*
Всю следующую неделю Дамокл Белби блистал в газетах, даже гоблины, в своем финансовом вестнике, выделили место под небольшую заметку о научном прорыве. Люциус заранее распланировал заказные статьи таким образом, чтобы постепенно нагнетать идею неправомерности причисления оборотней к темным тварям, исподволь намекая, что не все, относящееся к темному по мнению Министерства, является таковым на самом деле. «Пророк» во всю раздувал шумиху, Рита Скитер — своей любовью к скандалам — судя по всему, заслужила место постоянного корреспондента и теперь регулярно выдавала такие зубодробительные сюжеты, что оставалось только удивляться ее фантазии. Так, в среду она явила миру интервью с семьей оборотней. Отец и сын — очень интеллигентного, но голодного вида — грустно позировали на фоне лачуги в лесу, и слезы на щеках мальчика блестели от вспышек колдоаппарата. Кажется, фотограф, что снимал лавку Джимми Кидделла, нашел себе идеальную журналистку в пару. Читая драматичную историю порядочных, но совершенно нищих волшебников, которые — из-за самого факта нахождения в реестре магических существ — вынуждены были ютиться в хибаре на краю дикой чащи, Люциус ощущал ностальгию по старым временам. «Я был преподавателем арифмантики, но едва встал на учет, как всем ученикам пришло оповещение о моем статусе с пометкой «опасен»; «Я не могу завести друзей»; «Мама сбежала от нас почти сразу»; «Мне страшно»; «Нам сложно купить еду» — из подобных фраз состояло больше трети статьи. Девичья часть Большого зала рыдала над тарелками, из доставленных Добби к обеду записок выходило, что и в Лондоне история голодной семьи вызвала резонанс. Несмотря на все обаяние и профессионализм профессора Дамблдора, урок ЗОТИ у третьих курсов в тот день был сорван недовольными школьниками. В следующий вторник Люциус выписал чек на имя Скитер, с пометкой «такой талант достоин бриллиантов». На первой полосе красовался заголовок «Темная магия или способ заработать на взятках?», а под ним — фото помощника Министра Юлиана Паулиха, передающего обмотанный цепями гримуар неизвестному колдуну. Помимо самозабвенного полоскания всех сотрудников Министерства в нечистотах, молодая акула пера привела перечень весьма полезных, но запрещенных медицинских и охранных заклинаний и перечень мер наказания за их использование, в том числе — заключение в Азкабан. Прелесть материала заключалась в предложении сделать эти чары ограниченно разрешенными. Споры до хрипоты были обеспечены всем желающим высказаться.*
Поздним вечером субботы Абраксас посетил северный флигель усадьбы Долоховых и, естественно, нашел там своего сына, в полудреме сидящего у камина. — Доброй ночи! Абраксас с комфортом расположился в одном из кресел, недалеко от огня. Маячивший за его спиной Никифор только крякнул что-то матерное и, одернув тулуп, ушел искать молодого хозяина. — Добрый вечер! Рад Вас видеть, отец, — Люциус сонно потер глаза и спустил ноги с дивана, чтобы подняться поприветствовать родителя, но он только отмахнулся. — Взаимно, сын. Нам нужно поговорить, — трость нервно гуляла в пальцах, и он отставил ее, чтобы не демонстрировать всю степень своего беспокойства. — Конечно, но прежде — чай или виски? — Чай. — Добби, сделай ромашковый и русским тоже отнеси, что-то домовой у Долоховых нервный последнее время. Перед Абраксасом возникла полная чашка ароматного настоя, и пока он пил, нехарактерно для себя звякая посудой, Люциус наложил на комнату чары от подслушивания и заглушающие. — Я слушаю. — Том начал метить последователей, — блюдце громко приземлилось на поверхность небольшого столика. — Что ж… Прискорбно, но ожидаемо, — сын внимательно уставился на него, но Абраксас ушел в свои мысли, будто и забыл, что сам искал встречи. Тишина становилась осязаемой, давила на плечи, нашептывая гадости. — Отец? Что настолько выбило Вас из колеи? — У него четыре крестража, сын. Четыре! — Абраксас стиснул подлокотники, удерживая себя от резких жестов. — И судя по тому, что я недавно видел у него довольно приметную старинную диадему, он готовится сделать пятый. — А вот это уже плохо. Остаток души не выдержит такой нагрузки. Том довольно быстро начнет сходить с ума. Вы сможете