*
Не мудрствуя лукаво, Люциус снял номер в приличной гостинице, настроил в него портключ для будущего любовника и отправил совой. После того, как Добби принес вино и закуски, он отправился в ванную, освежиться. Едва он успел перекинуть ногу через бортик ванны, как к нему присоединился Антонин, устроился в горячей воде позади, прижав его спиной к своей груди. — Не испугаешься в ответственный момент? Чужие руки легли на юношеские плечи, мягко разминая. Плавные движения постепенно перемещались на грудь, из попытки расслабить превращаясь в невинную и ненавязчивую ласку. — Нет, мечтаю переспать с тобой с первой встречи. От нахлынувшего удовольствия Люц откинул назад голову и поцеловал смуглую шею, что так кстати попалась на глаза. Влажный горячий воздух завивал темную сейчас шевелюру Антонина, короткие пряди щекотали ему нос. Он, будто умирающий от жажды путник, слизывал капельки воды с ключиц и чужой широкой груди, иногда прикусывая отчего-то кажущуюся сладкой кожу. Тот тихо взрыкивал при особо приятных прикосновениях, и сам не оставаясь безучастным: гладил ему спину, сминал крупными ладонями ягодицы, слегка потирая пальцами заветное кольцо мышц. Люциус томно вздыхал, чуть толкался навстречу, проезжаясь вставшей плотью по животу и члену любовника, но не торопил ни того, ни собственное тело, что звенело струной от новых чувственных удовольствий. Окончательно измучившись, он первым опустил руку к чужому паху, зарылся пальцами в русые кудри на лобке, не торопясь огладил ствол, прихотливо приласкал головку, прихватил перекатывая тяжелые яйца. Антонин коротко простонал, запрокидывая голову. — Великая Мара, Люци, а ты точно невинен? — Точно, даже не целовался еще ни разу, — и Люц сам потянулся к чужим губам. Вылизывать их было восхитительно приятно и увлекательно, каждое движение било по нервам, накаляя и без того болезненное возбуждение. Когда наглый язык русского толкнулся ему в рот, он только исступленно застонал в поцелуй. Тони в ответ сжал его член, с усилием проводя несколько раз вверх-вниз, и он, вцепившись в смуглые плечи, кончил. — Вот теперь верю, что ты девственник. Тот пошло вытер рот и, подхватив его под бедра, поднялся и вышагнул из ванны. Пока Антонин нес его до постели, Люциусу, самозабвенно вылизывающему чужое тело, в ягодицы активно упирался крепкий интерес, который не терпелось попробовать на вкус, но едва его уронили на кровать, стало понятно, что об инициативе можно забыть. Руки прижали к матрасу, а все тот же горячий рот начал свое путешествие по его телу. Вскоре, зацелованные ключицы и шея горели, укусы на груди и животе расцветали диковинными узорами на молочной коже, а когда полные губы обхватили головку, втянув следом член почти до основания, он, не выдержав пытки долго, со стоном выплеснулся второй раз. Широкие мозолистые ладони неторопливо гладили его торс и руки, успокаивая, позволяя восстановить дыхание. Увы, Люциус слишком хорошо знал себя, нежный секс — вне пределов супружеской спальни — вызывал у него только сонливость, а потому с этими снисходительно-ленивыми ласками стоило заканчивать. Он подвинулся, утягивая любовника на постель, а после устраиваясь между его ног. Антонин был хорош: крупные руки с небольшой золотистой порослью; широкий, в меру рельефный торс с темными сосками и выразительной дорожкой волос, уходящей к паху; красивый член и крепкие, мускулистые бедра и ноги. Смеющийся взгляд русского только раззадоривал, и Люциус игриво покачал покрасневшую от перевозбуждения плоть пальцем. — Хочешь попробовать? — Мы снова вернулись к английскому? — он опалил бархатистую кожу чужого члена жаром своего дыхания. — В голове немного прояснилось. Ты как дурман, Люци, мозги напрочь выключаются. Люциус усмехнулся: «То ли еще будет…» — и склонился над пахом