Сломанный

Тихие секунды страха — это всё, что разрешает себе Минхо, и даже в это время его ужасно заземляет своим теплом отчаянно жмущийся к нему Хёнджин. Затем Минхо нашаривает телефон и включает фонарик. Автоматически проверяет заряд — девяносто два процента, нормально. — Минхо-я! — доносится снизу мамин окрик. — Спускайтесь сюда, мальчики! — Пойдём? — с опаской спрашивает Хёнджин. — Конечно, — пожимает плечами Минхо. — Узнаем, насколько всё плохо, возьмём фонарики, ну и так далее. Или хочешь подождать меня здесь? Глаза Хёнджина оббегают тёмную комнату, освещаемую сейчас, помимо телефона, только светом экрана ноутбука, который Минхо как раз аккуратно выключает и откладывает в сторону. Царит тишина; шум ветра и барабанящий по крыше дождь воспринимаются уже естественным фоном. — Нет, — слишком торопливо отвечает Хёнджин и вцепляется ему в руку. — Нет, хён, лучше уж вниз. — Пойдём тогда? — снова приобнимая за талию, Минхо встаёт и тянет его вслед за собой. — Боишься темноты? — Не то чтобы, — признаётся Хёнджин. Нашаривает тапки — Минхо тоже, вспоминая, обувается — и несколько мгновений мнётся. — Но просто… Не знаю. Сейчас одному как-то неуютно, когда возможности свет включить нет в принципе. Они медленно спускаются по лестнице, и темп в первую очередь задаёт Минхо, немного параноидально думающий про то, что только какого-нибудь открытого перелома им сейчас и не хватает. На кухне мама зажигает цветные чайные свечи одну за другой, и комната неожиданно приобретает какую-то вечернюю, расслабленную атмосферу. — Ну вот, — довольно отстраняется она. — Так же гораздо лучше, Хёнджин-а, Минхо-я? Сейчас отец включит генератор, и будет совсем хорошо. — Это масштабное отключение? — спрашивает Минхо, изо всех сил желая услышать отрицательный ответ. Но мама просто пожимает плечами: — А кто ж его знает. Но сотовая связь есть, значит, вышки работают. Так что какая-то локальная авария: или провод где-то перебило, или район обесточило. В любом случае, мы были готовы, так какая разница? — Ага, запустил, — заглядывает в кухню отец — Минхо различает еле слышный стрёкот из подвала — и зависает ненадолго, оглядывается по сторонам и улыбается: — Мне нравится, джаги-я, у нас много таких свечей? Нужно зажигать почаще! — Пап, — спохватывается Минхо, — а какие ограничения по электричеству? — Верхнее освещение не включаем, — распоряжается отец, — фонарики сейчас принесу. Пользуемся пока ванной и туалетом на первом этаже, насосы на второй я в сеть так и не встроил. Не больше одного крупного потребителя одновременно — считайте, что у нас просто по мощности одна розетка, и всё. Или чайник, или микроволновка, или пробки выбьет. — А зарядка ноутбука? Телефона? — проверяет Минхо. — Там мощность небольшая, — прикидывает отец, — можно попробовать, но всё равно лучше ставь на ночь, когда риск перегрузить сеть меньше. — Надолго это, как ты думаешь? — озабоченно спрашивает мама. Отец пожимает плечами точно так же, как это делала полминуты назад она сама. — Время покажет, — коротко говорит он. — Так, фонарики. Ёбо, поужинаем заодно, раз все собрались? Где-то на этом моменте Минхо понимает, что они с Хёнджином опять незаметно для себя пропустили обед. Снова. Плохой из него хён. Снизу ободряюще мяучит Дори — вот кто всегда не против поесть ещё, даже если кормёжка была полчаса назад — и ластится задницей к ноге. Наклонившись, Минхо подхватывает его под пузо и укладывает себе на руки этим самым пузом вверх, затем целует наглую морду прямо в лоб, получая в ответ недовольное ворчание. Ставя Дори на место, Минхо похлопывает его раскрытой ладонью по надхвостью — извиняется. Хёнджин сидит тихо, переводит глаза туда-сюда, но видно, что вот сейчас, когда отблески пламени уютно бегают по стенам, он чувствует себя не так уж и плохо. Будто пригревается, оттаивает, даже улыбается иногда краешком губ чьим-то фразам. Усмехаясь и посматривая на них временами, отец ставит фонарики на пол, устраивается поудобнее и принимается снова пересказывать рабочие байки, иногда переходя на рабочие же страшилки с непременным «по подвалу ходит труп столетней ветеранши корейской войны, которой, если встретишь, нужно посчитать вслух до десяти, и не дай тебе бог сказать вместо «육» — «륙», расстреляет как северокорейского шпиона». — Ну вот откуда это, у нас в жизни в больнице никаких ветеранов не умирало! — напоказ стонет отец, пока Минхо с Хёнджином хихикают, прикрывая рты ладонями. — Почему именно досчитать до десяти? Почему расстреляет? Как люди вообще это всё придумывают? — О, я знаю историю, — перебивает его мама, — в которой под точно такими же историями о призраках скрывалась контрабанда, где персонал фирмы выносил товар в старой военной форме! Может, у вас то же самое? — Ага, главврач, который шире меня в плечах, маскируется под старушку и выносит на продажу шприцы, — смеётся отец и принимается рассказывать что-то ещё. Еда кончается слишком быстро и незаметно, но сидеть вот так вот тепло и уютно, и Минхо обратно в спальню отчего-то совершенно не хочется. Давно они так не собирались всей семьёй, так что сейчас им весело и хорошо даже с учётом присутствия Хёнджина, который, кажется, даже особых неудобств не испытывает. Они сидят так до позднего вечера; мама выставляет на стол сладости, заваривает и разливает по чашкам китайский зелёный чай. Под такое сопровождение беседа идёт ещё лучше; Минхо рассказывает, что так и не определился пока, куда собирается поступать — не в последнюю очередь для Хёнджина перечисляет вслух варианты, которые родители и так слышали тысячу раз, — отец делится дальнейшими планами на работу: повышение, перевод в другой департамент, мама рассказывает про открытие нового сервиса и рассуждает, какую машину хочет приобрести, когда всё окупится. Хёнджин внимательно слушает, изредка задаёт вопросы, но о себе ничего не рассказывает, чего, в принципе, от него и не ждут, будучи в курсе ситуации. Расходятся они, когда уже совсем начинают зевать буквально через слово, по очереди ненадолго исчезая в ванной. Хёнджин попадает туда последним, и Минхо зачем-то ждёт его на кухне, допивая чай и медитируя в экран телефона. Ему пишет Джисон, спрашивает, как дела, как погода, не пострадали ли они, есть ли электричество, и делится рассказом про то, как проводит вынужденные выходные сам: гостит у Чанбина, сочиняет музыку, обещает, что «выпустят что-то новенькое, как только Чан-хён сможет посмотреть». Кто такой Чан-хён — Минхо понятия не имеет, и, если честно, ему даже не интересно. Тем более, что дверь ванной тихо приоткрывается и в коридор выскальзывает завёрнутый по самые уши в полотенце Хёнджин, подсвечивая себе дорогу фонариком. Тут же блокируя экран, Минхо торопливо поднимается на ноги, подхватывает свой собственный фонарь и выходит из кухни, чувствуя, как сам уже начинает капельку мёрзнуть. Места, где футболка мокрая на спине из-за попавших на нее с волос капель, холодят кожу. — Пойдём спать? — риторически спрашивает он, и Хёнджин сонно кивает. Под одеялом холодно. Минхо скользит в кровать первым, пока Хёнджин развешивает влажное полотенце на стуле и расчесывает мокрые волосы. Может быть, дело в том, что Минхо в принципе отвык один спать, вот и мёрзнет — а может, в том, что ураган