его выселить под каким-нибудь благовидным предлогом? Тонкая фарфоровая ручка треснула в сжавших ее пальцах, и чашка звонко разбилась об пол, забрызгав содержимым ковер и туфли Абраксаса, но он так и продолжил сидеть, неверяще глядя на сына. — Что еще ты знаешь?! — Я… не могу, отец. Просто не могу, — тот отрицательно качнул головой. — Ладно… — Абраксас оттолкнул ногой осколки и медленно задышал, стараясь успокоиться. Под размеренные вдохи и выдохи он прикидывал варианты. — Что его спровоцировало, как ты считаешь? — поинтересовался сын. — История с оборотнями. Недавно я видел его с неким Фенриром, на человека этот субъект походил мало, скорее, на недоволка из детских страшилок. Видимо, твой план, да еще и отозвавшийся во всей Британии таким резонансом, поставил их договоренности под угрозу. Когда я недавно предложил еще раз попытаться пролезть в Министерство, пока лагерь Дамблдора во главе с Дженкинс значительно ослаблен, Том неожиданно взорвался. Заявил, что все идет не так, что оппозиция потеряет смысл, если темные искусства разрешат, пусть даже и в урезанном виде, а его стратегия на будущее и вовсе скоро посыплется, «как труха из старого матраса». — Полагаю, речь шла о захвате власти. — Согласен. После облав в злачных местах, половина шушеры, что мой гость пригрел, разбежалась обратно по своим углам. Ранее благосклонные МакКаслы отклонили все его приглашения за последнее время, об отказе Блэков ты знаешь. Среди его последователей слишком мало богатых и влиятельных семей. Твоих малышей он тоже пока не впечатлил, у вас такой клуб по интересам, что одна половина риддловских речей для них — нереальная глупость, а другая — не представляет ценности. — Видимо, идея добиться возвышения мирным путем окончательно потеряла для него свою привлекательность. Из-за затянувшегося противостояния с Альбусом или… мы упускаем что-то из виду, — Люциус постучал пальцем по подлокотнику. — Возможно… только возможно, он уже делил душу более четырех раз, либо очередной ритуал повлиял на психику настолько сильно… Мало сведений. — У меня была мысль сломать или убить его, но бессмертие все обесценивает. Даже если я сумею его сейчас уничтожить, то он все равно вернется, только уже врагом нашего рода. — Что ты знаешь о его крестражах, отец? — очевидно, его сын предпочел сменить тему на более конструктивную. — Мало. Том был сильно пьян, но даже так держал язык за зубами. Я только по одной оговорке понял, что он говорил о частях собственной души, а дальше твои подарки прекрасно все объяснили, — хмурый Абраксас трансфигурировал новую чашку из блюдца и налил себе чай. — Где они могут быть, известно? Хотя бы предположения? — Если подумать, то один должен быть в Хогвартсе, это точно. Том всегда был удивительно сентиментален… и слишком любил это место. — Любил, значит… Ясно. Он не говорил о семье? — О какой? О Гонтах или о Риддлах? — Да все равно, — Люциус недовольно дернул подбородком. — Только в детстве, мечтал украдкой, искал информацию, а на шестом курсе сбежал к ним прямо из Хогвартса, едва семнадцать стукнуло. Вернулся злой, пьяный в стельку и проплакал в туалете на третьем этаже всю ночь. Я его на себе тащил до спальни и протрезвляющим отпаивал, но он так и не рассказал ничего, — он сделал глоток, смочить горло, и продолжил. — Вот, кстати, одно из «неинтересных» событий: я отправлял туда год назад кое-кого, разузнать ситуацию. Выяснилось, что примерно в то же время Морфин Гонт убил Риддлов и сел за это… Но вижу, сие для тебя не новость, как и тот факт, что провернул этот трюк наш гость. — Нет, не новость. Но это полезная информация. А в каком приюте он рос? — Абраксас понял, что его наследник решил воспользоваться моментом и узнать еще немного о юности Волдеморта. — Сиротский дом Вула, но после бомбежек приют так и не отстроили заново. Когда Тома после выпуска не взяли преподавать в Хогвартс, ему было негде и не на что жить, и я приютил его на какое-то время. Однако зависимое положение было ему в тягость: отплатить мне ему было нечем, а в дружбу он не особо верил… Хотя немудрено. — Да уж. И как он выкрутился? — Я его через отца к Беркам пристроил, они тогда открыли новую лавку с зачарованными