизических шестерен в его голове, в его глазах видно, как мысли, словно мышки в игрушке для кошек, мечутся туда-сюда. — Можно, я скажу, — неожиданно просит Хёнджин и сжимается в комочек, подтягивает ноги и прижимается ближе, словно ему вдруг становится холодно, — а ты потом тоже кое-что расскажешь? Погодите-ка. Тонкие волоски на руках Хёнджина стоят дыбом, да и у Минхо тоже, так что это не эмоции, это именно холод. За переживаниями они оба не заметили, как замерзли в слишком лёгкой одежде и с приоткрытым окном, по которому уютно бьёт дождь. — При одном условии, — отвечает Минхо почти шутливым тоном. — Я сейчас отвлекусь на одеяло, а ты не сбежишь. Холодно, Хёнджин-а. Не только тебе, но и мне уже тоже. Если на первых словах тот напрягается, то при упоминании одеяла Хёнджин, кажется, наиболее близок к полноценной улыбке за весь этот день, с самого утра. — Хорошо, — соглашается тот, и Минхо выпускает его и встаёт к шкафу. С утра он занудно и заунывно наводил порядок, граничащий с обссесивным, и убрал теплое одеяло туда, оставив поверх постельного белья лишь тонкое, привычное покрывало. Хёнджин не шевелится, и, когда Минхо садится обратно, стараясь до миллиметра повторить свою предыдущую позу, первый обнимает его за талию. Впрочем, от этого только удобнее накидывать ему на спину одеяло, заворачивать того получше, потеплее, чтобы не было щелей, в которые может проникнуть холодный воздух. Тепло становится не сразу. Но больше и быстрее, правда, становится неудобно, потому что у Минхо затекает спина. — Подвинемся, ладно? — тихо предлагает он. Хёнджин согласно мычит и даже палец не сгибает, чтобы помочь им переместиться. В результате Минхо сам ловит его за талию и под колени, сначала сдвигается к изголовью сам, а потом тянет Хёнджина следом в ту же позицию — но, вместо того, чтобы оставить ноги подобранными, Хёнджин вытягивает их и прячет свои ледяные ступни под пока ещё вполне себе тёплыми ногами Минхо. Уютно. Тепло — Минхо сам теплый, а внутри одеяла так совсем — и уютно. — Ты хотел что-то сказать, Хёнджин-а, — вспоминает он. Хёнджин хмурится и думает. Кажется, сам уже не помнит, о чем была речь — отвлёкся и забыл. — А! — спохватывается он и смеётся даже вполовину не так горько, как мог бы ещё минуту назад. Сложно себя жалеть, когда тебе слишком хорошо, мысленно усмехается Минхо. Но Хёнджин действительно вспомнил, что хотел рассказать, и он это рассказывает: — Он подошёл ко мне познакомиться на уличных съемках. Мы занимались в парке, и он сделал несколько комплиментов нашему профессионализму и умению танцевать. Мне. Мне лично сделал. Не внешности, представляешь? И исчез. Потом я видел его ещё на нескольких съемках, начал с ним даже здороваться, а потом, в конце очередного дня, когда я уже собирался уходить, он сказал мне про котёнка под машиной, и я пошёл с ним, хён!.. Я сам, понимаешь, сам доверился ему, и он… Хёнджин снова болезненно всхлипывает, утыкается Минхо куда-то в ключицу, и его слезы неожиданно горячие на коже, но остывают слишком быстро, скапливаются в ямке и холодят, морозят шею и плечо. Чтобы согреться, Минхо трёт ему спину, снова в такт дыханию, и успокаивающе повторяет то, что сказал ранее: — Ты не виноват, Хёнджин-а. Никто не может быть виноват в том, что с ним сделали такое. Успокаивая Хёнджина, он успокаивается сам. Тяни-толкай. Туда-сюда. Их обоих качает и штормит на лодке эмоций, но вместе проще. Легче. Спокойнее, как ни странно, и надежнее. — Это было, — Хёнджин вновь принимается кусать губы при любой паузе, — это было… страшно, правда, хён, самое страшное в моей жизни. Ты знаешь, я боялся ужастиков раньше? Теперь не боюсь, по крайней мере, тех, где вся суть в мистике. Смотрю иногда ради развлечения. — Я люблю ужастики, — усмехается ему в волосы Минхо. — Но вот высоты боюсь, между прочим. И паникующей