Сломанный

Ураган набирает силу. В спальне Минхо телевизора нет, но вместо него трансляция запущена на ноутбуке в углу. Ведущая бубнит тихо, сюжеты идут почти по кругу, и Минхо изредка бросает туда взгляд, проверяет, не включили ли чего нового. Включают — новые сводки раз в час, не более. Хёнджин — Джинни — лежит на кровати с телефоном, молча листает ленту под боком у Минхо, уткнувшись ему куда-то в ребра головой и игнорируя существование подушки как таковой. Лениво ероша ему волосы — большую часть времени Минхо об этом забывает, и тогда ладонь надолго замирает на затылке, — Минхо ковыряется в собственном телефоне, читает рассказы про предыдущие ураганы на форумах, вникает в рассказы других людей про то, как те готовились к ветру и потопу, сверяет с подготовкой их семьи. О возвращении домой Хёнджин больше не заговаривает. Впрочем, после того короткого обсуждения он молчит в принципе, и Минхо не хочет его тревожить лишний раз. Ему отчего-то, из-за реакции Ыну, наверное, кажется, что Хёнджин привык к тишине и уединению, и на самом деле Минхо очень боится, что его общества Хёнджину окажется слишком много, особенно учитывая, что сейчас они вынужденно заперты вместе, что у Хёнджина нет возможности уйти из дома и остаться одному совсем. Однако, если Минхо дозволено судить по тому, как Хёнджин сохраняет телесный контакт, пусть и по мелочи — то ногой прижимается, то, перевернувшись на другой бок, как сейчас, касается головой, а то и ступню под ноги Минхо засунет — то пока Хёнджину всё-таки не перебор. Пока его, кажется, присутствие Минхо только успокаивает. В какой-то момент, ощущая, как тянет в животе, Минхо осознает, что слишком давно не ел и плохо позавтракал, что время обеда незаметно пришло и ушло ещё тогда, когда он испуганно будил Хёнджина — и что Хёнджин вообще-то тоже не обедал. — Хёнджин-а, — бормочет он и шевелит пальцами в его волосах. — А? — ленивым мычанием откликается тот, но головы не поворачивает. — Ты не проголодался? — Не-а, — безразлично отвечает Хёнджин. — А я — да, — со вздохом признаётся Минхо. — Спустишься со мной или побудешь здесь? В глубине души он надеется, что Хёнджин посмотрит на еду, понюхает запахи и тоже соблазнится хотя бы перекусить, но тот рушит все его надежды: — Здесь, — говорит тот равнодушно, безэмоционально и снова утыкается в телефон. Минхо боится настаивать, но вылезает медленно, обувается ещё медленнее, надеясь, что тот передумает — однако не дожидается ни слова и со вздохом закрывает за собой дверь. Отец тоже на кухне — у них схожее расписание и схожие биологические часы, даром что они друг другу не родные. Но, видимо, прожитые в одном доме года решают (то, что мама ест как призрак, днём и посреди ночи, не считается), и отец, не спрашивая, греет чапчхе и на Минхо тоже. — А где Хёнджин? — с интересом спрашивает тот. Минхо хмурится: — Наверху. Не знаю, то ли и правда не голоден, то ли не хочет выходить. — И, давая понять, что не хочет дальше обсуждать это, переключается на другую тему: — Как там с погодой? — Я выходил, проверял крышу — делится отец, — нормально, без проблем держится, хорошо тогда укрепили. Во двор мусора нанесло, убираться устанем. Джибом звонил, — это его коллега, — говорит, что Хан поднялся пока на полметра. В Тегу подмыло центральное шоссе, Пусан залило напрочь, и это всё ещё только начало. — Об эвакуации пока ни слова? — с беспокойством уточняет Минхо. — Только экстренные номера служб завели, — качает головой отец, и по телевизору за его спиной, точно подслушав, MBC демонстрирует те самые экстренные номера. Пиликает микроволновка. Садясь за стол и получая тарелку, Минхо благодарно мычит и залипает в экран — там как раз