украшениями. Увы, Том там не прижился, то ли жена хозяина его донимала, то ли управляющий, зато в «Боргин и Беркс» как родной стал. За полтора года денег скопил и уехал, писал из разных стран, хвастался успехами. Если бы гордость и честолюбие не тянули его назад, он мог бы хорошо устроиться заграницей, но вернулся… Дальше ты знаешь, — Абраксас устало прикрыл на миг глаза, скрывая от сына блики ненужных даже ему самому эмоций. — Спасибо за откровенность, — Люциус вежливо поклонился. — С дивана встать забыл, нахал маленький, — он скорчил недовольное лицо, но облегченная улыбка все равно прорвалась наружу. За пологом чар появился Антонин, делая страшные глаза и показывая на руку с часами. — Кажется, наше время истекло. Очевидно, Мирослав озаботился вопросом гостеприимства, и нас зовут на поздний ужин, — Люциус указал ему на топчущегося у порога хозяина флигеля. — Я Вас услышал, отец, и тоже подумаю, что можно сделать, помимо известных вариантов. Сожалею, что не могу ничего рассказать. — Честность никогда не была приоритетом в нашей семье. К тому же ты с лихвой компенсируешь ее отсутствие верными поступками, — Абраксас уже начал подниматься из кресла, когда его настиг вопрос проницательного сына: — Он Вам еще дорог? Абраксас замер на середине движения, но, устало вздохнув, все же выпрямился. — Много лет я считал Тома своим другом и был готов на многое, чтобы сохранить эти отношения. Сам знаешь, нас редко кто-то способен увлечь, но… Увы, как выяснилось теперь, тот мальчик с темными глазами давно мертв. Погиб, когда разбил себя и променял ясный рассудок на мнимую свободу от смерти. — Очень жаль, — сын снял все чары. — Да… жаль… Абраксас оправил мантию, подхватил трость и гордо отправился приветствовать наследника Долоховых.*
Сегодня Люциус, впервые за все эти годы, с изумлением осознал, что ни разу не задавался вопросом, какая связь на самом деле была между родовитым аристократом и озлобленным нищим. Но весь облик отца будто кричал о сильнейшем внутреннем потрясении, когда в их беседе всплыла тема крестражей. Он и не подозревал, что для нынешнего лорда Малфоя Том Риддл, сирота без роду и племени, был кем-то важным. Теперь стало понятно, почему того не трогали на факультете, почему так свободно тот жил у них в мэноре и выходил в свет. Дело было вовсе не в сногсшибательной харизме Тома Риддла, а в протекции Абраксаса Малфоя, отпрыска древнего рода, стоящего за спиной у того. Скорее всего, и в прошлой ветви их связывали подобные отношения. Это было даже смешно, как легко полукровка смог воспользоваться расположением одного из самых хитрых и беспринципных лордов Британии. Многие ради меньшего были готовы на самые гнусные вещи, а приютский мальчик растоптал чужую преданность не глядя. «Окассия, как всегда, оказалась права, кругом чащоба и никаких верных путей».*
В понедельник Министр магии выступила с официальным заявлением об увольнении и передаче под арест своего нечистого на руку помощника, забыв, правда, добавить, что тот сбежал из страны еще в пятницу утром, о чем не преминули напомнить журналисты, так что красивый жест мадам Дженкинс превратился для граждан в издевательство. Следом Юджина очень пламенно высказалась о запрещенных искусствах, напомнив об ужасах, что были с их помощью сотворены на континенте. В ответ мисс Скитер, уже оценившая, что правда приносит не только моральное, но и материальное удовлетворение, разбила ее в пух и прах, дополнив список вопросов из прошлой статьи новыми, еще более неудобными для главы правительства. Наконец, тему оборотней было обещано вынести на обсуждение в палату Лордов и Визенгамот. По итогам пресс-конференции Дженкинс выглядела откровенно слабым лидером, ее мягкость и честность в этих обстоятельствах виделись слабостью, доверие к ней пошатнулось. В прессе стали всплывать и другие спорные решения мадам министра. Палата Лордов, натерпевшаяся от ее бесконечных «светлых» инициатив, с радостью поддержала бучу, интригуя по мере сил. В течение следующих месяцев кресло под Юджиной Дженкинс только сильнее расшаталось. Крепло мнение, что, если до конца года она не вернет одобрение масс, мадам снимут с поста министра.*