толпы. Посмотрим что-нибудь потом? — Обязательно, — кивает Хёнджин — его кивок чувствуется плечом, хоть и его не видно глазами — и задумывается о чем-то, явно уже о чем-то совершенно другом. О чем именно, становится понятно, как только тот продолжает: — Сначала я боялся умереть, но прошло какое-то время — и я начал бояться не умереть. Ты знаешь, сколько времени я у него был? Минхо медлит. — Я не знаю, точнее, не помню, — уточняет Хёнджин, — просто вдруг стало интересно. Я вроде бы на третий или на пятый день запутался, но там ещё много было. — Две с половиной недели, — тихо информирует его Минхо. Подсчитывает: — Восемнадцать дней. И продолжает слушать. — Восемнадцать, — болезненно улыбается Хёнджин. — Мне сейчас восемнадцать. День за год, хён. Забавно, да? — Тш, — Минхо снова касается его худой, но наконец-то теплой спины ладонью, — Хёнджин-а, не несёт ли тебя? — Да даже и если, — вдруг вздыхает тот. — Нужно выпускать свои эмоции, а не держать их в себе, вон, у отца спроси. — Тебе нравилось с ним разговаривать? — аккуратно интересуется Минхо, но заход не удаётся: Хёнджин фыркает ему в плечо. — Мне ни с кем не нравилось разговаривать, — начинает объяснять он. — Совсем-совсем. Просто твой отец… Не знаю, он как-то трогал такое, что ему надо было ответить, объяснить, возразить… Вы такие разные, даже удивительно. — Разные? — удивлённо повторяет за ним Минхо. — Он мой отчим вообще-то. — Да я не о том, — отмахивается Хёнджин. — Совсем. У вас разный подход. С ним я всегда знал, когда отвечаю. Злился, но говорил. А ты… Вообще не понял, когда мы стали разговаривать. И как мы оказались здесь и сейчас тоже. Но я тебе доверяю, правда. — Так, ты не помнишь, или… — тут же начинает встревоженно шевелиться Минхо. — Или, — отрезает Хёнджин и вдруг мелко хихикает: — И как твой друг Джисон приставал к тебе, помню, и всё остальное помню. Просто вообще не понял, как это случилось. Знаешь, вот ты живёшь, живёшь — и Соллаль уже, хотя только вчера весна была? И тут то же самое, ты незаметно так под кожу вполз, и всё. — Буду считать, что ты намекаешь на дракона, а не на змею, — решает Минхо. — Они хотя бы мудрые. — Договорились, — кивает Хёнджин и зевает. Спохватывается: — Айщ, давай поедим хоть? Всё остыло давно. Сейчас-то ты есть будешь? — И даже схожу подогрею, если отпустишь, — согласно кивает Минхо. Хёнджин разворачивается из одеяла с явной неохотой. Выпустив Минхо, он тут же заворачивается обратно, обнимает подушку и кладёт на нее голову. Пытаясь умиляться с его размазанной моськи не слишком заметно, Минхо собирает себя в кучку, коробки в руки и ползет в сторону кухни. Отец, оказывается, уже дома. Сидит на кухне, пялится в телефон, ест что-то в полумраке. — Чего в темноте глаза ломаешь? — ворчит Минхо, передразнивая немного мать — но она права, если что — включает свет на кухне и принимается настраивать духовку. — А, не заметил, что уже стемнело, — отмахивается тот. — Хотя из-за урагана рановато, конечно. Надеюсь, сегодня не сдует город. Ты же больше сегодня никуда не поедешь?.. — Хёнджина собирался домой отвезти, — растерянно сообщает Минхо. — Мы у меня сидели. А что там, настолько плохо? — Выгляни, — предлагает отец. — Только не отсюда, а с заднего двора, откуда парк видно. — Ща-а-ас, — Минхо запихивает еду в духовку, настраивает таймер и выпрямляется. — Щас гляну. Он доходит до задней двери и выглядывает в небольшое окошечко. Парк, который видно с этого ракурса, достаточно далеко, но всё-таки хорошо различим, чтобы Минхо разглядел, как сгибает чуть ли не пополам высоченные деревья. Дождь, стихший было, возобновляется как раз со следующим порывом ветра — отсюда особенно хорошо слышно его завывание — и поперек окна горизонтально протягиваются водяные полосы. Видимость мгновенно снижается до никакой, в разы хуже того, что было, когда Минхо