Сломанный

Утро наступает слишком уж незаметно. В кровати сонно, хорошо и вообще замечательно. Что-то тёплое в руках греет так, что просыпаться и отпускать вообще не хочется. Минхо, правда, всё равно лениво приоткрывает глаза. Как-то так само выходит. В комнате полумрак, с улицы даже с закрытым окном — а Минхо вспомнил перед сном, Минхо закрыл, Минхо молодец, — доносится бешеный свист ветра, хуже, чем было вчера. Конечно, темновато, но явно уже день, не ночь. Судя и по будильнику, который кое-кто, видимо, выключил не просыпаясь, и по отсутствию отца или матери, не пытающихся разбудить их в школу, и по молчащему телефону, занятия всё-таки отменены, и им дали отоспаться. Он тыкает носом в фитнес-браслет на руке — десять сорок две. Хорошо поспал, однако. Вторая рука у него занята и, кажется, капельку затекла. На ней лежит то самое теплое, которое он только что обнимал и которое не хочется отпускать. Хёнджин. Тёмные волосы на затылке Хёнджина щекотят Минхо лицо. Тот дышит ровно, глубоко, спокойно — спит. В глубине души Минхо надеется, что и не просыпался ночью, но, если бы тому снились кошмары, то, наверное, Хёнджин бы задёргался и тем самым разбудил Минхо? В любом случае, сам он спал хорошо точно. Он лежит так ещё несколько минут, пока организм не просыпается окончательно и не намекает, что утро начинается не с кофе. Из-под Хёнджина надо выбираться, но будить его страшно жалко. И так не спит почти, и стресса куча, и тут ещё поспать не дают. Но в туалет-то хочется, грустно вздыхает Минхо и принимается медленно вытаскивать руку. Хёнджин просыпается на пальцах. Просыпается и, по закону подлости, перекатывается на спину, четко на уже и так отлёжанную руку Минхо, и громко, протяжно зевает, потягивается, упираясь затылком в нежданную подушку. Минхо стонет, потому что руку тут же сводит, и Хёнджин чуть ли не отпрыгивает в сторону, отодвигается, но каким-то чудом продолжает давить затылком на руку, точнее, теперь уже на ладонь. — Хёнджин-а, — принимается ныть Минхо, — выпусти меня в туалет, я уже не могу. Он шевелит пальцами, особо даже их уже не чувствуя — но Хёнджин, кажется, вполне, и подхватывается, приподнимается на локтях уже почти без испуга. Посмеиваясь, Минхо выдергивает руку и жалобно трясет ей. Потом принимается выбираться из слишком удобно и тяжело лежащего сверху одеяла. Недовольно мяучит, скатываясь с его ног, Суни и обиженно перекладывается на живот Хёнджину, где сразу же попадает под утренние почесушки и начинает басом мурчать. Под эти звуки, нашарив тапочки, Минхо шаркает и хлопает хвостами тапок на каждом шагу, плетётся в туалет и ванную. Холодная вода будит его достаточно быстро, Минхо возмущённо шипит на умывальник, осознавая, что раз горячей нет, то или нет электричества, или авария на подстанции. Он щёлкает выключателем — свет загорается. Значит, авария. Интересно, что ещё произошло за ночь? Нужно будет глянуть сводки, думает он. Когда уже более-менее пришедший в себя Минхо возвращается в спальню, Хёнджин всё ещё валяется с мурчащим Суни на пузе, дремлет, закрыв глаза, и Минхо практически игнорирует. Поколебавшись с минуту — кровать или кофе? Кофе или кровать? — Минхо выбирает кофе и спрашивает: — Хёнджин-а, будешь завтракать? Кофе? — Кофе, — не открывая глаз, соглашается Хёнджин. — И мне надо встать, но я не могу. Вместо того, чтобы снять с себя Суни, Хёнджин продолжает его чесать и просто жалуется, ждёт, что Минхо сделает это сам. Вроде бы ничего особенного, но тем самым во внутреннем рейтинге Минхо Хёнджин, и так находящийся достаточно высоко, резко поднимается почти на недосягаемую высоту, уступая, быть может, только Джисону. Путь к сердцу Минхо лежит через его кошек. И