выдувает из дома всё тепло, на улице хорошо если пятнадцать градусов, а не десять. На отопление пока смысла тратить бензин нет, существует тёплая одежда, и холод ещё не настолько силён. Минхо знает, что скоро согреется, нужно просто потерпеть, и он грустно терпит. Хёнджин относит забытый ими ноутбук на стол и возвращается обратно к кровати. Выключает фонарик, погружая комнату в полноценную темноту, отставляет его на тумбочку и испуганно зовёт шепотом: — Хён?.. — М-м-м? — отзывается Минхо и, вытянув из-под одеяла целую одну руку, на ощупь находит запястье Хёнджина, за которое и тянет его к себе. — Что такое? — Я потерялся, — заползая под бок, тихо смеётся тот, прижимается ближе и бесцеремонно-привычно подсовывает свои в этот раз теплые ноги под ледяные щиколотки Минхо. Они опять в противоположных концах температурного спектра, опять не совпадают неизменным образом. — Представляешь — выключил свет, и всё, в голове пусто сразу, где что — не понимаю. Обычно же хотя бы из-за окон хоть как-то что-то видно, а тут полный мрак. — Тш-ш, — сонно бормочет ему Минхо. — Хён тут, он тебя никуда не потеряет даже во мраке. Он почти слышит, как Хёнджин улыбается. Это что-то незаметное в том, как тот выдыхает, в том, как тихо усмехается себе под нос. В том, как расслабляется его спина, как тяжелеет голова на плече Минхо. Высокий, длинный, тощий, сейчас Хёнджин в его руках кажется маленьким, чуть ли не в два раза меньше самого Минхо, и очень нуждающимся в защите, ласке и любви. — Доброй ночи, Джинни-я, — шепчет ему Минхо и, на волне своих мыслей, не задумываясь, тянется с поцелуем не то к его виску не то к теплой щеке. Прижимается губами, чувствуя под ними бьющуюся под кожей жилку, и только тут сам понимает, что делает, но всё ещё не понимает, зачем. Отстраняясь, он пытается сохранять невозмутимый вид на случай, если Хёнджин каким-то чудом видит в темноте, дышать точно так же размеренно и аккуратно, и уже панически продумывает, как и чем отвечать, если сейчас последуют претензии. Но вместо этого Хёнджин лишь трётся о его плечо носом: — И тебе, хён, — в полусне бормочет он. Минхо выдыхает: ничего страшного не случилось, не заметил или, может, и вовсе потом решит, что ему приснилось, особенно если не напоминать с утра о случившемся. Однако на этом Хёнджин не останавливается. Повернув голову, он прижимается губами к тому же месту, о которое он только что тёрся носом, а потом укладывается как был, и на этом всё заканчивается. Судя по дыханию — а сопит спящий Хёнджин достаточно характерно — тот отрубается сразу же, мгновенно, оставляя Минхо наедине со своими мыслями, переживаниями и лёгкой, но очень предсказуемой паникой. Что это было, думает Минхо. Что это такое было? *** Утро четвёртого дня начинается непредсказуемым образом. Уснувший далеко не сразу Минхо спит слишком крепко, но и он вынужденно просыпается, когда тепло из его объятий буквально выдирается и без фонарика, на ощупь — хотя в целом и без него всё уже видно — сваливает сначала с кровати, а потом, переходя на бег, из комнаты. — Хёнджин-а? — непонимающе моргая, спрашивает Минхо, договаривая уже в закрывающуюся дверь. Приподнявшись на локтях, он смотрит в ту сторону и пытается осознать, что вообще случилось. Хёнджин сбежал? В панике? Или ему просто приспичило? Он сползает на пол и, шлёпая по нему босыми ступнями, проходит к выходу из спальни и замирает, слушает доносящиеся из коридора и с первого этажа звуки. Непонятно. Обувшись и на ходу накидывая плед — за ночь он согрелся, но снаружи кровати теплее вообще не стало — Минхо всё-таки подозрительно спускается вниз по лестнице