За преподавательским столом Дамблдор хмурился, а Диппет, глядя на старого приятеля, о чем-то старательно размышлял. Мира между ними за этот год так и не установилось, многие шептались о скором назначении Флитвика на должность заместителя директора. Полугоблин действительно уже давно занял место по правую руку от главы школы. Вечером Люциус перерыл свои записи в поисках полезной информации, а после надиктовал большое письмо отцу, всеми доступными способами намекая на Миллисенту Багнолд в качестве нового кандидата в министры магии. Выпускница Рейвенкло, та уже сейчас была видным юристом, часто выступала в суде и как обвинитель, и как защитник. В иной реальности Миллисента десять лет успешно занимала кресло министра и смогла восстановить общество после падения Волдеморта, вовремя остановив послевоенный произвол. Единственным спорным моментом для него самого являлась неподкупность той. Будучи женщиной твердых моральных правил, мисс Багнолд не сдастся ни уговорам Дамблдора, ни посулам Малфоя-старшего. Но при текущем положении дел лучше та, чем трусливый Минчум или тщеславный Фадж. Кто-то должен провести Министерство магии через тревожное будущее, и мисс Багнолд среди прочих виделась Люциусу достойным капитаном для этого беспокойного корабля. А еще любимые племянники его будущей ставленницы уже два года радостно посещали их учебный клуб и могли рассказать тетушке очень много хорошего о темной магии…*
Через неделю Лайелл Люпин отрапортовал, что смог-таки переманить на свою сторону Мэтью Гленна из Аврората. Фабиан Прюэтт пока держал нейтралитет, но информацией, в случае чего, поделиться обещал. Они уже поняли, что Аконитовое зелье, по сути, разрушило всю министерскую систему контроля за обращенными. Раньше оборотней вычисляли двумя способами: непосредственно в ночи полнолуний, если зверь появлялся в поле зрения других людей, или по доносам соседей, что могли узнать «темную тварь» по особенностям поведения. Тогда их отслеживали до контрольной даты и проверяли. Теперь, если больной ликантропией принимал зелье, его становилось почти невозможно отличить от других людей. Тот же Римус в виде волка играл в мяч, читал с мамой книжки, а после полуночи спокойно ложился спать. Инстинкты больше не брали верх и не гнали зверя на охоту, человек не выматывался, а значит, по утрам чувствовал себя вполне сносно и мог спокойно общаться с соседями и ходить на работу. Да, полностью от симптомов приближающегося полнолуния зелье не избавляло, но их запросто можно было замаскировать гламуром или косметическими чарами или объяснить банальной простудой, что в промозглой Англии не было чем-то особенным. Отдел контроля становился почти бессилен, однако для «команды спасения» это порождало опасную дилемму: кому допустимо продавать зелье, а кто, сохранив разум в теле волка, нанесет их предприятию непоправимый вред? В результате долгих препирательств и обсуждений появилась схема, которая, при участии Аврората, приобрела вполне рабочий вид. Так, получив очередное анонимное письмо с просьбой прислать Аконитовое зелье, приставленный к Дамоклу Белби помощник в ответ направлял магический контракт, что мог обезопасить обе стороны. Зельевар, понимая деликатность вопроса, гарантировал сохранение тайны клиента, качество состава и при необходимости давал рассрочку оплаты. Покупатель, в свою очередь, также обязан был молчать о договоре, но мог свободно говорить о лекарстве или о мастере, его создавшем, помимо этого обещая использовать зелье только для личных нужд. Самым спорным обязательством стал пункт о ненападении. Люпин как министерский работник и как отец прекрасно понимал угрозу со всех сторон. Если на оборотня действительно нападут, тот должен иметь возможность защититься. В то же время малейшая угроза вспышки заболевания, один какой-нибудь сумасшедший кусатель, и все их труды пойдут псу, а точнее — волку, под хвост. Измученный бессмысленными разговорами Люциус, при поддержке пары юристов из числа участников, прописал длинную, муторную формулировку, учитывающую максимум опасных ситуаций, суть которой сводилась к трем простым постулатам: «Не конфликтовать. Первому не нападать. Пока окончательно не приперли к стенке, зубы с когтями не