*
Иногда Рабастану начинало казаться, что все это было сделано специально, но потом он вспоминал, кто из них кто, и понимал, что мнить себя хоть сколько-то важной величиной среди грандиозных планов амбициозного наследника древнего рода было попросту глупо. Хотя в тот год, когда он, еще наивный юноша, настоял на своем желании начать карьеру шпиона, а Люциус взялся учить его тонкостям обращения с собственными эмоциями — чтобы в ответственный момент не выпасть из образа верного последователя Темного Лорда — на их занятиях тот принадлежал исключительно Рабастану. Это были одновременно самые мучительные и самые сладкие для него дни. Патрон специально выводил его из себя — не гнушаясь ни разговорами о его матери, ни проклятьями, ни зельями, — запрещая при этом пользоваться окклюменцией. Так что Рабастан чувствовал себя хуже, чем если бы вышел на улицу голым. Такой душевный эксгибиционизм был мучительнее, чем все те эмоции, в которых Люциус топил его раз за разом. Но взамен тот был везде: и внутри, в его разуме, наблюдая калейдоскоп ощущений и воспоминаний; и снаружи, беспрестанно касаясь, прижимаясь, а еще иногда бархатно шепча на ухо, контролируя и направляя. Когда казалось уже, что у Рабастана все отлично получается, обнаружилась проблема: его нежелание причинять боль. Более того! При каждой попытке наложить пыточное заклятье, внутри него поднималась буря настолько противоречивых эмоций, что ни о каком Круциатусе и речи идти не могло. Хотя во всех остальных случаях он наслаждался чужой беспомощностью, как и любой другой порядочный слизеринец. — Полагаю, за подобные оригинальные девиации стоит поблагодарить нынешнего главу дома Лестрейндж, — Люциус недовольно поджал губы. И Рабастан понял, что впереди его ждет не самое приятное времяпрепровождение. Следующие несколько месяцев, пока большинство его ровесников готовились к ЖАБА, беззаботно учились или подыскивали себе работу на будущее, Рабастан Лестрейндж, неделя за неделей, запоминал запрещенные проклятия и, накачанный зельями, пытался мучить маглов в подвалах Малфой-мэнора.*
— Чшшш, отпусти себя. Злость все равно найдет выход, — Люциус легонько похлопал его по каменному от напряжения плечу. Его сегодняшняя жертва, безмолвная и неподвижная, — «Все для моего удобства», — стояла на коленях у дальней стены, в луже собственной крови. Рука Рабастана снова дернулась — свежая метка еще иногда жгла, что не добавляло концентрации. Равно как и выпитое заранее зелье, и длинные ноги его патрона, и клокочущая в нем ярость… Заклинание снова вышло плохо. А все из-за раздражающего ступора и волны тихой паники, что обжигала ему вены, стоило только понять: в сегодняшней программе — боль и пытки. Люциус недовольно цокнул языком и обойдя Рабастана, остановился прямо у него за спиной. — Басти, ты учишься не только для себя или для меня, ты делаешь это прежде всего для того, чтобы не ударить в грязь лицом перед Темным Лордом. Задействуй разум. Представь, что вон то ничтожество виновато во всех твоих бедах, и только Повелителя нужно благодарить за то, что ты можешь сорвать свой гнев и наказать виновного. Рабастан дернулся от упоминания своего нового хозяина и вымученно поднял палочку, уговаривая себя привыкнуть уже к противоестественности последнего высказывания его патрона. Несмотря на выпитое заранее зелье гнева, испуганные глаза худого мужчины, чьего имени он не знал, но которого уже успел достаточно измучить, будили внутри невнятный отклик: что-то среднее между пониманием, страхом и брезгливостью. Тело Рабастана напряглось еще сильнее, почти деревенея, неосознанно борясь с бушующими в крови злобой и желанием разнести все вокруг. Видимо, заметив состояние своего подопечного, Люциус, певуче выругавшись на старофранцузском, шагнул вперед и обхватил его поперек груди, с силой вжимая в себя. Мысли сбились. Тяжелые белые пряди скользнули на плечо, защекотав кожу, а спину, даже сквозь несколько слоев ткани, обожгло прикосновение такого желанного, но такого недоступного тела. — Басти, мы оба знаем, в чем кроется проблема, не так ли? Сколько можно вздрагивать? Или ты так жаждешь выглядеть слабым? Вызванная зельем ярость смешалась с настоящей, и его затрясло в чужих объятиях, но теперь, спустя месяцы тренировок, он уже не орал, не срывался и не кидался в драку, как было однажды, после фривольной шутки Люциуса в адрес матери Рабастана, про страсть некоторых дам к удушению во время секса. Тот всегда знал, куда бить. Вот и сейчас, без долгих разговоров, ткнул прямо в зревший в чужой душе нарыв. Рабастан уже давно понял, что проклятая кровь семьи Лестрейндж отравила и его. Власть над чужой жизнью пьянила и его ничуть не меньше, чем остальных родичей, а чужая беспомощность заводила до мушек перед глазами. И это пугало до трясущихся рук. Он видел, что Руди тоже начинал с наслаждения контролем, потом из-за дверей спальни старшего брата начали доноситься слезы и мольбы, после партнеры на ночь стали выскальзывать оттуда сильно избитые, затем со