и замирает на нижней ступеньке. На кухне родители тихо и мирно завтракают, переговариваются еле слышно о чем-то; из ванной доносится шум воды. Ладно, думает Минхо. Ладно. Он поднимается обратно и несколько секунд колеблется, глядя на разворошенную постель. С одной стороны, времени уже достаточно много, пора бы, наверное, и вставать, с другой — он уснул слишком поздно, опять лежал, нервничал, накручивал себя из-за всякой ерунды, которая спокойно дрыхла у него под боком, и, в общем, Минхо все ещё ужасно хочет спать. Но стоит дождаться Хёнджина, потому что этот утренний побег его откровенно напрягает, и Минхо не понимает, в чем же может быть дело. Или это он что-то сделал, чтобы напугать Хёнджина? Тот вообще напугался или что? Всё-таки Минхо заправляет постель. Закрывает её сверху пледом, недовольно рушится поверх и тянется за телефоном, потому что решает, что самое время сейчас отвлечься и проверить новости. Улыбчивая ведущая трансляции, посвященной погоде в Корее, рассказывает о подступающем к Сеулу урагане и следах, которые тот уже оставил за собой, проходя по всей территории страны. Пусан буквально затоплен; в Тегу размыты основные дороги; в Чонджу обрушился крупный мост. В Инчхоне разбило окна в небоскрёбе и выдуло почти все вещи с этажа, с хозяевами пострадавших квартир связаться не удалось. Уровень реки Хан поднялся на метр девяносто девять сантиметров, и это почти рекорд, если не считать измерения каких-то лохматых годов; однако риск обрушения затопленной набережной все равно остаётся. На пятом видео — Минхо не запоминает, откуда — с последствиями прихода урагана дверь спальни приоткрывается. — Хён, ванная свободна, я завтракать! — возвещает, не заглядывая внутрь, Хёнджин. Дверь закрывается. — Что это было? — недоумевающе спрашивает Минхо пустоту. Пустота предсказуемо не отвечает. Его вдруг охватывает азарт. Хёнджин явно не напуган, он точно не боится, он поднялся в спальню, хотя мог бы и просто покричать снизу. При этом Хёнджин не смотрит, что делает Минхо и вообще на Минхо. Какой вывод? Хёнджин стесняется. Ещё бы понять, чего. Но с этим вполне можно работать, это знакомая Минхо территория: он сам не любитель постесняться, а целый профессионал. По крайней мере, сейчас можно не думать про то, что сам он сделал какие-то ошибки, а просто ждать, пока Хёнджин найдет в себе силы заговорить — и попытаться его разговорить самому. Таков путь, мысленно хихикает Минхо и, уже гораздо веселее, вскакивает, собирает чистую одежду и, прыгая через ступеньку, спускается вниз, в ванную, собираясь принять душ. Сидящий за столом на кухне в окружении вчерашних свечек Хёнджин даже не поворачивает голову в его сторону, и Минхо, прикусив губу, гордо шествует мимо. Ничего, возбуждённо думает он, ничего. Разберемся. Справимся. В душе организм вдруг решает напомнить ему, что вообще-то здоров и функционирует отлично — и, зацепившись за какую-то мимолётную мысль, реагирует на нее весьма однозначно, разом отвлекая Минхо от построения планов и ставя его перед дилеммой. Секунду поколебавшись, Минхо решает её просто и вполне однозначно, поскольку, во-первых, кухня находится четко за стеной и он уверен, что там хорошо слышно все звуки, которые он издаёт, и, во-вторых, если он сейчас протянет руку и позволит случайной идее заполнить свой нижний мозг, то завтракать он выйдет, пряча глаза и не в силах разговаривать членораздельно, не краснея через слово. Он и на слове «членораздельно»-то сейчас краснеет как никогда. Подняв руку, Минхо кладёт её на кольцо регулировки температуры воды, глубоко вдыхает и решительно крутит то в левую сторону