распускать». Ее и надписывали карандашом на полях документа, чтобы облегчить понимание ограничений тем, кто не решался вникать в «юридическую галиматью», как выразился когда-то его средний сын Лисанди. Помнится, тогда Люциуса чуть удар не хватил от испуга, что в их семье возникла угроза Гриффиндора, и он долго показательно пил успокоительное, пока не застыдил отпрыска до красных ушей. Как только на договоре появлялась магическая подпись, имя претендента прогоняли через базы Министерства на предмет участия в темных делах и — в случае приемлемых результатов — высылали три порции состава со всеми инструкциями. Белби был недоволен низкой ценой и необходимостью посвящать в свои доходы посторонних, но под давлением Люпина-старшего и после долгих увещеваний членами своего клуба все же согласился. Чтобы его изобретатель вдруг не проявил ненужное рвение и не схитрил, Люциус тактично напомнил Дамоклу о так называемых «последователях волка». Некоторые больные ликантропией, вроде Фенрира, верили, что внутри них живет душа зверя, которая занимает тело при полной луне, и считали, что единственно верный путь — это слиться со зверем, отринув человеческую мораль. Вот он и намекнул скромно, что такой «верующий» мог запросто написать зельевару с целью обратить или сожрать того. Судя по резко утихшим возмущениям, мысль была понята верно.*
В феврале жизнь неожиданно напомнила, что магическая школа — это не только учебное заведение, но и замкнутое пространство, битком набитое подростками в пубертате, где никто не был в безопасности от внезапных вспышек чувств. В дуэльном клубе со смехом рассказывали о великом споре на ночь с обворожительным старостой Слизерина. Приза, к слову, не было, ибо пролезть к наследнику Малфоев в постель — само по себе уже считалось среди седьмого курса Рейвенкло мерлиновым чудом. Действительно, иначе как весенним помешательством назвать это язык не поворачивался. Их с Нарциссой красивая история любви была известна в Хогвартсе даже завхозу и эльфам. Люциус не стеснялся в рамках приличий демонстрировать свое расположение будущей невесте: каждую неделю ей доставляли цветы, он не скупился на милые безделушки и дарил допустимые для ношения в школе драгоценности, чтобы его леди могла похвастаться. Единственным атрибутом подростковой романтики, что не мог организовать мисс Блэк ее нареченный, были прогулки в Хогсмид. Выходные у Люциуса отсутствовали как факт, забитые делами под завязку, за исключением ночи с субботы на воскресенье, что он проводил с Антонином, хотя отдыхом это можно было назвать с натяжкой. Тем не менее их с Нарциссой пара выглядела идеально и никаких шагов в сторону даже не подразумевала, так что он посмеялся вместе со всеми и забыл об этом споре. Каково же было его удивление, когда четырнадцатого февраля, вечером, Добби доложил, что в спальне старосты Слизерина на кровати завелся обнаженный юноша. Войдя в свою комнату, Люциус оценил зрелище. Худенькое, нагое тело явно пыталось принять соблазнительную позу, но видимо, с опытом была беда, а потому выглядело это и смешно, и пошло. И все же, наблюдая за краснеющей под его пристальным взглядом мордашкой, он вдруг вспомнил, что Антонин уже три недели торчит на каких-то конно-спортивных выставках, сверху в этом теле он еще ни разу не был, а сбрасывать напряжение руками уже поднадоело… И запер дверь. — Ну здравствуй, нежданный мой подарок, — он скинул мантию и неторопливо принялся расстегивать рубашку. — Почему подарок? — темноволосый парнишка неосознанно облизнулся, следя, как белая ткань соскальзывает с плеч, открывая соблазнительный вид на обнаженный торс. — Ты лежишь в моей кровати, без одежды и, — он опустил взгляд между развратно раздвинутых ног, — с пробкой в заднице. Думаю, это похоже на подарок. — Да, я хотел… ты… Собеседник сбился с мысли, а Люциус снял брюки. Белье носить он привычки не имел. Стоило приблизиться и опуститься на кровать рядом с гостем, как тот задеревенел, не зная, куда деть руки. — Иди сюда… Он накрыл своими губы стеснительного любовника, избавляя того от необходимости объясняться. Первое прикосновение было мокрым и неумелым, но он уверенно вел, лаская горячий рот, и скоро чужие руки