новые сюжеты, и увиденное… внушает. Размытые, затопленные дороги, поломанные деревья, обрушившиеся горные склоны, взъерошенные ветром деревни с лысыми крышами и местами выбитыми стеклами — не выдержали. Уже. Но это вроде как раз южное побережье, почти эпицентр сейчас, и вряд ли у тех крестьян были нормальные окна — с соломенной-то крышей!.. Обещают неурожай. Обещают проблемы с логистикой многих товаров. Обещают вспышку коронавируса; просят, даже в экстренных случаях, вызывая службы спасения, носить маски и перчатки. Минхо кривится, отец задумчиво морщится, и по его реакции Минхо понимает, что, скорее всего, неправ, и молчит, никак не комментирует, помечая себе подумать об этом позже. В любом случае, он привит, так что может не опасаться особо; интересно, привит ли Хёнджин?.. Доев, Минхо быстро вручную моет тарелку, поскольку сейчас посудомойка — скорее роскошь, чем необходимость, электричество может пропасть в любой момент. — Возьми всё-таки своему мальчишке что-нибудь туда, — советует уже в спину отец. — Пусть хоть немного поест. И воды отнеси, я почти уверен, что ему нужно запивать таблетки. — Таблетки? — Минхо, хмурясь, разворачивается и идёт к холодильнику, зависает перед ним в муках выбора. — Антидепрессанты, скорее всего. Успокоительные, анксиолитики какие-нибудь… — пожав плечами, перечисляет отец. — Удивлюсь, если он ничего не принимает. Яичные рулетики ему возьми. В прошлый раз же ему понравились? — Вроде бы, — задумчиво соглашается Минхо, — спасибо, пап. Он вытаскивает контейнер с полки, прикидывает остатки — вроде в самый раз, не больше и не меньше, чем съел бы он сам, — забирает палочки и цепляет бутылку воды. На этом руки заканчиваются, и Минхо, ещё раз кивнув отцу, возвращается обратно наверх, скрипя ступенями. Дверь в комнату тоже приходится открывать, толкнув ее боком. Хёнджин лежит всё в той же позе, держит телефон в руках; в дневных сумерках экран бросает на его лицо светлые отблески. Поставив еду на тумбочку, Минхо забирается на своё прежнее место — и Хёнджин, не задумываясь ни на мгновение, тут же подбирается, сдвигается выше и лезет под руку Минхо так, как будто это в порядке вещей, как будто делал так уже тысячу раз. Приобняв его за плечи, Минхо игнорирует тут же загорающийся теплый огонёк в груди и тихо предлагает: — Хочешь рулетики? Я принёс. В голове он отчего-то рисует совершенно дурацкую картинку, как вот так вот — как на кухне тогда, только теперь прямо в кровати — кормит Хёнджина сам, из своих рук, и тот послушно ест. О Хёнджине хочется заботиться. Таскать ему в кровать еду, кормить с рук, будить, когда ему снятся кошмары, и утешать, когда ему плохо. Улыбаться в ответ, когда улыбается он. Обнимать его, когда это нужно им обоим. Дальше Минхо в своих мыслях не заходит. Не позволяет себе заходить. Пока он фантазирует, Хёнджин колеблется, но в конце концов выпрямляется — рука Минхо спадает ему на талию — и кивает: — Да, спасибо, Минхо-хён. — Приятного аппетита, Хёнджин-а. Хорошо поешь, — улыбаясь, желает тот и переставляет ему на колени контейнер. Брошенное пару часов назад слишком фамильярное и короткое «Минхо» без уважительных постфиксов игнорируется ими обоими, равно как и всё то же «Джинни». Хотя у Минхо-то это уменьшительное на языке крутится, вот-вот — и вылетит, и оттого он особенно внимателен к тому, что говорит. Хёнджин ест, а Минхо старается не смотреть. Ни на губы, ни вообще в его сторону, и так уже руку на чужой талии жжет огнём. Да и вдруг смутит чем-то, или обидит вовсе? Ему хочется, чтобы Хёнджин поел полноценно, а не пару кусков сгрыз, нервничая под его пристальным вниманием. Получив обратно пустой контейнер, Минхо с трудом удерживается