до десяти градусов разом, а потом долго и пронзительно шипит. Настроение с ощущением тепла пропадает почти разом, одновременно, плюс кое-где поджимает некоторые части тела организм, который кажется, пытается втянуть их с перепугу внутрь тела, хоть и безрезультатно. Снова возвращая температуру обратно, Минхо быстро домывается, переодевается и выходит за дверь, готовый к трудовым подвигам и свершениям. Его приветствуют наперебой, даже Хёнджин бормочет что-то малопонятное, но явно доброутреннее, и мать ставит перед Минхо традиционный лёгкий завтрак: овощи, кофе, и компенсирует заботу тычком в плечо: — Посуда сегодня с тебя, — хихикает она и указывает на раковину. Вздыхая, Минхо вспоминает, что посудомойка тоже под запретом, и, смирившись, кивает. — Какие планы на сегодня? — спрашивает отец. Кажется, ему откровенно скучно сидеть безвылазно и ничего не делать. По крайней мере, во время локдауна морально умирали в этом доме они все втроём, так что сейчас ему, скорее всего, не легче. — Самоподготовка, — задумчиво перечисляет Минхо, — размяться надо бы, а то вообще застоялся, по ощущениям, и не знаю. Может быть, посмотрим что-нибудь. Хёнджин-а? — А? — вздрагивает тот и крутит головой по сторонам. Отец еле заметно улыбается и вдруг явственно Минхо подмигивает, из-за чего тут же заставляет его надуться: опять эти шуточки, да? — Посмотрим попозже что-нибудь, Хёнджин-а? — повторяет он ещё раз, и тот тут же принимается торопливо кивать. — Конечно, хён! — вежливо соглашается тот, и видно, как он прикусывает себе язык, чтобы не сказать ещё чего лишнего. Метафизически прикусывает, разумеется. Очевидно, что отец и мама оба обращают внимание на то, что тот говорит с Минхо не так, как раньше, но внешне не реагируют никак: это друг Минхо и дело Минхо, ему и разбираться, тем более что ничего непоправимого и вообще плохого Хёнджин не делает, просто отстраняется. Опять. Доев, со вздохом Минхо поднимается и составляет посуду в раковину. Горячая вода пока ещё есть, если никто не пойдёт сейчас в душ и не сольёт остатки из накопителя, так что он засучивает рукава толстовки — холодно, между прочим, как Хёнджин не мёрзнет, непонятно, — и включается в самую ненавистную ему работу. Готовить он любит гораздо больше. То и дело, доедая, родители приносят ещё и ещё посуду, и Минхо вдруг кажется, что та никогда не кончится, что он простоит перед раковиной вечность, что у него расползутся, сотрутся в ноль сначала кончики пальцев, а затем и он весь целиком. — Помочь? — тихо спрашивает сбоку Хёнджин. Точно просыпаясь, Минхо поворачивает голову: родители ушли к себе, на кухне пусто, и только Хёнджин держит в руках ещё парочку своих немытых тарелок. — Давай сюда, — приказывает Минхо, вытягивая руку, и через мгновение получает требуемое. Ставит посуду в раковину и только потом спохватывается: — Нет, Хёнджин-а, уже нечем, спасибо за предложение. Хёнджин кивает — Минхо видит это краем глаза — и мнётся неподалеку, переступает с ноги на ногу, как будто хочет что-то сказать или сделать, но стесняется и не может. Почти принципиально его игнорируя — не в последнюю очередь потому, что не хочет говорить ни о чем серьёзном, пока у него руки заняты и до кучи перепачканы моющим средством, то есть он ничего вообще сделать не сможет, если что, ни обнять, ни по плечу похлопать, Минхо упрямо смотрит в раковину и уделяет всё внимание кружке в его руках. В конце концов спустя неизвестное количество времени чудо всё-таки случается: он домывает всю посуду и с облегчением ставит последнюю тарелку в сушку. Схватив полотенце, он быстро вытирает руки и вдруг лукаво, снова