жадно обвили его шею, стараясь прижаться сильнее, усиливая близость. Он прикусил припухшую нижнюю губу, требуя пустить его дальше, и вновь толкнулся языком, наконец утягивая неуверенного рейвенкловца в глубокий поцелуй. Золотистая кожа под пальцами отзывалась россыпью мурашек на каждое касание, а впалый живот подрагивал. Люцицс легко провел кончиками пальцев по стоящему члену любовника и опустил руку ниже, нащупав внешнюю часть анальной пробки. — Я у тебя не первый, не так ли? — его хриплый мурлыкающий шепот на ухо пустил по чужому тонкому телу дрожь. — Ох, нет, но… Судорожный выдох оборвал фразу, когда игрушка с силой качнулась внутри. Такая искренняя отзывчивость импонировала, и он не отказал себе в небольшом развлечении. — На живот, — шлепок по бедру вывел паренька из томного дурмана, и тот сменил положение, понятливо выпятив зад. Сплюнув на ладонь, Люциус одной рукой потер головку чужого члена, параллельно вновь раскачивая навершие игрушки. Та влажно хлюпала, и в целом это давало надежду, что дополнительной подготовки не потребуется. Блестящая металлическая вещица выскользнула до половины и резко вошла назад, вызывая у раскрасневшегося любовника несдержанные стоны. Так играть было весело, парнишка давил звуки, зарываясь лицом в подушку, и поводил тазом, пытаясь продлить удовольствие. За особо эмоциональные взбрыки и всхлипы, тот получал награду: крепче сжатый кулак на стволе и позволение в него толкнуться. Но едва тот ускорял темп, Люциус убирал руку, напоследок оттягивая «подарку» яйца, чтобы забава не закончилась раньше времени. Смазка нашлась в изножье кровати. Под хриплый скулеж измученного возбуждением безымянного гостя он вытянул из того пробку и, как только рефлекторно сжавшиеся мышцы расслабились, с наслаждением толкнулся внутрь сам, входя почти до упора. Паренек под ним дернулся, видимо не ожидая резкой перемены. — Тише, тише… Чтобы протиснуться до конца, пришлось немного поуговаривать, мягко поглаживая испуганно застывшую спину. Пара поцелуев под неудобным углом окончательно примирила задницу и ее хозяина со вторженцем. Было хорошо, горячо и тесно. Люциус чуть откинулся назад, устраиваясь поудобнее, притянул чужие узкие бедра ближе и отпустил себя. В конце концов, к чему отказываться, когда юноша ради спора пошел на такой решительный шаг. Рейвенкловец под ним то ли упирался, то ли подмахивал, но равномерно постанывал, на особо сильных толчках туго сжимаясь, и Люциусу до сбивающегося дыхания нравилось, насколько плотно мышцы того обхватывали его член. Он резко загонял его до хлопка плоти о плоть, плавно выходил, и снова вбивался в податливое тело. Томная нега накатывала волнами, и когда «подарок» вдруг судорожно сжался кончая, стимуляция стала слишком сильной, и он, придавив тонкое тело рукой к кровати, сорвался, беспорядочно вдалбливаясь в еще подрагивающую задницу. Оргазм скрутил почти до судорог, и Люциус обессиленно прижался лбом к чужой спине, пережидая спазмы удовольствия. Через пару минут юноша завозился, пытаясь сняться с чужого члена. Чувствительную кожу неприятно потянуло. — Да что ж ты суетливый такой, — палочка нашлась сзади, на покрывале. — Сомнус! Беспокойный любовник, уснув, затих, и он смог в одиночестве спокойно прийти в себя. Вставать катастрофически не хотелось, но требовалось все вернуть как было, включая анальную пробку. С тяжелым вздохом, он наложил на спящего гостя несколько чар, затем залечил пару царапин на своем плече, все же оставшихся от чужих загребущих рук, и принялся одеваться. Спустя десять минут оставался последний штрих. — Обливиэйт. Фините Инкантатем. Минус двадцать баллов с Рейвенкло за нахождение вне гостиной после отбоя! Что Вы себе позволяете? Юноша подпрыгнул на постели, сонно озираясь и кривясь от тянущего ощущения пониже спины. Люциус старался смотреть на того настолько брезгливо и зло, чтобы рейвенкловцу захотелось только побыстрее сбежать. — Мистер Малфой! Я… — Вы валяетесь голым на моей постели. Еще минус двадцать баллов за недостойное поведение, — глаза его почти светились от гнева. — Немедленно убирайтесь отсюда. Юноша соскочил с кровати, едва не запутавшись в простыне, и бросился к сложенным в углу вещам. — Неужели банальный спор стоит собственной гордости? Румянец затопил щеки гостя до самой шеи, и тот отвернулся, натягивая мантию прямо на голое тело. Подхватить оставшиеся вещи было минутным делом. — Простите, — дверь за рэйвенкловцем захлопнулась. — Идиот. Люциус бросил запирающие чары и ушел в ванную. После секса хотелось расслабиться и полежать в горячей воде.*