домой из пиццерии ехал. — Вот это да, — комментирует он, возвращаясь на кухню. — Пап, а на сколько это, не слышал? — От дня до недели, как повезёт с циклоном, — пожимает плечами тот. — Топливом я запасся, генераторы проверил, фильтры тоже. Скважина работает, без воды не останемся. — Если только нас не зальёт, да, — согласно кивает Минхо. — Надо будет новости включить перед сном… Пап, а ведь Хёнджин у нас, получается, останется. Ничего же? Отец блокирует телефон, разворачивается в его сторону и глядит над очками. — Ничего, — соглашается он. — Но не забывай о его комфорте, особенно если он застрянет надолго. Может быть, ему спальню хальмони приготовить? Когда бабушка приезжает к ним в гости (это бывает нечасто, не любит та Сеул), то спит в отдельной спальне, со временем получившей кодовое имя «спальня бабушки», что неудивительно и предсказуемо донельзя, но все равно почему-то их обоих смешит каждый раз, когда в ней ночует кто-то другой. — Я спрошу, — задумывается Минхо. — Но вообще он в прошлый раз со мной нормально спал вроде и даже, говорит, выспался впервые чуть ли не за год, так что сомневаюсь. — Может испугаться, — качает головой отец. — Аккуратнее подводи, не подсекай слишком рано. Тот на самом деле любит рыбалку, хотя и ездит на нее исключительно редко. Минхо вообще раза два в жизни что-то ловил, но ему тоже понравилось. По крайней мере, о чем отец говорит, он понимает. — Понял, спасибо, — улыбается он. Забирает пиццу из удачно тренькнувшей духовки и возвращается обратно в спальню, гадая по дороге, спит ли Хёнджин. Оказывается, не спит, и вообще не то что не спит, а чуть ли не с распростёртыми объятиями и бурчащим от голода животом ждёт не его — пиццу. — Снаружи, между прочим, настоящий ад, — всё ещё немного удивлённо оповещает Минхо. — Ты, кажется, застрял у нас на какое-то время. — В смысле «застрял»? — рука Хёнджина, уже тянущаяся к первому куску пиццы, замирает. — Ураган дошёл, Хёнджин-а. Я не рискну тебя сейчас отвозить. Переночуешь? Посмотрим, завтра утром, может, получше станет. Но если нет — тебе придётся остаться. И сразу, чтобы ты себе ничего не надумал — я рад твоей компании. — А школа? — вглядываясь в его лицо, требует ответа Хёнджин. — Какая школа, о чём ты, там деревья сдувает, — вздыхает Минхо. — Занятия отменят, если ветер не стихнет к утру. Ладно школа, лишь бы потопа не было, как в нулевых, тогда только эвакуация. — Всё действительно так серьезно? — сглатывает Хёнджин и неуютно ёрзает. — Центр Сеула, — утешает его Минхо. — Когда его последний раз топило? Максимум свет и воду отключат, но у нас и генератор есть, и скважина, нормально. Родителям только позвони, чтобы они не волновались. — Ага, сейчас, дай мне две секунды, — согласно кивает Хёнджин, тянется к куску своей пиццы (бульгоги, кажется, кое-кто тут неожиданный фанат мяса), буквально вдыхает его и устало нашаривает мобильный телефон в кармане рюкзака. — Да, сынок? — рокочет Хван Ыну усталым голосом. Непонятно, зачем, но Хёнджин включает громкую связь. — Я переночую у Минхо, — без лишних вступлений сообщает Хёнджин. — Он говорит, погода слишком плохая, чтобы куда-то ехать. — «Плохая»? Да на Намсане обвал! Сидите дома оба, это приказ! — повышает голос Ыну. — Раз такое дело, мы с мамой тоже останемся на работе, но, имей в виду, она тебе ещё позвонит, понял? Веди себя хорошо, не доставляй проблем Минхо! Пресловутый Минхо морщится, потому что ему не нравится формулировка. Словно не доставлять ему проблем — главная задача Хёнджина в жизни. Может он рад эти проблемы разгребать, ворчит он про себя. Может, ему нравится? — Хорошо, пап, — покорно соглашается Хёнджин. — Спокойной ночи заранее, пап. — Позвони утром! — приказывает Ыну и, не дожидаясь ответа, вешает трубку. Кажется, Хёнджину капельку за него стыдно. Не выдержав и зная, что не встретит