любовника. Торопиться не было нужды, потому он обводил языком крайнюю плоть и уздечку, гладил чужие бедра и промежность, а потом насадился ртом на ствол, до самого горла, что конвульсивно сжалось, и Антонин как-то глухо, вымученно застонал, дергаясь ему навстречу. Люц наслаждался, раз за разом натягивая себя до упора, почти физически ощущая чужое удовольствие. Он чуть отодвинулся и поднял красные от слез глаза. — Давай, Тони, трахни меня в рот. — Малыш, а тебя не вывернет? — Не попробуешь — не узнаешь, — он пошло облизал припухшие губы. — Сука, я тебя до завтрашнего обеда из койки не выпущу! Долохов зарычал и надавил ладонью на его затылок, вновь проталкиваясь в уже слегка воспаленное горло. Люциуса скрутил спазм, рвотный рефлекс удалось подавить с трудом, а потом наступило удушье. Он дернулся в жесткой хватке, инстинктивно пытаясь отстраниться, но та же рука, что несколько минут назад легко гладила, превратилась в грубые тиски. Длинные пряди Антонин намотал на кулак, фиксируя его голову в удобном положении, и чуть оттянул ее назад. Сладкий вдох наполнил легкие. — Ты сам этого захотел, малыш, — голос русского звучал низко и голодно, будто у зверя. У Люца внутри все затрепетало от страха и предвкушения, а потом любовник поддал бедрами, вновь заполняя его до упора. Глаза наполнились слезами, из уголка губ по подбородку потекла слюна. Он сладко зажмурился, отдавая под чужой контроль все, даже собственное дыхание. Мир свернулся до цветных пятен под веками, пряного привкуса во рту и покрытой тонкой пленкой испарины кожи. В какой-то момент Антонин почти впечатал его в свой лобок носом, мышцы пресса тому свело судорогой удовольствия, и, ругаясь сквозь стиснутые зубы, русский кончил. — Иди сюда, безумие мое. Пытаясь отдышаться, тот подтянул Люциуса к себе, ласково вытер ему лицо. — Водички хочешь? — Очень! Дорвавшись «до сладкого», он конечно же пожадничал. В глотке пекло, голос хрипел, но блаженство от чужой бескомпромиссной власти уже расползалось по венам. Спустя два стакана живительной влаги, он смог нормально думать и даже разговаривать, но Антонин не дал и шанса высказаться, как-то подло глянул и, закинув его на себя, прошептал на ухо. — А теперь, малыш, соображать перестанешь ты. И Люциус перестал. Тот принес какую-то белесую мазь вместо смазки, и Мерлин знает, что там было понамешано, но он не просто стонал, он почти рыдал, пока Антонин его готовил. Каждую частицу тела скручивало от возбуждения, каждый палец ощущался болезненно-сладко, прикосновения продирали по нервам до самой шеи. Удовольствие накатило внезапно и сильно, будто оглушая, но, несмотря на томную дрожь, его продолжали ласково гладить по спине и бедрам и неторопливо растягивать. Казалось, вечность спустя, когда его наконец усадили на член, он, всего пару раз качнувшись, взял исступленный темп, стремясь догнать вымученный, но такой необходимый экстаз. Короткие толчки, почти без амплитуды; поверхностное дыхание - краем сознания Люциус понимал, что это не он, что подобное поведение нехарактерно для него даже под афродизиаками… а потом любовник опрокинул его на подушки, наваливаясь сверху, и разум уплыл окончательно. Антонин в нем двигался размашисто, не жалея, и он умирал от восторга. Тело горело, член ломило от желания кончить, но чужие руки крепко сжимали запястья, и его мотало в горячке страсти без надежды получить облегчение, пока в один момент мучительно не выгнуло, скидывая в оргазм. Антонин выплеснулся в него, когда его самого уже начали отпускать спазмы удовольствия. Люциус тихо сипел сорванным горлом, не двигаясь и наслаждаясь истомой в теле и звенящей пустотой в голове. — Как ты, мой хороший? Тот уже кинул на них очищающее и теперь укладывал его, еле живого, под одеяло. Шипеть без голоса было удобно. — Тоша, скажи, пожалуйста, а