До кучи, через пару дней и Рабастан впал в лирическое настроение. — Люциус, а что такое любовь? — он только удивленно приподнял брови, отрываясь от бумаг. По обыкновению, Лестрейндж-младший торчал после занятий в его комнате. Он не гнал, тот неплохо развеивал скуку, заменив на этом поприще Добби, прописавшегося в Лютном. Что, к слову, весьма положительно сказывалось на характере домовика, слезы у того кончились на четвертом трупе. — Любовь? К чему ты спрашиваешь? Рабастан долго разглаживал лежащий перед ним пергамент, глядя куда-то внутрь себя. — Одна девушка написала мне, что любит меня с прошлого года. Было там что-то про глаза и волосы и про тоску во взгляде. Письмо глупое, конечно, но я задумался обо всем этом… Люциус повертел в руках белоснежное перо, будто решаясь, и заговорил. — Любовь, Басти, довольно странное чувство… Каждый проживает его по-своему: кто-то лелеет внутри, кто-то спешит выплеснуть. Так же и с ее проявлениями: нежность, страсть, забота, преданность — их крайне много. Для меня она выглядит, скорее, как контроль и жертвенность. — Не понимаю, — Рабастан внимательно рассматривал своего старосту. — Помнишь, в прошлом году ты дал разрешение поймать твоего отца и брата при нападении? — короткий кивок. — Так вот, это забота. Ты ведь мог закрыть глаза на их шалости, но вместо этого дал увидеть последствия своих желаний. Родольфус хотел власти, хотел повелевать чужими жизнями и быть могущественным в собственных глазах. И хотя пытки — идеальный способ быстро получить все эти эмоции, это требует хладнокровия и сдержанности, коими Руди никогда не отличался, так что однажды тот не смог бы вовремя остановиться и убил бы очередную свою жертву. С учетом безалаберного подхода к сокрытию следов, твой брат сел бы в Азкабан, попавшись скорее рано, чем поздно. Ты сделал ему подарок, доходчиво показав, куда заведут такие игры. И теперь, если Руди не идиот, то либо станет осторожнее, либо найдет другой способ тешить эго. Это и есть любовь. — Звучит жутко. Люциус только пожал плечами. — А что бы Вы сделали на моем месте? — То же, что и все представители моей семьи, Басти, — мягкие белые волоски пера легко скользили между пальцев. — Сначала поговорил бы, пытаясь объяснить, в чем ошибка родного человека, а если бы тот не одумался, то, как и ты, показал бы цену ошибки. — А если бы и это не помогло? — Рабастан почти не дышал, задавая вопрос. — Тогда отступил бы. Иногда стоит позволить человеку поступать согласно его желаниям. В любом случае я бы защищал до последнего, отводя беду. — Даже если тот не прав? — А есть разница? — он пронзительно посмотрел Рабастану в глаза. — Разве человек перестает быть твоим, если становится неправым? Тот, сжав губы, замотал головой. Люциус знал, каким тяжелым — грозовым — становился в такие минуты его взгляд, и он держал этим взглядом Лестрейнджа-младшего крепко, будто давя тому на грудь. — Если я не способен уберечь, то быть рядом до конца обязан. — Всегда? — голос Рабастана был хриплым, но тот не решался издавать лишние звуки. — Кроме случаев, когда мой уход относится к первому пункту. Люциус улыбнулся, рассеивая напряженность беседы. Ему вспомнился вдруг благодарный взгляд Нарциссы и слезы старшего сына, когда объявляли приговор. Тогда пришлось пойти на многое, чтобы оставить их на свободе, но он ни дня не жалел. Его верная храбрая жена и юный, еще такой наивный ребенок не пережили бы Азкабан. Морок воспоминаний рассеяло очередное заявление. — Я бы хотел, чтобы меня так любили. Он засмеялся. — Прости, малыш, но боюсь, моей романтической любви тебе не выдержать, да и нет ее у меня внутри особо. Могу предложить только покровительство и защиту, — он поднялся и, подойдя к Рабастану, легко потрепал того по волосам. — Почему не выдержать? — Рабастан с удовольствием подставился под