вообще через кошек. Человеку бессердечному, которому хватает моральных сил спихнуть сонного котика со своих колен, нечего делать в этом доме, считает Минхо. Он не то что снимает Суни — аккуратно поддевает под лапки и перекладывает на кровать по соседству. Облегченный вздох Хёнджина надо слышать — настолько тот громкий и жалобный. — Весь мочевой пузырь отлежал, — жалуется Хёнджин, поднимаясь. Минхо смеётся: да, это суперспособность Суни, из всех его знакомых котов только эта свинюшка так умеет — как ни ляжет, давит всегда на одно и то же место. Тепло ему так, видимо. Хёнджин выплывает сонным привидением в сторону ванной, а Минхо всё-таки спускается вниз. На кухне пусто, хотя следы жизнедеятельности есть: отец с матерью, скорее всего, сегодня, дома — хотя мать могла попытаться пешком дойти до сервиса, а отец — попытаться составить ей компанию. Заправляя кофемашину, Минхо шлёт вопросительную смску матери, и через пару секунд со стороны родительской спальни доносится громкое: — Мы ленимся, Хо-я! — И тебе советуем! — добавляет отец и скандирует: — Вы-ход-ной! Слышно, как мама смеётся, затем со стуком закрывается дверь их спальни — и Минхо остаётся в кухне один, если не считать нахолодильникового наблюдателя Дуни. — Это были твои родители? Они дома? — Привидением в дверном проёме возникает Хёнджин. На удивление он не выглядит опасающимся, наоборот — как будто стихийное бедствие за окном успокаивает его, дарит ощущение безопасности. Будто никто не придет посторонний, ничем не навредит ему, не испортит всё. А может быть, Хёнджин просто ещё не проснулся до конца. Шумит кофемашина. — Да, погода — сам видишь, — кивает Минхо. — Судя по всему, у них тоже внеплановый выходной, как и у нас. — Интересно, сколько это всё продлится?.. — сквозь зевок спрашивает Хёнджин, и Минхо, проходя мимо него в сторону холодильника, вкладывает ему в руки телевизионный пульт. Экран загорается; на экране круглосутка Эмбиси, «Нальшига мэиль» или «оныль», Минхо попросту не помнит, когда там эта погода, каждый день или сегодня; канал работает всегда. Если в Корее всё хорошо, там рассказывают о стихийных бедствиях где-нибудь ещё. Мало ли стран, как говорится, и раз в час пускают прогнозы по самой Корее. Сейчас показывают сводки по урагану. Видно, как заворачивается воронка ветра, задевая пока своим самым краем полуостров, и Минхо морщится. Если уж сейчас такой ветер — больше двадцати метров в секунду, штормовое предупреждение есть, судя по квадратику в углу экрана — то что же будет дальше, когда ураган придвинется ближе? Хёнджин не отрывает глаз от телевизора. Кадр меняется; теперь показывают прогноз пути. Белый пунктир уводит эпицентр с Восточно-китайского моря в Пусанский пролив, куда-то к самому Пусану, и дальше загибается вверх и влево. Тегу, Тедчжон… Хэджу. Это по прогнозам ECMWF. Согласно GFS, ураган пройдёт прямиком через Сеул. Минхо сглатывает. Пять дней. С текущей скоростью движения эпицентр будет здесь через пять дней. Скорость ветра в центре урагана, вокруг ока бури — до двухсот пятидесяти километров в час. Это… приблизительно шестьдесят семь метров в секунду, подсчитывает он через мгновение и сжимает пальцы в кулаки. Перед Хёнджином тихо стукает о столешницу очередной бенто, а сам Минхо идёт в сторону спальни родителей. Тихо стучится, получает позволение войти и распахивает дверь. — Вы видели прогноз? — спрашивает он. — Ну да… — лениво тянет отец. — Что ты такой взъерошенный? — Говорят, что эпицентр накроет Сеул через пять дней, — делится Минхо. — Ветер — шестьдесят семь метров в секунду в максимуме, много осадков. Пап, мне кажется, нас всех сдует напрочь. Вместе с домом. Отец хмурится. — Обещали же, что стороной