чувствуя приступ азарта, улыбается Хёнджину. — Готов? — спрашивает он. — Даже боюсь спрашивать, к чему, — бормочет себе под нос Хёнджин, но Минхо всё равно слышит и, протянув ладонь, подушечкой пальца тыкает того в кончик носа. — К «Зверополису», разумеется, — отвечает он, нашаривая в памяти название недосмотренного в прошлый раз мультфильма, и лицо Хёнджина мгновенно светлеет. Хёнджин даже обгоняет его при подъёме по лестнице, хотя Минхо шагает вовсе не медленно и на последних шагах и вовсе переходит следом на бег, и в результате в дверь врезаются они вместе, бок о бок, заваливаются в комнату, отчего-то хохоча. Хёнджин падает на кровать — туда, где только недавно лежал и смотрел новости Минхо, — широко расставляет руки и ноги, занимая весь предоставленный ему объём, и вызывающе смотрит Минхо, которому становится очевидно некуда сесть, в лицо. — У тебя есть два варианта, — наставляет на него палец Минхо, замирая у основания кровати, — либо я тебя щекочу, либо кладу поверх Суни, тогда ты сможешь встать не когда захочешь сам, а когда ему надоест! — Ну, если он будет мурчать… — хихикает Хёнджин, но предусмотрительно не договаривает. — Ах так? — фыркнув, Минхо разворачивается, выкапывает на столе кошачьи вкусняшки из сублимированных морепродуктов в кусочках, высыпает себе в руку штук десять и решительно распахивает дверь спальни. — Кис-кис-кис! Коты телепортируются почти мгновенно, и, злорадно улыбаясь, Минхо, не заставляя их ждать, осыпает кровать дождем из вкусняшек. Прислонясь к двери, он пытается не смеяться слишком издевательски при виде замершего Хёнджина, запрыгнув на которого, коты принимаются ходить по нему как по земле и щекотно тыкаются в него буквально всюду, находя кусочки еды даже в волосах. Что совершенно неудивительно и предсказуемо, Дуни и Дори, поняв через минуту, что ловить больше нечего, сбегают, а вот Суни, осознав концепцию нелёжанного халявного человекообразного коврика с подогревом, укладывается Хёнджину на грудь и гордо устраивает хвост ему прямо на лице. Минхо, если честно, уже откровенно зажимает себе рот, особенно когда хвост лениво шевелится и бьёт Хёнджина по щеке раз, другой, а потом дёргается и стучит по лбу. К сожалению, кончается всё раньше, чем Минхо хотелось бы: Хёнджин громко, но очень высоко и тонко чихает, и Суни, вздрогнув, спрыгивает на пол, смотрит на того как на предателя и, задрав хвост, грациозно проходит к выходу. Хёнджин снова чихает, утыкается лицом в ладони и наконец отчаянно, со всхлипами, смеётся, трет глаза: — Х-хён, это была страшная кара! Апчхи! Тьфу, как мне… Как мне дальше жить-то? Тьфу! Сколько невкусной шерсти! Он отплевывается, снова вытирает лицо и дёргает носом, на кончике которого прилипла и до сих пор торчит вверх тонкая яркая волосинка. Все ещё ухмыляясь, Минхо шагает ближе, протягивает руку и убирает эту волосинку с его носа, а потом видит ещё несколько, на щеке и под глазом, и аккуратно смахивает их большим пальцем. — Хён? — Хёнджин звучит уже куда серьезнее и растеряннее, все остатки смеха растворяются в его интонациях и исчезают, как их и не было. — Что ты делаешь?.. Пальцы Минхо, которыми он по инерции продолжает поглаживать тонкую, нежную кожу щеки, замирают, кажется, раньше, чем Минхо отдаёт им такую команду. Получается так, что то ли Хёнджин прижимается щекой к его ладони, то ли сам Минхо гладит его именно таким образом — но в результате Минхо сначала чувствует, как теплеет кожа под пальцами, а затем уже и видит своими глазами, как тот краснеет. — Хёнджин-а, — выдыхает он, сам ещё не зная, что хочет этим сказать, и медленно наклоняется к нему.