от похвалы и только передаёт ему взамен воду: — Держи, Хёнджин-а. Отец велел напомнить про таблетки, если ты их всё ещё принимаешь. — Айщ! — подскакивает тот и срывается с кровати в тот угол комнаты, где валяется его школьная сумка. — Как ты думаешь, если я с утра пропустил, ничего страшного? — Смотря что, — пожимает плечами Минхо. Хёнджин возвращается с двумя большими пачками и тремя поменьше, и бросает всю кучу на кровать. — Всё, — расстроенно сообщает он. — Можно? — Минхо аккуратно протягивает руку к одной из пачек и замирает, не дотронувшись, в ожидании ответа. Хёнджин молча кивает. В руках у Минхо оказываются знакомые ему антидепрессанты — селективные ингибиторы обратного захвата серотонина, и он знает, что это классика, первая линия, и конкретный препарат — один из лучших, с минимумом побочных эффектов и максимально эффективный. Вторая большая пачка — это анксиолитики. Название он тоже знает: на них Хёнджин в теории должен бы спать как убитый, при любой возможности — но отчего-то, судя по его собственным словам, не спит. Или, точнее, спит, но только рядом с Минхо. Третья пачка — что-то смутно знакомое, но очень, очень смутно. Заглянув в инструкцию, Минхо обнаруживает, что держит в руках пищеварительные ферменты. Кажется, у кого-то тут явные проблемы с питанием; Минхо переводит оценивающий взгляд на Хёнджина, и тот заметно напрягается. — Это… — тут же поясняет он и запинается на пару мгновений. — Мне поначалу диагностировали анорексию. Больше Хёнджин не добавляет ничего, но Минхо и так уже достаточно, остальное он в состоянии домыслить сам: тот довел свои желудок и кишечник до такого состояния, что, когда всё-таки начал есть, испытал множество проблем из-за того, что организм банально отвык от еды. Отложив ферменты, он берется за следующую коробочку. Витамины. Очевидно и предсказуемо в свете предыдущих сведений. Название, напечатанное на последней, Минхо знает чуть ли не лучше, чем то, что было на первой, спасибо отцу-психиатру. Это антипсихотик, причем достаточно серьезный, старого поколения и с кучей побочек; Минхо встревоженно сдвигает брови и поднимает на Хёнджина вопросительный взгляд. — Кто это тебе прописал? — спрашивает он. За всё то время, что они общались, Минхо не заметил ни единого признака именно аффективного психоза как такового; может быть, именно из-за таблеток? В показаниях — аффективные психозы, эпилепсия, органические психозы и так далее — в общем, какой-то жесткач, который Минхо не видит в Хёнджине хоть под страхом смерти. — Э-э-э… Врач? — растерянно отвечает Хёнджин. Получается почему-то вопросительно. — Я понимаю, — терпеливо соглашается Минхо. — Какой? Мой отец или кто-то, кто работал с ним тогда? Или уже позже? — Позже, — послушно отвечает тот. Но Минхо продолжает давить: — Из-за чего? — Не дожидаясь ответа, он уточняет: — Хёнджин-а, это очень серьезный препарат, его должны прописывать в очень ограниченном количестве случаев. Да что там, я вообще не уверен, что его должны сейчас прописывать, он устарел, у него куча побочных эффектов, и то, что его продают до сих пор — это неправильно. Хёнджин внимательно слушает его, а потом всё равно молчит, мнётся и отводит глаза. — Я… — он тянет с ответом, но, если честно, Минхо не настроен в этот раз давать заднюю и позволять спустить всё на тормозах. Сын медика, он по наследству получил этот рефлекс: здоровье — важнее всего. В данном случае — психическое здоровье Хёнджина. И когда того всё-таки прорывает, Минхо слушает более чем внимательно: — Я плохо спал. Большую часть времени просто ходил по городу в наушниках. Почти не разговаривал, но не оттого, что не мог — попросту не хотел. Мне кажется, я тогда