пройдёт… — Он выбирается из-под одеяла и нашаривает тапки. — Давай-ка попробуем поискать всё-таки работающий магазин на твоём пикапе. Пять дней — это середина, нужно будет дождаться, пока всё схлынет и восстановят инфраструктуру… — Пап, — перебивает его Минхо и многозначительно смотрит на голое пузо. — Оденься. — А! — спохватывается тот, смущённо чешет шею и нашаривает сначала футболку, а потом и штаны. — Пойдём, да. Ты позавтракал? — Не-а, — мотает головой Минхо, выходя на кухню. — Только Хёнджину кофе сделал и на телик залип. Хорошо хоть мама бенто приготовила. — Да, мама наша — прелесть, — ухмыляясь, соглашается отец и кивает опять испуганному Хёнджину. — Доброе утро, Хёнджин-а. Как тебе новости? Минхо одним ухом слушает их разговор, пока делает себе кофе тоже — без кофе он существовать активно в этом мире ещё не готов, особенно сегодня. — У тебя есть выбор, Хёнджин-а, — рассуждает отец. — Сейчас или, может быть, сегодня, если ветер стихнет, мы отвезём тебя домой — или ты останешься, Ыну-сси я позвоню, это не проблема. Выбирать тебе, однако я очень хотел бы знать перед тем, как ты выберешь, насколько вы подготовлены к урагану. Сгорбившись, Хёнджин упрямо пожимает плечами и не смотрит в его сторону. — Ага, ты не знаешь, то есть, вероятно, никак, — бормочет отец. — Пойду-ка я позвоню Ыну сначала, спрошу. Ешь пока, Минхо-я, я скоро вернусь. — Всё настолько плохо? — растерянно вскидывает на Минхо взгляд Хёнджин, как только отец скрывается за дверью спальни. — Хён? Минхо сглатывает. Он и хотел бы соврать, но… — Возможно, я просто паникую, — аккуратно выбирая слова, — начинает он. — Но, Хёнджин-а, ты слышал прогноз? Сейчас на улице… метров в двадцать порывы, наверное? И то какой ветер. А если в три раза сильнее? Шестьдесят метров? Не знаю, выдержит ли дом, но у нас есть чем закрыть окна, отец сколотил ещё несколько лет назад, сдуть не должно. Есть еда — но мы сейчас поедем закупаться ещё. И топливом для генераторов, если еще есть, в чем хранить. Уже нет горячей воды, ты заметил, да? Явно авария на подстанции, и я не знаю, когда починят. Нужно переключать на бойлеры, а это электричество и тоже топливо. Возможно, придется перестать пользоваться моей ванной, чтобы не гонять слишком насосы — но, пока город не топит кардинально, мы выживем, Хёнджин-а. Мы готовы. — А крышу не сдует? — прикусывает губу тот. Минхо отводит взгляд — всё ещё. Вечность отводить будет, как ему кажется. Но сейчас Хёнджин хотя бы знает, в чем причина, и не надумывает себе лишнего. Наверное. — Не должно, — хмурится он. — Ни разу не сдувало. Но, если и сдует, это будет значить, что и на вашем предпоследнем этаже небезопасно. Кроме того, отсюда можно уехать в любой момент, по крайней мере, попытаться, — а там ты останешься как минимум без воды, как только остановятся насосы и перестанут подавать ее наверх, без лифта, без освещения, и я не знаю, сколько у тебя там еды. Оставайся, Хёнджин-а. Пожалуйста? Хёнджин заметно колеблется. Как по заказу, со стороны коридора доносится громкое отцовское: «Да ты о сыне подумай, идиот, сколько он там протянет в одиночку! Ты хоть воды туда купил, прежде чем так уверенно говорить, что нормально?!» Хлопает дверь. Голос отца стихает. — Домой, — говорит Хёнджин и отворачивается в сторону. Минхо казалось, что, наоборот, и его слова, и услышанное от отца должно было убедить Хёнджина остаться здесь, но по факту всё оказывается совсем иначе. — Хёнджин-а, — жалобно вздыхает он. Потом плюет на формулировки — уже не помогло, всё, хватит, — и пользуется запрещённым оружием: отодвигает рядом с ним стул, присаживается и обнимает. Зачем-то снова зовёт по имени: — Хёнджин-а… Хёнджин упрямо не смотрит