следами проклятий. Сейчас Родольфус предпочитал сексу пытки, власть над жизнью пьянила его сильнее даже самой пылкой возни под одеялом, и Рабастан боялся стать таким же. — Давай, покажи, кто тут главный, — мимолетное прикосновение чужих губ к его уху, и, в конец одуревший от злости и возбуждения, он с трудом выдохнул и отпустил себя. — Comminue os! — Умница, — длинные пальцы Люциуса в невесомой ласке пробежались по его бедру, только усугубляя влияние гуляющего в крови коктейля эмоций. Болезненный крик простеца, которому заклинанием раздробило кости в руке, разлился теплом внутри, на краткий миг отрезвив затуманенный рассудок, и Рабастану стало себя очень жалко. Его патрон прекрасно понимал, как на него влияет, и точно знал, что хочет получить из него в итоге. Глядя в чужие, лучащиеся теплом серые глаза, он неожиданно понял, что скоро от него ничего не останется. Так же нежно, как сейчас коснулся, однажды Люциус окончательно сломает его. А сам Рабастан даже не уверен, что тот не имеет на это права. «Ведь неизвестно, существовал ли сейчас человек по имени Рабастан Лестрейндж, если бы в свое время четверокурсник Слизерина Люциус Малфой не взял под свою опеку зашуганного второгодку». В детстве отец говорил, что все, на что годен младший сын — это быть слугой и тенью наследника, и маленький Басти верил, потому что даже мама никогда не возражала на это ни слова. Но в Хогвартсе его патрон без труда показал ему совсем другую жизнь. Тот день за днем взращивал в Рабастане его личное мнение, привычки и увлечения, учил выстраивать отношения с окружающими, в том числе отстаивать собственные убеждения. Оказалось, душевная и физическая близость с другими людьми приятна, так что он завел себе несколько приятелей и даже смог влюбиться. Раньше об этом нельзя было бы и мечтать. «Раньше вообще ни о чем нельзя было мечтать». Рабастан улыбнулся, расслабляясь в руках своего покровителя и возлюбленного. Не доверять тому он просто не мог, хотя помимо искренней привязанности в этом была и здоровая доля цинизма: он был нужен Люциусу, и — судя по вложенным усилиям — нужен на весьма долгий срок. Так что если всерьез не испытывать терпение патрона, то, возможно, в конце партии тот и подарит ему нечто большее, чем труп отца. Или, наконец, вылепит из него то, что готов будет счесть достойным своего внимания.*
Надо сказать, что их занятия принесли немало пользы. За несколько прошедших лет Рабастан наконец смог стать кем-то большим, чем просто отчаявшимся мальчишкой, нуждающимся в помощи и защите. Он постепенно становился заметен во внешнем круге Пожирателей, несмотря на свой весьма молодой возраст, и вполне успешно приносил своему патрону полезные сведения, и даже сорвал несколько операций Лорда, чтобы помочь Люциусу в делах. «Но тем не менее я для него все еще недостаточно хорош!» Эта мысль отозвалась в теле душной волной ярости, усиливая мощь заклинания, и неизвестный колдун задергался на полу, истошно вопя. Рабастану тоже хотелось кричать, хотя бы криком выплеснуть негодование от того, что он вновь отвергнут, но… Все, что ему было доступно, — это молчание. Как всегда. — Чем же он так тебя разозлил, мальчик? — хрипло поинтересовался неслышно подошедший Темный Лорд, а после проницательно добавил. — Или не он? Сбившись от внезапного внимания Повелителя, Рабастан с некоторым раздражением опустил палочку, но тут же воспрял духом, осознавая уровень оказанной ему чести и благодаря Мерлина за новый шанс показать себя. — Милорд, — он подобострастно поклонился. — Я просто дал волю гневу. Чужой разум ледяной змеей скользнул по периферии его сознания, лениво «осмотрелся» и пропал. — До меня дошли слухи, что простой Круциатус тебе не по вкусу, — странно оплывшие черты сложились в жутковатое подобие благожелательного выражения лица, но через миг исказились, перетекая в нечто абсолютно нечитаемое. — Так что я решил отметить тебя и одарить заданием под стать твоим интересам. — Буду счастлив служить Вам! — Рабастан рухнул на колени, а Темный Лорд, прежде чем начать объяснять, приподнял уголки губ, поощряя подобное рвение.*
— Я не подведу Вас, Милорд. Рабастан подобострастно поклонился и покинул комнату, спиной ощущая удовлетворенно-снисходительный взгляд своего господина и успев услышать следующую реплику Темного Лорда. — Толковый мальчишка, — прошипел тот главе семьи Лестрейндж, и его отец рассыпался в благодарностях. Родольфус не так давно в очередной раз облажался, прежде же незаметный Рабастан вновь удостоился внимания их Милорда и обещал стать поводом для гордости. Когда двери в приемный зал захлопнулись за его спиной, он едва не расхохотался: его папаша почти скрипел зубами, явно недовольный благовоспитанностью своего горячо нелюбимого отпрыска. Хотя в его детстве тот не чурался даже самых жестких мер, чтобы привить своему младшему сыну «должное почтение» ко взрослым. Тогда единственной радостью в этом проклятом доме для Рабастана была мать, но однажды и та не выдержала «счастливой семейной жизни».*