что за чудо-мазь ты использовал, с которой меня накрыло, как фестрала в гон? — Семейный рецепт. Расслабляет, слегка возбуждает, заживляет и снижает нагрузку на организм. — А, так это я «слегка» возбудился, — издевка не потерялась даже в шепоте, хотя связки отказали окончательно. — Зато было хорошо, — тот довольно потянулся. — Да… Люциус уже почти задремал, когда все-таки добавил. — Возьми меня по ней с утра еще раз… И можешь придушить в процессе... Только шею случайно не сломай… Ошарашенного лица любовника он уже не видел, краем сознания уловив лишь его голос. — Кто же ты, зверь неведомый? И сколько же ты прячешь…*
Утром Люц проснулся от ласковых поцелуев в шею и едва успел поймать себя за язык, чтобы не позвать вслух того, кого с ним нет и уже не будет. Чужие горячие руки гладили его бедра, и осталось только чуть выставить ягодицы, чтобы намек дошел до адресата. Щелкнула крышка, по комнате поплыл знакомый аромат, и он приготовился к еще одному раунду безумств. После вчерашнего мазь действительно показалась чудодейственной. Боль в натруженном анусе исчезла, по телу разлилась легкость, возбуждение стало не только физическим. Антонин сегодня был нетороплив и выматывающе нежен. Двигался плавно, целовал, будто желая исцелить каждую отметину их общего вчерашнего помутнения. Люциус тихо постанывал, выгибался и млел. Духота страсти затапливала постепенно, заставляя скулить, а потом тот положил руки ему на шею и сдавил. Долохов дарил глотки воздуха только за звонкие хрипы и не прерывал размеренных толчков, наслаждаясь тем, как Люциус с силой сжимался вокруг горячей плоти, когда последний кислород покидал его легкие. В какой-то миг гул крови в ушах поглотил все звуки, а чужая широкая ладонь, накрывшая пах, усилила ощущения до предела, и он распахнул глаза, со вдохом отпуская себя. Глухой стон Антонина, притиснувшего его бедра к себе почти до боли, подсказал, что и тому подобные игры пришлись по вкусу. Он удовлетворенно соскользнул в дрему, оставляя своего партнера приходить в себя самостоятельно.*
Красивый, безудержный хитрец во сне напоминал ангела с картин в магловских храмах. Удивительно, но весь покрытый синяками и засосами, измотанный близостью, тот казался даже пленительнее, чем вчера. Долохов не обманывался улыбками и прочими жестами, Малфой-младший был опасен, повадками чем-то напоминая славянского кота Баюна: заболтает-закружит, а только расслабишься — без раздумий вонзит когти в горло. Еще как и волшебный кот, тот откуда-то ведал многими знаниями: о самом Антоне, о магах вокруг, о будущем и прошлом. Это интриговало и вызывало желание обладать. Он усмехнулся. Будучи мальчишкой, он мечтал переместиться на родину и поймать магического зверя, да как-то не срослось. И вот тот нашел его сам, в туманной Англии, преследуя собственный интерес и предвещая неспокойное время. Прабабка Ефимья не раз говорила, что Баюны выходят из своих чащоб в преддверии потрясений, и чем старше Тоха становился, тем больше верил в приметы старой знахарки, слишком хорошо она чувствовала этот мир. К тому же он слишком часто стал слышать сомнительные слухи, а значит — в старой доброй Англии назревала большая заваруха. Перебирая тяжелые белые пряди, он раздумывал, как поступить. Обладание Люцем сулило немало благ, хотя и было крайне опасно. Все же Антон решил пока держаться рядом, особенно когда возможности сами идут в руки. И укрыл юного мага одеялом.*