негативной реакции, Минхо ерошит ему волосы. — Он работает, — пытается извиниться за того Хёнджин, но под руку всё равно подставляется. — слишком занят. На самом деле он волнуется, правда, просто, если он не вытянет, придется переезжать обратно в Инчхон. И им-то там было нормально, но я… я не мог. — Я не критикую, — качает головой Минхо, про себя добавляет: «По крайней мере, не вслух». — Поешь хорошо, Хёнджин-а, мы весь день не ели, позаботься о себе, ладно? — Ладно, — соглашается тот и тянется к новому куску. Только тут Минхо позволяет себе расслабиться и взять пиццы самому. Как он, оказывается, проголодался — слов нет, поэтому первые минуты он только и способен, что молча жевать, то и дело запивая пиццу кофе с растаявшим льдом. Всё равно, правда, вкусно. — Ещё один вопрос, — в какой-то момент вспоминает он. — Где спать хочешь? Здесь, как в прошлый раз, или в отдельной спальне? — Здесь — с тобой? — после паузы уточняет Хёнджин и получает в ответ смущённый кивок. И без раздумий выбирает: — Здесь. Я в прошлый раз слишком хорошо выспался, чтобы можно было этим пренебрегать. Это же ничего?.. — Конечно, Хёнджин-а, я же сам предлагал, — уверяет Минхо, одновременно думая, что рыбаки из них с отцом, кажется, не особо. Выводить, подсекать… А Хёнджин просто берёт и говорит «да» на прямой вопрос, да ещё и радуется ему, если можно конечно, судить по его еле заметной улыбке на неожиданно хомячьих щеках. До Джисона, конечно, ему далеко, но всё равно мило. После того, как они доедают, Минхо уже почти привычно делится с Хёнджином одеждой включая отдельную футболку для сна, заранее, чтобы потом не искать. Но пока они просто лежат на кровати и переваривают. Надо бы встать, закрыть окно, думает Минхо, но сил пока нет. — Хёнджин-а, — вспоминает он. — Ты хотел, чтобы я тоже что-то рассказал. Спрашивай, а то потом уснём — и всё, забудем опять. На лице Хёнджина снова напряжённо-задумчивое выражение. — Не помню, — признаётся тот. — Вообще. У меня мозг не шевелится, так хорошо поел, что всё. — Ну и ладно. — Неожиданно для себя Минхо вкусно, длинно и громко зевает и слышит в ответ не менее протяжный зевок. Они оба смеются друг над другом; с Хёнджином по-прежнему уютно. Нет этого чувства внутреннего неудобства, когда не знаешь, куда повернуться, как рукой двинуть, дышать или не дышать и что сказать. Нет, с Хёнджином всё максимально естественно, но, в принципе, они уже видели друг друга в крайне разнообразных состояниях, куда уж неловче и нелепее, вот и не смущаются. Ну, по большей части, пока разговор не заходит о чем-то совсем уж постыдном. Пятью минутами спустя Минхо слышит очередной зевок и бесцеремонно выгоняет Хёнджина в душ, потому что, если подождать немного, они оба уснут прямо так, поверх покрывала, на неразобранной кровати. Сам он пока её разбирает и относит вниз остатки еды. Наливает пару стаканов воды из фильтра — вдруг ночью захочется пить — и относит их на тумбочку. На душе почему-то никакого волнения, хотя это будет первый раз, когда Хёнджин по своей воле остаётся в его кровати, а не потому, что у того нет сил или ещё что-то; как будто проходит самый обычный рутинный вечер, Минхо дожидается освобождения душа и меняется с сонным, собирающим по пути все углы зевучим Хёнджином местами. Тот заползает в кровать, а Минхо идёт сполоснуться и почистить зубы. Обратно он возвращается — и Хёнджин уже спит. Распластался по подушке, вцепился в нее, обнял со всей дури и сопит в две дырочки. В три, если считать приоткрытый рот. Минхо залезает ему под бок, устраивается поудобнее, думая о том, что сейчас чуть-чуть посмотрит на его лицо и подумает, пока нет свидетелей — но как-то слишком неудачно моргает и засыпает спустя всего лишь несколько секунд. Во сне Хёнджин подкатывается ближе, и Минхо рефлекторно, не просыпаясь, закидывает на него руку.