в его сторону, но и никак не показывает, будто ему неудобны эти объятия. И то, если задуматься: они в обнимку уже пару ночей спали, что тому ещё пара минут? Да и того эффекта, на который надеялся, Минхо не получает: Хёнджин не смягчается и мозгом думать не начинает. Испуганный суслик, недовольно жмурится про себя Минхо. Американский испуганный суслик из тех, что замирают с перепугу столбом при виде фар и которых из-за этого стабильно сбивают машины. Ничего. Ладно. — Тогда хотя бы пообещай мне писать раз в несколько часов, ладно? — со вздохом просит Минхо. — Я буду беспокоиться, как ты там. Хёнджин не успевает — или не хочет — ничего ответить, как возвращается недовольный отец, прячущий телефон в карман. — Баран безрогий! — ругается он. — Извини, Хёнджин-а, но до чего ж упрямый тип! Подавай ему тебя дома, и всё! Плевать, что запасов нет, что воду в любой момент могут отключить совсем, и как тебе тогда, в тазик из окна собирать, что ли? И сам, главное, на работе остается, у них там убежище, видите ли!.. — Ничего, — перебивает его Минхо, продолжая обнимать Хёнджина — у него не хватает силы воли разжать объятия даже ради кофе. — Хёнджин сам хочет домой, так что ничего страшного. — Я… — Хёнджин вдруг шевелится, и Минхо с тяжёлым вздохом его всё-таки выпускает и тянет-таки к себе кофе. — Я… Простите. Он вскакивает, чуть было не роняя стул, и убегает в сторону лестницы, буквально сбегает на второй этаж; Минхо замирает с приоткрытым ртом. — Это что это было?.. — спрашивает он. — А кто ж его знает, — пожимает плечами отец. — Я бы предположил, что он испугался количества уделяемого ему внимания, решил, что того не стоит — но ты сам понимаешь, пока не поговоришь с пациентом — гарантировать ничего нельзя. — Ясно… — тянет Минхо, отставляет кружку с кофе и начинает подниматься, но на запястье ложится широкая ладонь отца. — Оставь его. Дай ему побыть одному, — советует отец. — Допьешь кофе — сходи, скажи, что мы с тобой уезжаем, а он сам может пока отдохнуть. Но не раньше, а то и позавтракай пока. — Он когда-нибудь перестанет бояться? — обречённо спрашивает Минхо. Обречённо — потому что если в прошлый раз он планировал Хёнджина в своей жизни на энное количество лет вперёд, то теперь, кажется, не хочет отпускать его совсем. Странное ощущение. Это не влюбленность — с Джисоном такого не было. Но как определить это иначе — Минхо не знает. — Когда-нибудь, — щурится отец. — Зависит от того, какими темпами пойдет выздоровление. — Ты думаешь, он выздоравливает? — Тебе виднее, сын, — качает головой тот. — Сейчас я — не его лечащий врач. Со вздохом Минхо допивает кофе и отставляет кружку в сторону. Косится в сторону холодильника, но есть ему упрямо не хочется. Перенервничал, видимо. — Пойду, схожу к нему, и поедем, ладно? — встаёт он, и отец, кивая, снова лезет за телефоном. Дверь в спальню чуть приоткрыта. Минхо старается не топать, однако в эту дверь все равно сначала стучит, прежде чем заглянуть внутрь. Поначалу кажется, что на кровати пусто — однако, если присмотреться, то одеяло собрано в комок, и внутри этого комка явно кто-то есть. Кто-то, кто дрожит и издаёт звуки. Минхо присаживается на край кровати и несмело тянется к комку. Впервые за всё это время, за эти длинные недели — почти месяц — со дня их знакомства он не знает, что сказать. Всё, что ни вертелось бы у него на языке, он либо уже говорил и это не помогло, либо будет явно неуместным. Ещё Минхо боится, что переборщил. Передавил. Перестал — или не стал совсем — быть для Хёнджина безопасным местом. Хотя… сейчас тот прячется именно в кровати Минхо, а не где-то ещё, так? Должно ли это обнадеживать Минхо так, как обнадёживает на самом деле? Комок