По иронии судьбы именно маленький Басти нашел покачивающийся на цветастом шелковом поясе труп своей матери. Точнее, не так. Вбежав рано утром в будуар леди Лестрейндж, он запнулся о валявшиеся на полу туфли и едва не уткнулся носом в припухшие щиколотки и раздутые, посиневшие женские ступни, что зачем-то висели в воздухе на уровне его глаз. Рабастан оглянулся на домашнюю обувь, которая столь коварно попыталась лишить его равновесия, и только потом понял, что части ног не могут болтаться в воздухе сами по себе, а потому снова повернулся, поднял голову и задохнулся, встретившись взглядом с остекленевшими глазами мамы. Следующие полгода он молчал, и в целом его немота всех устраивала. Когда Рабастан, впервые за долгое время, сумел произнести пару слов, отец даже посетовал, что «с закрытым ртом он ему нравился больше».*
Что ж, очевидно, Повелитель разделял вкусы главы семьи Лестрейндж в отношении правильного воспитания, тем не менее в последнее время все чаще выделяя именно младшего из братьев. «Интересно, насколько Милорд будет недоволен, когда его преданный соратник умрет?» Рабастан, еще раз рассмеявшись, спустился в подвал особняка. Сегодня, по плану Лорда, у него в программе были пытки. Парочка министерских работников нуждалась в хорошей трепке, чтобы осознать свое положение и наконец передать нужную информацию. Женщина в камере, обернувшаяся на скрип двери, только сжала губы, увидев его, и отвернулась к стене, насколько это позволяли кандалы. «Ничего, через несколько часов она запоет, как птичка, ради возможности хотя бы вздохнуть без боли». Рабастан вынул из рукава палочку и, глубоко вздохнув и настроившись, произнес заклинание выдирания ногтей, оно было довольно щадящим и вполне подходило для начала общения. Ведьма застонала сквозь стиснутые зубы, судорожно всхлипывая. Сейчас это казалось почти забавным…*
После первого — со времени вступления в ряды соратников Темного Лорда — самостоятельно им проведенного сеанса пыток, Рабастан блевал, запершись в своей комнате. А едва смог покинуть территорию Лестрейндж-мэнора, как сбежал к Люциусу, чтобы просидеть с тем всю ночь, переживая омерзение к себе и ко всему Ближнему Кругу. Они тогда много говорили, и Рабастан, попрощавшись с иллюзиями о собственной крутости, наконец осознал, отчего его патрон был так против его участия в Ордене Пожирателей Смерти в качестве шпиона. Даже рядовым бойцом — в свои едва исполнившиеся семнадцать — Рабастану непросто было бы стать. До первого налета — в качестве простой массовки! — его ждал бы не один месяц тренировок, а до первого непростительного — уже в качестве полноценного представителя этой банды — не меньше полугода. Но чтобы добыть хоть немного полезных сведений, необходимо было влиться в их среду, требовалось привлечь внимание кого-либо из Ближнего Круга, если не самого Темного Лорда. А для этого нужно было продемонстрировать какой-нибудь талант, а главное — жестокость. Ведь прежде всего именно жестокость отличала любимцев Волдеморта. Но Рабастан ненавидел и боялся эту часть себя… И тогда Люциус показал ему другой путь — равнодушие. — Представь, что они просто вещи, раздражающие ожившие манекены. Ведь ты же не расстраиваешься, когда наказываешь кукол, к тому же, не забывай, разбираясь с ними, ты заботишься о нас и нашем деле. Эти вкрадчивые слова разъедали его сердце, но, в конце концов, помогли Рабастану не сломаться, когда список его жертв перевалил за десяток. Высказывание Люциуса превратилось для него тогда в мантру, а произнесенное глубоким голосом «нас» — в обещание. В самые жуткие моменты он просто вспоминал спокойное, даже несколько утомленное выражение лица своего патрона, с которым тот ломал чужие кости или проклинал кого-нибудь, еще в школе. «Он не думал о чужих страданиях, как не беспокоился и о собственном неудобстве. Просто делал что требовалось». Все это помогло Рабастану пережить первые рейды и казни, на которые он был вынужден вызываться сам. Круциатус давался ему все так же нелегко, так что он старательно доводил до автоматизма уже изученные пыточные заклятья, не требующие осмысленного желания причинить боль. Это даже принесло своеобразную пользу, за ним закрепилась слава этакого «любителя неторопливых развлечений». В какой-то момент он, наконец-то, сумел забыть, что чужие крики что-то значат. У него было слишком много дел и всего один шанс на счастливое будущее, а значит — стоило постараться и извернуться так, чтобы этот шанс не потерять.*