разочаровался во всём мире и думал о самоубийстве просто потому, что одновременно был и слишком одинок, и слишком боялся это одиночество хоть как-то нарушить. — И всё? — выпаливает Минхо, как только тот замолкает, и пораженно повторяет: — И всё?! — Но разве этого мало? — недоумевает Хёнджин. Минхо хочется материться. Это случается исключительно редко, ещё реже он позволяет себе это делать — но сейчас высказывается, неслышно, одними губами, но очень цветисто и красочно. Правда, вся суть его длинной тирады сводится к тому, что он попросту в бешенстве. Телефон как будто сам собой оказывается в руке. Минхо набирает отца. Далеко-далеко внизу слышен рингтон. — Минхо? Что случилось? — встревоженно спрашивает тот. — Пап, — Минхо не тянет кота за хвост, — зачем Хёнджину прописали литий? — А ему прописали литий? — спустя пару мгновений паузы риторически интересуется отец. — Зачем? — Вот именно, — вздыхает Минхо. — Вот именно. Хёнджин-а, повтори, пожалуйста, то, что сказал сейчас мне. Хёнджин испуганно повторяет. Недоумение отца слышно даже по телефону. Он уточняет дозировку, потом — что тот пьёт ещё, и задумчиво крякает. — Ладно, — в конце концов решает отец после долгой. — Хёнджин-а, как ты смотришь на разговор? Обещаю не затрагивать никаких тем о том, что было год назад, только о самочувствии и реакциях последних месяцев. Что-то не нравится мне это всё, прав Минхо. — Прямо сейчас? — подаёт голос подозрительно бледный Хёнджин. Уже почти привычно Минхо переползает поближе и обнимает за талию. Хёнджин с готовностью прячет лицо у него в плече. — Так будет проще всего, не так ли? — отвечает отец. — Хорошо, — выдыхает Хёнджин. Пальцы его уже почти привычно стискиваются на футболке Минхо. — Тогда минут через пятнадцать пусть Минхо приведет тебя в кабинет, — ободряюще подтверждает отец и отключается. Ощущая, как подрагивают у живота руки Хёнджина, Минхо поворачивает к нему голову и почему-то чуть ли не шепотом спрашивает: — Хочешь, я посижу с тобой, пока вы будете разговаривать? — Нет! — быстро отказывается тот и повторяет — слишком громко, чуть ли не переходя на крик: — Нет! — Хорошо, Хёнджин-а, хорошо, как скажешь. — Минхо успокаивающе трёт тому спину и продолжает намеренно спокойно в противовес его вскрику: — Я даже не буду спрашивать, почему, ладно? Ты имеешь право не хотеть, чтобы кто угодно, включая меня, ничего о тебе не знал. — Спасибо, хён, — после короткой паузы тихо говорит Хёнджин. Минхо, если задуматься, страшно радует тот факт, что Хёнджин рядом с ним и правда явно чувствует себя уютно настолько, что даже когда ему неудобно после предложения составить компанию на консультации, тот всё равно даже и не думает отодвинуться — хотя на словах и отказывается мгновенно. Однако его всё равно вскоре приходится выпустить. Минхо за руку провожает его до кабинета на первом этаже и напоследок сжимает пальцы, одними губами произносит: «Удачи» и «Все будет хорошо, Хёнджин-а». После того, как зло хлопает дверь, он возвращается обратно и по дороге застревает на кухне, заваривает себе матча и долго, задумчиво взбивает. Телевизор раздражающе бормочет про скорость ветра, про осадки (за окном ветер слабый, зато опять льет как из ведра), и Минхо, подхватив чашку, снова прячется в спальне. Там хотя бы тихо, и он, свернувшись ленивым клубком, в результате снова читает. На этот раз, ради разнообразия, не психологию или о стихийных бедствиях — нет, просто мангу. А потом, когда том кончается, и вовсе переходит на аниме. Там у One piece очередная сюжетная арка как раз начинается, способности Луффи оказываются куда круче, чем все думали изначально, и Минхо залипает, не в состоянии оторваться, до самого