слышит его присутствие, не может не слышать, не может не чувствовать, как Минхо сел на кровать, но не затихает совсем и продолжает всхлипывать, хоть и тихо-тихо, на самой границе слышимости. В конце концов Минхо вспоминает, зачем сюда пришел. — Хёнджин-а, — говорит он. — Я сейчас уеду за продуктами. Пожалуйста, давай подождем, пока я не вернусь, и потом поговорим? Несколько долгих, тянущихся почти вечность секунд в спальне царит тишина. Затем комок еле разборчиво бурчит: — Х’р’шо. — Ладно, — веселеет Минхо. — Чувствуй себя как дома, договорились? Если что-то понадобится — бери, если вспомнишь что-то, что нужно купить — пиши. Тогда я пошёл. Отдыхай, Хёнджин-а. Не удержавшись, он протягивает руку и всё-таки гладит одеяльный комок куда-то туда, где, как он думает, находится плечо, и встаёт. Бросает последний взгляд — так всё ещё Хёнджина под одеялом и не видно, — вытаскивает из шкафа уличную одежду и выходит за дверь. На улице оказывается максимально отвратительно. Если бы могло выдуть мозг из головы через ухо, то, Минхо готов поклясться, именно это с ним и произошло, пока он бежал за отцом к машине. И только оказавшись в салоне, они оба отряхиваются и зло фыркают, как коты, на которых попала вода. Переглядываясь с отцом и срываясь вместе с ним в хоровое хихиканье, Минхо понимает, почему ему частенько говорят, что он похож на отца. Это не внешность — это манеры, которых Минхо за эти годы нахватался, привык и начал считать своими. Если задуматься, отец тоже тот ещё кошак. И тоже кошек любит как никого (ну ладно, почти как маму). Про себя — в смысле не вслух, а говоря аналогичное о себе — Минхо раньше бы сказал «как Джисона», но теперь он думает, что это неправильно. Не соответствует истине. Они битый час мотаются по городу, пока не обнаруживают, что в такую погоду открыт сугубо огромный гипермаркет — видимо, заслуга наличия служебного транспорта — в котором огромнейшая очередь. Но делать нечего, Минхо с отцом берут по тележке и, по предварительной договорённости, расползаются в сторону за разными товарами. На Минхо вода, на отце — еда и топливо (но топлива у них пока с запасом, забиты все ёмкости, поэтому это может подождать, но это не мешает им обоим, не сговариваясь, набирать всё подряд вперемешку). Он ходит вдоль полок, складывает в тележку всё, что считает нужным, поверх максимально отпускаемого сейчас в одни руки количества десятилитровок с водой и притормаживает на миг у сладостей. Интересно, что любит Хёнджин? На телефоне тишина. Ни одного сообщения. Что-то подсказывает Минхо, что спрашивать смысла нет: все равно не скажет. Поэтому он выбирает наугад, ориентируясь на то, что Хёнджин ел при нём и как тот это ел. Соус из юдзу почти не тронул, поэтому Минхо в порыве задумчивости берет ему молочные моти. Юдзу же кислый, поэтому Хёнджин, получается, должен любить сладкое, да?.. Себе Минхо кидает пару шоколадок: горький шоколад и мята. Он как раз сладкое любит не слишком. А если что — то с Хёнджином он поделится. Почему-то о нём хочется позаботиться. Накинуть ему на плечи одеяло, проверить, накормлен ли тот, в тепле ли… Спокоен ли, счастлив? Телефон тренькает. Сообщение от отца. Вздохнув, Минхо поворачивает к кассам. *** Не зная, чего ждать, Минхо тихо стучит в дверь собственной спальни. На какую-то часть он почти готов вот-вот обнаружить, что внутри никого, что Хёнджин снова сбежал в пустоту, в отвратительную погоду — ветер страшный, пришлось укрывать машину из-за угрозы града — по городу летает мусор, дороги завалены чем попало, и службы не успевают убирать. Кое-где и вовсе обвалы, земля и деревья перекрыли дороги, и, будь это обычное время, весь Сеул стоял бы в пробках. Но — ураган. На