— Вы слышали, лорд Малфой умер! — Рабастан сбился с шага. — Да вы что! Убили? — Почему же сразу «убили»? Просто умер, по естественным причинам. Или Вы думаете, что богатые живут вечно? — Ну уж точно не мрут, когда им около пятидесяти, — любопытная ведьма почесала мясистый нос, — у него сын же был, вроде… Он-то живой? — Живой. Такой молодой, а уже глава семьи. О чем еще сплетничали колдуньи, Рабастан уже не слышал. Распихав покупки по карманам, он аппарировал к воротам Малфой-мэнора, спеша увидеться с Люциусом. Пользоваться камином он не рискнул, чтобы не привлечь внимание магов, пришедших на прощание с покойным, а иначе как через главный вход на территорию особняка было не попасть. Сразу за коваными створками, что растаяли дымкой перед желанным гостем, Рабастана ждала эльфийка в наволочке с гербом. Она ловко ухватила его за штанину и, не дав сказать ни слова, перенесла в личную гостиную наследника. — Хозяин велел ждать его тут, — только сейчас лопоухая служанка отвесила полагающийся поклон. — Мистер Лестрейндж желает что-нибудь? — Вино и закуски, как обычно. Чем занят новый лорд Малфой? Рабастану хотелось проучить маленькую нахалку, но это был не его эльф, и он отбросил эту мысль. — Хозяин проводит поминальный ужин и явится после прощания с гостями. — Хорошо. Подашь заказанное и можешь быть свободна. Оставалось только ждать. Абраксаса ему не было особо жаль, но ранняя смерть отца превращала Люциуса в лакомый кусочек для пронырливых стариканов, жаждущих чужих денег, а еще привлекала внимание Темного Лорда. И хотя в здравомыслии своего патрона Рабастан не сомневался, но это было только начало. Сам он только недавно сумел подобраться к одному из членов Ближнего Круга, и оставалось лишь гадать, хватит ли им времени убить Лестрейнджа-старшего и Волдеморта, или Люциус все же вынужден будет принять метку. Он сделал глоток вина и хотел было прикрыть глаза, чтобы немного успокоиться, но заметил на рукаве что-то белое. При ближайшем рассмотрении это оказался осколок кости. Скривившись, Рабастан вспомнил об еще одной своей проблеме. Со щелчком отправив мусор в камин, грустно ухмыльнулся. Порой ему все еще было странно осознавать, что он день за днем лишался чего-то. Опыт шпиона и Пожирателя по чуть-чуть подтачивал в нем нечто важное. «Возможно, мою человечность».*
Люциус… — «Нет. Лорд Малфой…» —щелчком пальцев захлопнул за собой дверь и опустился в кресло напротив. Отцовская трость смотрелась в руке того как влитая. — Приветствую, Рабастан. — Здравствуй. Я пришел, как только узнал. — Удивлен, что утренний выпуск «Пророка» не поместил информацию об этом на первую страницу, — ворчливо высказался Люциус и откинулся на спинку, вытянув длинные ноги к огню. — О, внимательные граждане магической Британии рассмотрели заметку и на той странице, где ее разместил редактор, — усмехнулся Рабастан, а после уставился на пламя, чтобы ненароком не встретиться взглядом со своим патроном. — Он теперь от тебя не отстанет. — Не отстанет, — со вселенским равнодушием отозвался тот. — Люц, скажи, что мы успеваем. Я не хочу, чтобы и ты стал чьей-то игрушкой. — Неужели? Переживаешь, что тебя опередят? Злая насмешка, прозвучавшая в этих словах все же вынудила его посмотреть в светло-серое небо чужих глаз. Люциус злился, а на языке Рабастана растеклась горечь, которую он проглотил вместе с невысказанными упреками и обидами. — Теперь только вопрос времени, когда он явится, — он все же решился вернуться к прежней теме. — Мы уже увиделись. Сегодня, на поминальном ужине. Рабастан взглянул на своего патрона. Тот выглядел откровенно измученным: и без того бледная кожа посерела, а под глазами залегли тени. Он только сейчас понял, что Люциус, должно быть, почти весь день носил и питал гламур, а сейчас банально не осталось на это сил. — Лорд Волдеморт выразил свои соболезнования и предложил встретиться чуть позже, «для беседы о будущем». — Ты пойдешь? — Я подумаю. Не выдержав, Рабастан резко поднялся и неловко прижал того к себе. — Скажи, что я могу для тебя сделать? — А что тут сделаешь… Лучше расскажи, что нового у тебя. Люциус не вырывался из его рук, и подобная покладистость смягчила нервозность Рабастана. В этом было нечто давно забытое, какой-то семейный уют или, может быть, нежность. — Думаю, обсуждение прочитанных мною книг мы отложим до следующего раза, — он ухмыльнулся и, с видимой неохотой отстранившись, уселся в свое кресло, магией придвинутое почти вплотную к креслу хозяина дома. — У нас пополнение — Нотт. Деталей не знаю, но чем-то ему Министерство насолило настолько, что он готов с ним воевать до победного. «Разнести все, вплоть до Отдела Тайн», — процитировал он. — Хм… уверен, что фраза звучала именно так? — тот закинул ногу на ногу и расстегнул несколько пуговиц на рубашке, заставляя Рабастана прикипеть взглядом к полоске открывшейся кожи. — Что ты имеешь в виду? — Зачем вдовцу, недавно женившемуся второй раз и, по слухам, горячо любящему молодую супругу, ввязываться в битву с Министерством Магии? Он почти десять лет горевал о смерти одной женщины, после, наконец, встретил другую, связал себя с ней узами, и… — Люциус выразительно приподнял светлые брови, ожидая окончания фразы от собеседника. — Должен думать о наследнике и счастье своей женщины, — покорно продолжил Рабастан, уже понимая, куда тот клонит. — Ему хорошо за сорок, своих детей нет, но есть внезапно вспыхнувшее чувство и планы на будущую семейную жизнь. — Совершенно верно. Так с чего бы ему ни с того, ни с сего вступать в группу, настроенную