эндинга, а потом расстроенно вздыхает: до следующей серии ещё неделя. До-о-олго. А Хёнджина всё нет. Минхо успевает откровенно заскучать без него — слишком уже привык к тёплому телу под боком, привык беспокоиться и поглядывать проверочно на другую половину кровати — и даже чуть затревожиться, когда дверь спальни наконец приоткрывается. Минхо тут же впивается в него взглядом: снова чуть бледен, но в целом ничего, кажется, не дрожит, следов слёз на лице вроде бы нет, да и вообще отец куда лучше умеет разговаривать с людьми в целом и Хёнджином в частности. — Ну как? — приподнимается он. Дойдя до кровати, Хёнджин принимается собирать коробки с лекарствами и выщелкивать по таблетке из каждой. — Нормально, — не поднимая головы, отвечает он. — Соджин-сси в конце концов остановился на том, что тот, кто мне прописал этот литий, неуч и идиот, и мне нужно постепенно прекращать его пить. Он сказал, что если уж даже ты, который со мной видится куда чаще, уверен, что не видишь колебаний и склонности к психозам, то не стоит лишние таблетки жрать. — Ну и хорошо же, — радуется Минхо. — Чего ты смурной такой? Из-за того, о чем вы говорили? Молча помотав головой, Хёнджин принимается запивать таблетки — одну за одной, а потом отходит к ноутбуку и оставляет пачки из-под них там. Видимо, чтобы не забыть. И замирает снова у постели: высокий, худой, сумрачно-хмурый. Не говоря ни слова, Минхо приглашающе приподнимает край одеяла и в глубине души вопит от восторга, когда тот, не задумываясь, скользит к нему и укладывается совсем вплотную, утыкается лбом в плечо. Эта поза — когда вроде и рядом, а вроде не видно лица, кажется, одна из его самых любимых. В каком-то смысле Минхо даже благодарен, потому что — губы. Снова эти губы. И вроде Хёнджина в целом он воспринимает нормально, без вот таких вот проблем, и в глаза его смотрит нормально, но слишком уж хорошая у него память, а уж воображение… В общем, хорошо, что Хёнджин лежит именно вот так, да ещё и, повозившись, сплетает ноги, прижимается ледяными босыми ступнями к теплым ногам Минхо. — Носки, может?.. — спохватывается наконец-то он. Тормоз и идиот, если Хёнджин простудится, Минхо и будет виноват!.. — Не-а, и так хорошо, — уже гораздо спокойнее отзывается Хёнджин, и у Минхо снова плещет радостью внутри. Доверяет. Может, даже не хочет терять повода быть ближе? Хотелось бы верить. — Ладно, — непроизвольно улыбаясь, соглашается он, — только если будешь замерзать — скажи, хорошо? — Конечно, — фыркает Хёнджин ему в плечо и чуть выворачивает голову, словно кот на отдыхе, смотрит куда-то в сторону окна. В окне — по-прежнему ливень. — Я останусь, хён. Можно? Он ещё спрашивает. Тщательно сдерживая желание выругаться вновь, Минхо протискивается ладонями вокруг него, заменяя своей рукой Хёнджину подушку, и яростно сцепляет руки у того за спиной. А потом, уже будучи в полной уверенности, что тот никуда не денется, с иронией отвечает: — Нет, нельзя. У Хёнджина на миг сбивается дыхание. А потом он вдруг злобно хихикает; Минхо успевает с облегчением выдохнуть и засчитать себе ещё одну победу, как вдруг его кусают за плечо прямо сквозь футболку. Издав совершенно девчачий вопль, он подскакивает на месте так, что, не лежи Хёнджин на него руке, Минхо бы, наверное, в потолок от неожиданности впечатался. Однако мстительный хохот на всю спальню Хёнджина того стоит. Не может не стоить. — Ах ты!.. — вскрикивает Минхо, делает вид, что выдирает руки, и на полпути останавливается, тормозит, принимается щекотать Хёнджина за бока, за что удостаивается полноценного изумлённого визга. — Айщ, хён! — выгибается тот, пытаясь уйти от прикосновений, и на этот раз его улыбкой можно