светофорах одна-две машины. Чуть больше — на выезд из города. Не дождавшись ответа, Минхо толкает дверь и заглядывает внутрь. Хёнджин не сбежал. Более того, он опять спит, несмотря на кофе, несмотря на длинный (наверное) ночной сон. Нет, обняв подушку, он пускает на нее слюни и тихо сопит, завернувшись в одеяло. Жаль его будить, и Минхо не будит, просто аккуратно укладывает сладости на тумбочку рядом, а сам с шоколадкой и кружкой имбирного напитка устраивается в кресле и утыкается в телефон. В принципе, ему и так есть, чем заняться. Правда, спустя всего десяток минут, делая очередной глоток, он ловит себя на том, что чаще смотрит на Хёнджина, чем на экран. Смотрит — и задумывается. Почему-то его присутствие здесь ощущается очень правильно, так, как будто так и должно быть — разве что Минхо слишком сильно хочется завалиться на другую половину кровати. Но он боится, что Хёнджина потревожит, разбудит, а потому терпит. Пытается раз за разом вернуться к чтению, но ему не идёт Мураками, или, может, он слишком уж не сосредоточен. Снова поймав себя на том, что смотрит вовсе не в книгу, Минхо раздражается сам на себя. В первую очередь на то, что зачем-то смотрит на губы. Даже не представляет ничего, просто рассматривает, как те дрожат в такт очередному вздоху, как дёргаются в призраке улыбки, когда Хёнджину снится нечто неизвестное, как сжимаются, когда сон явно становится жёстче. К тому, что Хёнджин вскрикивает — сначала негромко, а затем гораздо болезненнее, Минхо оказывается совершенно не готов, но действует скорее на рефлексах — бросает телефон куда сидел, и кидается к Хёнджину. Глаза его закрыты, а под веками бегают глазные яблоки туда-сюда — снится что-то и, видимо, не слишком хорошее, учитывая, что крик прекращается и Хёнджин болезненно стонет. Он бледный — снова, на лбу пот, а руки стискивают край одеяла так, что все сосуды наружу. Минхо встряхивает его за плечо. Не помогает — и сон, кажется, из-за этого переходит в активную стадию, потому что Хёнджин снова вскрикивает и дёргается, сначала ногами — будто бежит куда-то, а потом крупно, всем телом. — Хёнджин-а! — зовёт Минхо и встряхивает его снова. Вместо того, чтобы проснуться, тот кричит. Стиснув зубы, Минхо дотягивается до тумбочки, забирает оттуда принесенный ещё с вечера стакан с водой — второй стоит пустой — и выплескивает его Хёнджину в лицо. Крик обрывается. Хёнджин резко садится, дышит так, как будто за ним кто-то гнался, оглядывается по сторонам невидящим глазами, смаргивая с ресниц воду. Минхо обнимает его. — Хёнджин-а, — шепчет он почти сразу, желая дать понять, что это он, что это не кто-то посторонний, но потом вдруг начинает паниковать — прямо как тогда. — Всё хорошо, Хёнджин-а, ты у меня дома, ты узнаешь меня, да? Айщ, скажи мне, что ты знаешь, кто я такой, пожалуйста, Джинни-я? Хёнджин резко вдыхает и обмякает в его руках. Шепчет: «Минхо», и почти уже собравшийся вставать за телефоном, чтобы начать звонить отцу — перепугался он вусмерть — Минхо наконец тоже успокаивается и ласково гладит Хёнджина по спине, пропуская мимо ушей отсутствие уважительного обращения. — «Джинни»? — тихо, вопросительно повторяет тот, утыкаясь куда-то Минхо в плечо мокрым лицом. Горбится, но это, кажется, для него привычная поза, словно Хёнджин хочет казаться как можно незаметнее и стесняется своего роста. Минхо смущается. — Само как-то вырвалось, — признаётся он. — Прости. Я больше не буду тебя так называть… — Мне нравится, — глухо перебивает его Хёнджин и замолкает, как замолкает и Минхо, не зная, что сказать. Они молчат; порывы ветра приносят с собой капли дождя, и те со скрытой до поры яростью барабанят по стеклу. Ураган медленно приближается.