на агрессивное свержение текущего режима, хотя раньше он был к данной теме абсолютно равнодушен? — Месть? Под снисходительным взглядом своего патрона он стушевался и одновременно разозлился, хотя и постарался не показать этого. Опустив взгляд на свои пальцы и вспоминая, как с утра стискивал ими горло очередного пленника, которого ему приказали наказать, Рабастан сумел взять себя в руки, но подспудное раздражение унять до конца так и не удалось. — Предлагаешь мне самостоятельно выяснить подоплеку событий? — Совершенно верно. Поговори с Тони, думаю, тебе это поможет. — Почему с ним? — Может потому, что ему недавно ответила взаимностью его любовь? — взгляд Люциуса засветился искренним весельем и теплом, даже залегшие под глазами тени стали меньше. И Рабастан все же не стерпел. — Ты снова спишь с ним? — он с силой стиснул чужое колено. — Басти… — Отвечай! Крик с непривычки оцарапал горло, но ревность уже вскипела в венах, делая все остальное неважным. Кажется, он орал, грозил и даже хватался за палочку… Пока в какой-то миг не очнулся от острого предчувствия опасности. Рабастан едва успел одернуть руку, прежде чем на нее опустился набалдашник фамильной Малфоевской трости. Брючина на ноге Люциуса, в том месте, что он сжимал во время своего гневного припадка, была сильно измята, а на белой коже — наверняка! — остались синяки. Хотя в долгу тот не остался, на тыльной стороне ладони Рабастана алела пара кровоточащих царапин от клыков змеи, голова которой служила навершием трости. Уставившись на царапины, он в ужасе замер, только сейчас осознавая, что натворил. «Ни в коем случае нельзя было орать и что-то требовать от Люциуса! Тем более не стоило это делать в его же доме. Тем более в день похорон его отца!» — Люциус, я… — Пошел вон, — четко, с расстановкой произнес тот, и Рабастану стало по-настоящему страшно от сквозившего в чужом голосе холода. — Позволь мне извиниться, я… Его прервал Антонин, привычно вломившийся в гостиную совершенно беспардонно: без стука или хотя бы уведомления от эльфа. — Баюн, ты как? Я только узнал, и… — тот замер на пороге, — о, Добби не сказал, что у тебя гости. — Здравствуй, Тони. Рабастан уже уходит. Ты один? — Нет, с Белкой. Она осталась с Нарциссой. Баюн, я соболезную. Он окончательно почувствовал себя дураком. «Долохов ведь только вчера женился! Рассуждать об их с Люцем связи было по меньшей мере глупо! Но кого тогда он выбрал? Или нарочно обманул, чтобы не подпустить подопечного ближе? Но разве такое сыграешь? Уж не хромоту после бурных ночей точно… Выходит, я опять все перепутал и неправильно понял? И не было никакого напряжения? Никакой близости? А сейчас? Ведь он позволил мне эти объятия, жался ко мне… что это было?» — Эй, Рабастан, ты как? Оклик Антонина застал его врасплох, и он растерянно обернулся. — Что-то ты перемудрил, Баюш. Парень вообще с лица спал… Этот зубодробительный язык он знал не очень хорошо, хотя изучал не один год, в надежде понять, о чем вечерами шепчутся или смеются эти двое. Вот только понимание ничего особо не изменило, хотя на слух русскую речь Рабастан теперь примерно разбирал. — Я не потерплю подобного поведения в собственном доме, — тонкие пальцы стиснули набалдашник трости так, что побелели костяшки, и он, по одной этой гневно сжатой ладони, понял, насколько Люциус до сих пор зол, несмотря на нарочито спокойный тон. — Понятно, — Антонин тяжело вздохнул и перевел взгляд на него. — Пойдем, Басти, я тебя провожу к камину. Новый лорд Малфой не удостоил их и взглядом. — Зря ты, конечно, так выступил, — Антонин уверенно передвигался по хозяйскому крылу, ведя Рабастана одному тому известной дорогой, и внутри вновь зашевелились горечь и раздражение. Было ясно, что русский чувствует себя здесь максимально расслабленно, будто это и того дом тоже. — Почему он позволяет тебе столько? Почему подпустил к себе? Я вас видел… — Я в курсе, — усмехнулся Антонин. — Заходи. Тот распахнул очередные безликие двери и махнул рукой в приглашающем жесте. Несмотря на скудную обстановку, комната ощущалась уютной, даже располагающей к отдыху. — Ну, давай рассказывай, как тебе в голову пришло начать орать на Люца в его доме, в день похорон его отца, — Антонин растер лицо руками, а после тяжело уставился на собеседника. — Никогда бы ни подумал, что именно ты, настолько им одержимый, выкинешь подобное. Скажи спасибо, что он действительно о тебе заботится, иначе бы уже размазал тонким слоем по всей гостиной. «И что мне на это ответить? Что я просто разозлился, как последнее время все чаще бывало? Что последнее время в моменты гнева все сжирала темнота, и на один короткий миг не оставалось ничего, кроме желания уничтожить или подчинить? Что беспомощность и нервозность теперь с большей долей вероятности вызывают во мне ярость, а ревность просто сводит с ума?» — Ну, так что? — Антонин смотрел пронизывающе и не моргая. Сейчас был тот редкий момент, когда аврорская выправка русского колдуна и ленивая грация бойца, всегда готового к