ласку, но обиду в голосе не удержал. — Ты упустил из внимания мой непростой характер, — Люциус вдруг навис сверху, сжав мальчишечий подбородок жесткими пальцами, и сладко проворковал. — Или ты забыл, как я воспитываю за промахи? Мне напомнить? Рабастан сглотнул, очевидно вспомнив внезапно Стюартов и другие случаи, из-за которых на факультете Люциуса Малфоя боялись. Под этой нежной белой кожей жило чудовище, которое лучше было не беспокоить. — Мне достаточно и Вашего патронажа! Правда, — улыбка вышла кривоватой, и Рабастану не удалось скрыть от него свой испуг и мурашки, хотя тот явно на это надеялся. — Я рад, — ладонь легко скользнула по коже, стирая последствия сильной хватки и разгоняя кровь. — Басти, такая любовь никогда не бывает по заказу, но это и не нужно. Ты всегда можешь вырастить светлое чувство на уважении, преданности и заботе. Зачастую именно отношения, построенные благодаря им, делают нас по-настоящему счастливыми. Оуревший от собственной храбрости, Рабастан продолжил мысль: — У нас с Вами такое чувство? — Очевидно, что так. Тот заулыбался и, свернув так и лежавший на коленях пергамент, попрощался и унесся в гостиную Слизерина. — Вот и пришел этот ужасный пубертатный возраст, — сварливо произнес Люциус в пустоту. Незаметно погрузившись в мысли о прошлом, он вспоминал любимых, которым ни разу так и не решился показать цену их ошибок — впрочем как и они ему — просто до конца оставаясь рядом. Пусть он исподволь гнул и ломал Рабастана под свои нужды, тот все же не был глуп и однажды должен был осознать, что с по-настоящему дорогими людьми все — дураки, и никаких пунктов и правил нет.*
К концу марта Леви представил своего преемника в качестве главы клуба. Им стала староста пятого курса дома Слизерин Эмма Спенсер-Мун, родственница одного из прошлых министров магии и весьма проницательная девица, что оперативно сложила два и два и, сделав книксен, пообещала настоящему руководителю учебного центра не предать его ожиданий. Сам Леви, не теряя времени, сделал О’релли предложение на весенних каникулах и теперь ходил с видом победителя. После школы того ждала пара лет учебы у мастера Джамана и курсы политики в Оксфорде. Люциус был доволен и терпеливо дожидался, когда его «бабочка» окончательно будет готова пойти трудиться в Министерство.*
В апреле он отметил совершеннолетие и наконец облегченно выдохнул оттого, что больше не придется подстраивать семикурсникам неприятности, чтобы заполучить в личное пользование палочку без чар Надзора.*
Том Риддл все же создал пятый крестраж и, плавно теряя себя, продолжал собирать сторонников среди чистокровных семей, молодежи и маргиналов, старательно повторяя прошлый разрушительный путь. Абраксас все же не решался пока отселить того, хотя и понимал всю опасность соседства с полубезумным магом. Но выпустить Лорда Волдеморта за пределы своего поля зрения — значило получить неотслеживаемую переменную и прямого врага, что пока было недопустимо.*
К маю тема оборотней стала стихать в прессе. После жарких баталий палата Лордов поддержала инициативу перевести оборотней из разряда магических существ в статус хронических больных. Визенгамот и чиновники пока тянули, но Люциус продолжал проплачивать статьи, чтобы тема не забывалась. Так или иначе статус зараженных ликантропией повысился. Пара отчаянных юнцов в знак протеста даже побродила в ночи полнолуния по центральным магическим улицам и осталась цела. Их эскапада вызвала переполох, в том числе и в газетах, но не более. Смирные волки больше смущали, чем пугали, и постепенно лед трогался, британские волшебники начали наконец раскачиваться, склоняясь в пользу нужного Люциусу закона.*
После годовых экзаменов Дамблдор посетил-таки Люпинов и с радостью пообещал протащить «особенного ребенка» в школу. Как тот это провернет, пока пост директора недоступен, никто не знал. Хотя откровенно сдавший Диппет почти не появлялся в Большом зале и больше напоминал обтянутый кожей скелет, чем человека, но держался тот до сих пор уверенно и был готов стоять за Хогвартс, казалось, до самой смерти. Подобное упорство и преданность вызывала уважение, и Люциусу было даже жаль ставить под угрозу покой Армандо в будущем.