сжигать в пепел — настолько она широкая, настоящая и сияющая. — За что, ну?.. Хватит! Пожалуйста! На секунду притормозив, Минхо вглядывается в его лицо — не переборщил ли, — и, пытаясь, замаскировать беспокойство, спрашивает: — Сдаешься? — Что? Нет! — охает Хёнджин и протягивает руки в ответ, пытается напасть тоже, но ему не везёт в этом доме в одной-единственной вещи. Минхо не боится щекотки. Совсем. Даже за пятки. В отличие от Хёнджина: когда тот, взвыв, пытается начать отбиваться ногами, Минхо ловит уже кое-как согревшуюся ступню и с нажимом проводит вдоль подъёма. — Хён! — вскрикивает тот и принимается бить раскрытой ладонью по кровати, словно боец на татами. — Сдаюсь! Всё, я сдаюсь! Всё-таки Минхо слишком доверчив. Он выпускает ногу и уже собирается выдать что-нибудь этакое, в духе, мол, будешь знать, с кем связываться — но Хёнджин оказывается не так прост. В последнее мгновение тот щипает его за бок — за самое нежное место, там, где обычно всё скрывает ремень брюк — и, судорожно натягивая на себя одеяло, отползает на дальний конец кровати. Согнувшийся пополам Минхо разгибается, отчаянно делая вид, что не он сейчас издал очень высокий звук, и выставляет руки-когти перед собой, двигается в его сторону: — Ну берегись, Хёнджин-а!.. Возможно, он и должен был бы выглядеть устрашающе, но то, как абсолютно не изящно и не грациозно он пытается ползти, отклячив задницу, делает своё дело: на лице Хёнджина ни капли ужаса, только предвкушение нового раунда схватки. — Берегусь, — сквозь смех обещает тот и вывешивает одеяло между ними на вытянутых руках на манер ширмы. Мгновенно оказываясь рядом, Минхо одеяло сдёргивает вниз и ехидно ухмыляется. — Готов? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, снова принимается щекотать. Банально? Да. Зато работает. — Не-е-ет! — вскрикивает Хёнджин, пытается отпихнуть его руки и заливается-хохочет. — Я не был готов! Айщ, хён, мне нужен… Нужен ещё годик! Два! Чтобы подготовиться! В конце концов он снова тыкает куда-то Минхо, да так удачно, что теперь приходит его очередь защищаться. Воодушевленный сменой позиций, Хёнджин переходит в нападение, и теперь уже он пытается если не щипаться, то наклониться и, скаля зубы, укусить куда-то за плечо или грудь. Задача Минхо резко осложняется: помимо всего веселья, теперь ему нужно следить, чтобы Хёнджину не прилетело от него случайно в челюсть от неловкого движения или рефлекторного взмаха, — и оттого он начинает пропускать гораздо чаще, раздражённо пищит и в конце концов отталкивает Хёнджина прочь, на спину. Наваливается сверху и сам зло раскрывает рот, выбирает, куда тяпнуть в отместку. На этом веселье заканчивается, поскольку Хёнджин вдруг резко замолкает, прекращает веселье и медленно бледнеет, бегает почему-то вопросительным взглядом по лицу Минхо. Минхо тут же замирает как был, в основном с перепугу — был бы адекватнее, наверное, отодвинулся бы, слез с кровати, дал тому продышаться в одиночку, — но слишком долго смеявшийся мозг не генерирует сейчас ни одной толковой мысли. Внезапно Минхо до кучи ошарашивает пониманием, насколько они сейчас близко находятся друг к другу. Интимно близко. Да, они спали в обнимку, но без капли чего-то большего; сейчас воздух заполнен этим большим так, что можно резать его ножом — настолько он густой. Трудно дышать. Всем телом Минхо лежит на Хёнджине, прижимается к нему, держит руками его запястья, не давая даже шевельнуться, дернуться или отстранить себя. И явно угрожает; неудивительно, что Хёнджина триггернуло. Венцом апофеоза становится явное ощущение того, что член Хёнджина, очень, очень хорошо чувствующийся бедром сквозь тонкие лёгкие штаны, вдруг дёргается.