нападению, скользили в каждом его движении. «Интересно, если кинуть в него проклятие, он отобьется?» — Малфой завел себе любовника, я подумал, что это ты, и попытался узнать правду, — он был краток, в надежде побыстрее закончить их разговор, но тут Рабастану вдруг вспомнилось то распоряжение-насмешка, высказанное его патроном как раз перед началом их отвратительного скандала. — У Люциуса нет любовника. — Но я же вижу, что он снова стал таким же, как когда спал с тобой! — Рабастан, он женат всего три месяца. — Нет, я видел!.. — Отступись от него, — вдруг посоветовал Антонин. — Порадуйся, что выжил, через пару дней принеси ему что-нибудь ценное и молись, чтобы он не посчитал нужным отомстить. — Я не могу. — Рабастан! — Я сказал, что не могу! Он должен быть моим! Антонин долго рассматривал его, но больше отговаривать не решился. — Тогда не попадайся ему на глаза в ближайшее время, если не планируешь пострадать во имя… что там у тебя?.. Тот уже собирался закончить разговор, когда Рабастан решился. — Ради чего ты сейчас мог бы податься к Пожирателям? — Что? — Из-за чего ты мог бы обозлиться на Министерство и примкнуть к Пожирателям? — Почему ты спрашиваешь? — взгляд Антонина вдруг загорелся искренним любопытством. — Люциус сказал, что стоит уточнить у влюбленного в свою жену мужчины мотивы поведения другого такого же мужчины. — И кого же? — Лорд Нотт. В ставке Лорда я смог… — Рабастан замер, сообразив, сколько он выболтал, и с опозданием выхватил палочку. — Что ты сделал? Антонин только ухмыльнулся и что-то шепнул, глядя ему в глаза, а он… Опять опоздал. Силенцио с его палочки сорвалось уже после того, как все вокруг заволокло темнотой.*
— М-да, не боец ты, конечно, — чужой насмешливый голос донесся откуда-то сверху и справа — Да и шпион аховый, как выяснилось. Очнулся Рабастан на диване, в холле, недалеко от камина. Зрение, как и сознание, возвращалось неохотно. — Что ты сделал? — повторил он свой предыдущий вопрос. — Узнал много интересного, пока ты не свалился в обморок. До этого момента ты в окружении Темного Лорда выживал, видимо, только за счет своей хваленой незаметности. — Люциус… — Да что ж тебя так на нем заклинило?! — зло выплюнул Антонин. — Ты сам мне все выболтал, пока был под крадником в переговорной. Настолько одурел от ревности, что света белого не видишь и совершаешь ошибку за ошибкой, идиот! Рабастану в какой-то момент показалось, что тот его ударит, но Антонин ограничился лишь тем, что несколько раз с силой тряхнул его, держа за ворот мантии, да так и оставил стоять. — Угробишь Люца, и я первый тебя закопаю. Заживо. Слепого и обездвиженного, — тот взял с каминной полки изящную бронзовую пиалу с летучим порохом и протянул не до конца пришедшему в себя гостю. — Счастливого пути. Рабастану не хотелось двигаться, он все еще пребывал в растерянности от всего произошедшего. «Пришел, чтобы поддержать своего патрона, а вместо этого закатил форменную истерику. Хотел доказать себе, что не хуже этого русского хама, а вместо этого отключился от первого же заклинания, неизвестно что разболтав в беспамятстве. Утешает лишь то, что этот Долохов слишком сильно повязан с Малфоем, чтобы сболтнуть лишнего на сторону. Утешает. Но не умаляет моей никчемности: слабый, жалкий, беспомощный…» От ненависти к себе и ярости захотелось закричать, но Антонин настойчиво подпихнул ему под руку посудину с порохом, поторапливая и напоминая, что ему здесь больше не рады. Рабастан не стал спорить и, молча взяв горсть серого порошка, ступил в камин. — Благодарю, что проводил, и всего доброго, — ему оставалось только держать лицо, впрочем, как и всегда. — Дом Лестрейнджей.*
Холл встретил Рабастана тишиной и даже каким-то ощущением запустения, что всегда воцарялось в доме между собраниями сторонников идеологии превосходства чистой крови. Он на деревянных ногах поднялся по лестнице и торопливо зашагал в сторону своей спальни, в надежде пережить собственное жуткое состояние в одиночестве. Его все еще швыряло между отчаянием и яростью, хотя и значительно слабее, чем в Малфой-мэноре. Рабастан зарекся поворачиваться спиной к русскому колдуну и пообещал себе обязательно однажды отомстить. Чем слабее становились перепады эмоций, тем яснее он понимал, что его состояние было неестественным, сродни тому, в которое его вводил на своих тренировках Люциус. Вот только спектр эмоций отличался, да и подобных зелий Рабастан не знал. — Ну, и как поживает теперь твоя шлюха? — насмешливым тоном заданный вопрос заставил его дернуться и обернуться. Родольфус стоял, скрестив руки на груди и оперевшись плечом о стену буквально в нескольких футах от него. В расстегнутом вороте домашней мантии белели бинты, наглядно демонстрируя, что младший брат со всем рвением исполнял волю их Господина, наказывая старшего. — Не понимаю, о чем ты, — холодно обронил Рабастан, вновь направляясь в свою комнату. — Да ладно тебе, братец, — родственное обращение Родольфус почти выплюнул, — только слепой не знает, что ты регулярно