Вернулся Люциус домой только вечером, отоспавшись и раскрутив любовника напоследок на взаимный минет. Прихваченные с собой зелья свели видимые последствия бурно проведенных суток, но не смогли скрыть довольства, пробивающегося даже сквозь сдержанно-равнодушную маску. Абраксас, увидев сына, только усмехнулся, но спрашивать ни о чем не стал, и, приняв поздравления, его наследник чинно прошествовал в столовую. — Я скажу эльфам, чтобы положили в аптечку специальную мазь. Выпей пока расслабляющее, — посоветовал он. Сын только кивнул, усаживаясь на самый край стула и сразу же отправляя домовика за зельем. После приема лекарства ужин пошел веселее. — Я так понимаю, твой выбор пал на младшего Долохова. — Да, мы довольно неплохо ладим. Я посчитал верным решением предложить ему подобную связь. — Как прошло, даже уточнять нет смысла, сияешь ты на весь мэнор, однако предостерегу: если Антонин в тебя вцепится, то уже не отстанет. Он упрям, как твари в его конюшнях. — Он не питает иллюзий насчет моего характера, так что проблем быть не должно. — Это-то как раз их и добавляет. Будь осмотрителен. — Хорошо, в крайнем случае познакомлю его с сестрой Нарциссы, Беллатриссой. Та вылитая Вальбурга из твоих рассказов о школе. Если Тони жаждет покорять, то Белла лучшее из того, что может предложить Британия после драконов и мантикор. Абраксас рассмеялся. — К слову, о юной Блэк: я связался с Сигнусом, и тот дал добро. И на помолвку, и на брак, разом. — Отлично, наконец-то смогу пригласить девушку в Хогсмид в выходные. — Люц, ты уверен в своем выборе? Я, без сомнений, доволен, но ты молод, а она еще моложе. — Я не поведу ее под венец сразу после школы, отец. Все пойдет своим чередом, но Цисса — истинная леди и стоит того, чтобы заявить права на нее раньше других, как и дать ей залог правильного отношения окружающих. На нареченную Малфоя побоятся даже косо посмотреть, не то что быть нелюбезными. — Достойные слова, сын, хотя чему я удивляюсь. Теперь я бы хотел вернуться к обсуждению вопроса, поднятого зимой. Перейдем в кабинет? Сын кивнул, бросая салфетку на стол, и впервые на памяти Абраксаса вызвал своего эльфа. Лопоухое создание разительно отличалось от своих сородичей: вместо наволочки на нем была просторная, до колен, рубаха и теплый плащ по погоде, ноги были обуты в добротные ботинки, да и в целом облик нес определенный статус. — Добби, подготовь то, о чем я тебя предупреждал, и не отлучайся далеко. — Слушаюсь, господин Люциус, — домовик поклонился своему хозяину и ему, главе семьи, а после с тихим хлопком исчез.*
Рабочее место лорда отличалось сдержанной роскошью. Дорогие ткани, инкрустации редкими породами дерева — все было выдержано в бежевой гамме, лишенной кричащих акцентов. В этом месте на Люциуса всегда накатывало спокойствие и собранность, оттого именно здесь он предпочитал находиться в самые напряженные моменты жизни. Кресла были все такими же уютными. Не утерпев, он несколько раз провел пальцами по мягкой обивке. — Ты с самого детства любишь именно это место, — улыбка чуть тронула губы его отца, — маленьким всегда здесь засыпал, пуская слюни. Жаль, что ты больше не ребенок. — Да, жаль, — он весьма спокойно посмотрел на своего родителя. — Что Вы хотите узнать? — Как я понимаю, все что мог — ты уже сообщил мне письмом и более ранними намеками. Потому сейчас просто поясни, насколько возможно, свои цели. — Подозреваю, что, по большей части, Вы уже догадались, к чему я стремлюсь. Глобально — это снизить напряжение между чистокровными и маглорожденными, стабилизировать состояние общества, избежать открытой конфронтации. В местном масштабе — удержать молодежь в нейтралитете, избавив от выбора между Дамблдором, с его «добром», и Риддлом, с его темной магией и ненавистью к маглам. Вы ведь понимаете, отец, что развлечения того с орденом чистокровных и террором ни к чему достойному не приведут? Абраксас отрицательно качнул головой. — Том не связан с теми нападениями, это просто шушера из Лютного решила пошалить в очередной раз. Никакой орден он также не создает, его вечера с чистокровными — просто поиск спонсоров для своей министерской карьеры. — То