бегаешь к какой-то девице, по которой сохнешь. Хотя отец предположил, что ты можешь шпионить, я сказал, что такой жалкий рохля на подобное просто не способен. Я ведь прав? — Я верен Лорду, это все, что тебе нужно знать. Моя личная жизнь вас с отцом и вовсе заботить не должна. Несмотря на браваду и показное равнодушие, до Рабастана начал доходить весь смысл слов Родольфуса и сдерживать себя становилось все сложнее — он был на грани, готовый вот-вот сломаться. — Мне всего лишь интересно, выжила ли она после моего подарочка тебе? Или у тебя опять не хватило яиц по-настоящему причинить боль кому-нибудь? Как мне недавно, во время исполнения воли Господина. Смешной, жалостливый Рабастан, — издевательски пропел тот и без перехода следом зло прорычал. — Никогда не пойму, что в тебе разглядел Милорд! Ведь ты же мразь, не стоящая даже толики его внимания! Щелк. После этого почти осязаемого звука в голове Рабастана поднялись гул и треск. Если бы кто-нибудь спросил его, на что похожи эти звуки, этот грохот крови в его ушах, то, наверное, он мог бы сравнить их со сходом лавины или селевого потока. Но никто не спросил. После того, как он сегодня оттолкнул единственного человека, которому по-настоящему было дело до души какого-то там Лестрейнджа-младшего, спрашивать стало некому. Рабастан силой задавил опять усилившийся голос ревности и внимательно посмотрел на собеседника. — Что ты сделал? А главное — как? — О, малыш забыл, кто в этот доме наследник, а кто вшивый ублюдок, нагулянный нашей бесхребетной мамашей. «У меня больше нет безопасного места. Раз Родольфус смог натравить на меня домовиков, значит, отец снял запрет на это и осознанно разрешил травлю младшего сына». Стало тошно. У Рабастана было так мало своего, так мало чего-то по-настоящему дорогого и ценного, он так берег это, так мечтал сохранить незапятнанным даже самим собой. «Особенно самим собой! Но родственники смогли отнять и это…» Он привалился к перилам лестницы, от которой так и не успел отойти, поглощенный обидой, злобой и отчаянием. Старший брат с ухмылкой продолжал плеваться ядом, поняв, что сумел-таки зацепить всегда замкнутого, даже слегка эмоционально заторможенного младшего. И с каждым грубым словом того в Рабастане что-то рушилось, а перед глазами разрасталась тьма холодного бешенства. Он был готов убивать. Но еще больше, чем просто убить, он впервые в жизни хотел заставить другого человека страдать. Долго и болезненно, как день за днем страдала его мама, пока не сбежала на тот свет, бросив младшего отпрыска наедине с этими зверями и своими письмами. Как страдал он сам, не в силах жить, не зная, что с собой таким делать. «Однажды тебе придется выйти из моей тени, Басти, и выбрать, кто ты — хищник или жертва. Иначе окружающие сделают это за тебя, как уже было в прошлом», — сказал когда-то Люциус, ласково поглаживая его по волосам. Сегодня Рабастан сам оттолкнул своего защитника. Спасительной тени больше нет. И вот стоит он — совсем один, разбитый, отчаявшийся и разъяренный — перед человеком, что готов на все, лишь бы сломать его. Невербальная магия очень редко удавалась Рабастану, но сейчас слепящая ярость не оставила места сомнениям. Туго спеленутый веревками Родольфус упал на пол с глухим стоном, но больше ничего выдавить из себя не успел, лишившись возможности издавать звуки вообще. Неверящий взгляд, судорожные подергивания и молчаливые болезненные гримасы брата напомнили ему Оуэна Кимберли, который однажды все же решился провести в стенах школы ритуал из кровной магии. И не абы где, а в подземельях. Естественно, Оуэна сдали, едва поняли, что тот затеял. Естественно, подземелья всегда были вотчиной старосты Слизерина. В тот вечер упрямец Кимберли точно так же смотрел на укоризненно качающего головой Люциуса, медленно осознавая, что сейчас произойдет. Что ж, как разумно заметил когда-то Леви, чтобы увидеть Дьявола, далеко ходить не было нужды. Заметив, что младший брат медлит, Родольфус скривил рот в глумливой ухмылке и одними губами произнес: «Тряпка!». Рабастану на миг даже стало интересно: наследник Лестрейндж настолько туп или настолько самоуверен, что нарочно выводит из себя того, в чьей власти находится? «Видимо, я был наивен, когда думал, что вся грязь семьи сосредоточена в отце. Хотя это уже неважно. Я уничтожу их всех, выжгу эту мерзость раз и навсегда!» Впервые он произносил это заклинание с удовольствием и даже с улыбкой. — Круцио. Рот Родольфуса распахнулся в беззвучном крике. И это было замечательно, Рабастан никогда не любил излишний шум.*
Едва зеленое пламя в камине погасло, Антон обернулся к центральной лестнице, услышав стук трости и звук шагов. — Наши дамы переместились в Бордовую гостиную, — Люциус выглядел вполне довольным жизнью и собой, спускаясь к нему. — Присоединимся, или ты хотел бы о чем-нибудь поговорить? — Предупреждай, когда в следующий раз решишь втянуть меня в свои игры, — он уселся на диван, где всего несколько минут назад приходил в себя младший Лестрейндж, давая понять, что без разговора никуда не пойдет. — Я банально не успел этого сделать. Добби только шепнул мне на ухо о вашем с Беллой прибытии, как Басти уже устроил истерику. — Кстати, что ты сделал с этим болезным? Он и так уже несколько лет с ума по тебе сходит, а сегодня вообще выглядел, будто вот-вот кинется. — Он таким пришел, — Люциус до странности органичным жестом направил трость на камин, «запирая» его от посторонних. — Похоже, мальчика опоили или прокляли. Мне было недосуг разбираться, а ему пора бы самому начать сражаться за себя. — И поэтому ты решил спихнуть его на меня? — недовольство Антона было скорее напускным, и оба это прекрасно понимали. — Зато он теперь знает, к каким вершинам следует стремиться и наконец перестанет донимать тебя своей детской ревностью. Да и ты, я уверен, узнал от него немало интересного, — взгляд того стал почти кокетливым. — Все довольны, разве нет? — Кроме Лестрейнджа. Антона почти умиляло умение друга на ровном месте проворачивать неожиданные аферы. — Я бы не был так категоричен. Кто бы ни околдовал Басти, этот человек очень удивится результату. — Это так он сражается сам за себя? — ехидству в его голосе не было предела. — Я всего лишь чуточку подтолкнул его мыслительный процесс в нужном направлении. Мальчик наконец дошел до точки невозврата и, я надеюсь, что вложил в него достаточно, чтобы он не сломался. Сегодня Басти либо оставит свои наивные игры в добряка, либо станет отработанным материалом. Первая любовь, ревность, истерика, страх потери, стыд, беспомощность — слишком сильный коктейль эмоций для и без того нагруженного разума. Вся эта ярость, ненависть к себе и миру вокруг, что кипят в нем, найдут выход так или иначе. Я научил его причинять боль, дал понять, что это нормально, помог почувствовать желание ее причинить… Теперь только и осталось, чтобы он последовал этому желанию. Рабастан почему-то наивно считал, что делать другим больно недопустимо… Следуя подобным убеждениям, своих целей он не добьется. Так что неизвестный доброжелатель, обостривший внутренний надрыв Басти, только сыграл мне на руку. Слушая размеренную, немного певучую речь Люциуса, Антон прикипел взглядом к серебряной голове змеи, распахнувшей пасть, что служила навершием глянцево-черной трости, которую молодой человек так же размеренно, как и говорил, перекатывал в пальцах. В вечернем полумраке тварь казалась живой и готовой вцепиться своими блестящими клыками в держащую ее руку. — Постой, так Лестрейндж не бредил, когда говорил, что ты завел любовника? — Антон изумленно поднял глаза на друга. — О, не заставляй меня думать, что на самом деле ты глупее, чем кажешься, — отмахнулся тот. — Неужели я не могу придаться воспоминаниям о том, как чувствовал себя после выходных в твоем флигеле? Люциус вдруг томно потянулся, чуть поерзал и посмотрел на него так, как смотрел только в постели. Измученно, просяще и предельно развратно. Он, кажется, даже успел разглядеть в глазах бывшего любовника слезинку, прежде чем тот, оценив реакцию, с коротким смешком превратился в привычную, сдержанно-доброжелательную версию себя. — Иногда это выглядит просто жутко! Антон обвел рукой вокруг собственного лица, обозначая подобным жестом место столь смутивших его метаморфоз. — Ты сам назвал меня Баюном, — хмыкнул Люциус, а после поинтересовался утомленно. — Ты еще помучаешь меня вопросами, или мы наконец сможем дойти до наших жен? — О, у меня осталось их всего два, — в подтверждение своих слов он даже показал пару оттопыренных пальцев и пакостливо ухмыльнулся. — Кто из ушлых компаньонов и приятелей Абраксаса уже успел обломать об тебя зубы? — Все! — с искренним удовольствием ответил молодой лорд. — Тогда второй вопрос: Цисса ведь знает, что твой отец жив? — Конечно она в курсе. Возмущение Люциуса ощущалось настолько искренним, что на миг Антону даже захотелось из вежливости устыдиться, но вместо этого он рассмеялся. У Баюна всегда было полно уловок и сказок. — Всегда уважал твою проницательность, — тот встал, жестом предлагая отправиться обратно к центральной лестнице. — Приятно не тратить время на объяснение очевидных вещей. — Мог бы и меня предупредить, чтобы я не дергался, прикидывая, кто прикончил твоего родителя. — Твое расположение я тоже очень ценю, поверь. Если ты еще и не возненавидишь меня к концу всего этого, то я с гордостью назову тебя своим другом, — совершенно спокойно ответил тот. — Ты дважды спас семью Агнессы от нападения, вытащил отца из засады. Я отлично знаю, скольким тебе обязан, так с чего ты заговорил о ненависти? — жестко и сухо спросил Антон, весь напрягшись. — Вернемся к этому разговору позже, — так и не повернувшись к нему лицом, Люциус распахнул дверь в Бордовую гостиную. — Дамы, мы наконец до вас добрались. Беллатрисса шутливо пожурила их за долгие блуждания по особняку, и разговор тут же свернул на обсуждение садов, конюшен и других домашних вопросов. Двусмысленное заявление Люциуса, как и горести юного Лестрейнджа, было окончательно забыто.