есть Лорд Волдеморт не начал собирать сторонников? — Люциус с интересом разглядывал отца. — Том Риддл использовал это прозвище в юности, но, сын, ему за сорок. В этом возрасте только глупец станет называть себя шуточным именем и, скрываясь под ним, собирать воинствующих голодранцев и полубезумных аристократов, — Абраксас презрительно усмехнулся. — То есть разговор на эту тему у вас все же был? — палочка незаметно скользнула в скрытую под волосами ладонь Люциуса, уперевшись своим острым кончиком ему в затылок. — Он сам мне об этом рассказал в качестве шутки за ужином. Я попытался поискать самозванца, — взгляд Абраксаса на миг расфокусировался, — но ничего интересного не нашел. Люц только кивнул, перестав подпирать голову ладонью, а когда отец потянулся за стаканом, легко кинул в того Петрификус Тоталус. Сидящий напротив него Абраксас замер вполоборота, глаза неверяще продолжали смотреть вперед. — Добби! Его слуга вышел из-за спинки кресла и протянул своему хозяину маленький черный фиал, а когда он, разжав отцу челюсти, влил содержимое тому в рот — передал стакан воды, которая отправилась следом за зельем. — Благодарю, малыш, ты пока свободен, — Добби, кивнув, снова исчез. Между креслами повис наколдованный Темпус. — Отец, я сниму окаменение с Вас через пять минут, когда зелье начнет действовать. Это просто очищающий кровь состав, неприятное, но необходимое в Вашем случае средство. Любой из нашего рода докопался бы до сути, когда его политическую марионетку кто-то пытается подсидеть, а не отговорился бы тем, что «не нашел ничего интересного». Полагаю, на Империус мистер Риддл не решился, поскольку это заклятье так или иначе лишает ясности ума, а он пока нуждается в добровольном стороннике и легальной политической карьере, — злая ухмылка растянула его губы. — Будем надеяться, что он остановился на внушении, произведенном под действием какого-нибудь из влияющих на разум зелий. Люциус вернулся в кресло и потер переносицу. — Во всяком случае, вреда, отец, это зелье не причинит. Но если я ошибся, то приму любое наказание. Фините Инкантатем, — короткий пасс палочкой вернул Абраксасу подвижность, и тот осел обратно на сиденье. — Не ожидал, что собственный наследник будет столь крут на расправу, но если ты прав, то мне предстоит о многом подумать, — несмотря на внешнее спокойствие, голос отца был злым. — У нас есть еще несколько минут, отец, до того, как Вы удалитесь в личные покои. Так что я поспешу подбросить пищу для размышлений. Организацию нападений шантрапе из Лютного заказывают «пачками», а не совсем пропащих уже потихоньку вербуют на службу, пока никуда не переселяя. Из последователей, из числа старых семей, я знаю о МакКаслах, Лестрейнджах, Гиббонах и Макнейрах, но у последних от семьи остался только Уолден, родители тихо доживают свой век в Исландии и о британских дрязгах не слышали. В паре нападений уже участвовали Родольфус с отцом и Гиббон. Сдается мне, что мистер Риддл готовит себе не только политический путь продвижения, но и силовой, а мы с Вами в его планах станем отличным прикрытием и кошельком. Хмурое лицо отца стремительно начало бледнеть, тот кивнул на прощание и исчез с вызванным Ловви. Люциус прикинул, что до конца дня они точно не встретятся и отправился смазывать обещанной мазью следы страсти и спать. Разнообразие и количество событий за сутки поражало, и юный организм настойчиво напоминал о том, что пора бы отдыхать.*
Утром, ему, расслабленно валяющемуся в постели, Минки подала записку: «Я не вернусь в мэнор раньше окончания твоих каникул, «неинтересных» событий в моей жизни оказалось больше запланированного. Напишу. Встретимся летом.Отец».
Люциус вернул эльфийке оставшуюся от послания горстку пепла и продолжил дремать. Через два дня нужно было возвращаться в школу.