***
Хогвартс, 1994 год В дуэльном клубе Гарри неловок, но азартен: свое неумение компенсирует с лихвой стремлением, с которым он бросается в учебную дуэль. Он осыпает врага чередой простеньких и безвредных заклинаний, успевая выкрикивать одно за другим. Но это работает только до тех пор, пока его противники на помосте — друзья, потом же расстановка сил кардинально меняется. Гиблая, но так и не изжившая себя идея — смешивать два враждующих факультета, Грюм отчего-то улыбается и усмехается себе под нос, глядя на неуклюжие попытки Гарри Поттера перейти в атаку из глухой обороны, в которую его загнал соперник. Гарри вылетает из дуэли быстро — он невнимателен и горяч, не учится на своих ошибках, не делает выводы, но злится, особенно когда проигрывает кому-нибудь из Слизерина. — Избранный мальчик совершенно безнадёжен, — тихо и ядовито усмехается Грюм, не обращаясь ни к кому конкретно. Он отталкивается плечом от стены и тяжело идёт к помосту, чтобы устроить студентам разнос. Дуэли и правда были плохи: то ли у студентов не было должной подготовки, то ли измельчала нынешняя молодежь. Наблюдая за их жалкими попытками, я злилась не на них, а на преподавателей. Глядела на Грюма, который разносил притихших в ужасе ребят, и думала что ему бы лучше вместо того, чтобы тратить драгоценные силы на злость и гнев, уделить время ошибкам каждого и разбору тактики. Посмотрев разные дуэли, я могла сделать примерные выводы, кто в чем был силен: кто-то был ловок, кто-то напорист, у кого-то лучше была защита. Меня злил тот факт, что там, за стенами Хогвартса, вновь поднимало голову зло, притихшее пока и ещё не развернувшееся в полную силу, но уже явственно ощущавшееся в воздухе. Что-то грядет, второй Гриндевальд или, быть может, что-то значительно хуже, но Хогвартс, вместо того, чтобы бросить все силы на обучение учеников самообороне, тратить время совсем на другое. Дела были настолько плохи, что у предвыпуснкых курсов (я уже молчала о средних) экспелиармус выходил кое-как и даже не с первого раза. После окончания пар ко мне подошёл Гарри. Из-под серой жилетки весело топорщился белый лоснящийся уголок рубашки, по-мальчишески небрежно заправленной в брюки, рукава были так же неаккуратно подкатаны, две верхние пуговицы расстегнуты, галстук прирученой золотисто-красной змейкой покоился где-то на плече под жилеткой. Пиджак и вовсе отсутствовал: его Гарри закинул на сумку. Вся его неряшливость была какой-то невероятно очаровательной, естественной и обезоруживающей. Хотелось привстать на цыпочки и пригладить на голове юноши воронье гнездо черных волос, провести по прядям в покровительственно-сестринском жесте, погладить как кота, давно уже домашнего, но по-прежнему тяготеющего к жизни вольной и дикой. Гарри выглядел уставшим: между темных бровей пролегала задумчивая складка, а тонкие губы были напряженно сомкнуты, и лишь большой палец, который он подцепил лямку сумки и водил по ней туда-сюда, выдавал в нем не только серьезную вдумчивость, но и волнение. — Мисс Этвуд, — обратился он ко мне, после того, как мы скрылись от любопытного ока Грюма в коридоре. — Я знаю, что мои результаты были сегодня ужасными… Но я бы хотел, если можно, взять у вас несколько дополнительных занятий. Я хочу уметь за себя постоять. Я кивнула. Его позиция была правильной. — Приходи через пару дней сюда вечером, после уроков, думаю, я смогу донести до Дамблдора важность этих занятий. Если захочет кто-то из друзей — приводи их тоже. Лицо Гарри просветлело, он благодарно кивнул мне, после чего скрылся в толпе учеников, спешащих на обед. Больше, на удивление, занятий у меня сегодня не было, и мы с Аластором Грюмом, наведя небольшой порядок в дуэльном зале, разошлись каждый по своим делам. Первым делом после разговора с Гарри, я направилась к директору, чтобы подать ему на рассмотрение вопрос о дополнительных занятиях дуэльного клуба, которые я готова была проводить бесплатно и сверхурочно. Но встретившаяся мне по пути Макгонагалл услужливо сообщила, что Дамблдор отсутствует на данный момент в Хогвартсе и когда вернётся точно неизвестно. Поэтому чтобы не обивать порог пустующего закрытого кабинета и не смешить каменную горгулью, я изменила свой маршрут. Библиотека встретила меня привычным и почти родным тихим шелестом сухих страниц и мягким масляным светом ламп. Я вдохнула запах ветхости древности, оглядевшись. Даже в этом оплоте постоянства произошли свои небольшие изменения: зачарованные свечи сменились лампами. Появились новые стеллажи, некоторые столы поменяли расположение — придирчивый глаз цеплялся за любую мелочь и тщательно обследовал ее, сравнивая с той картинкой, что была знакома мне с моих школьных времён. Сменился даже хогвартский библиотекарь, к которой я и направилась. Незнакомая женщина была уже в летах: серебристо-белая седина вплеталась в соломенные пряди убранных в тугой пучок волос. Поверх стекол очков, на ободе которых играл, переливаясь, мягкий жёлтый свет, на меня смотрели внимательные глаза. — Здравствуйте. — поздоровалась я, переминаясь с ноги на ногу, словно школьница. — Добрый вечер, — причмокнув губами, чопорно отозвалась женщина. — Я бы хотела найти подшивки Пророка за последние сорок четыре года. Удивление библиотекарши лаконично выразилось в приподнятой брови. Она ещё раз оглядела меня с ног до головы, словно увидела впервые. Найдя мой облик солидным в своей романтичной старомодности (ибо привычка одеваться по моде своего времени пока во мне искоренилась не до конца), мадам Пинс довольно дернула уголком губ, а потом, медленно, с расстановкой, словно отвечала первокурснику, сказала: — Пятый стеллаж слева от окна. Обращайтесь бережно с экземплярами. Я, кивнув, поблагодарила ее и пошла в указанном направлении. Я взяла Пророк за каждый месяц за все сорок четыре года, и в общей сложности получилось больше пяти сотен газет. Уменьшив их до размера спичечного коробка, я отлеветировала ставшую крохотной теперь стопку бумаги на ближайший стол.Зажгла поярче лампу, села поудобнее, расправив складки длинной юбки и принялась читать. Вечер обещал быть долгим. Примерно до семидесятых годов в газете не было ровным счётом никаких упоминаний о Лорд Волдеморте, как будто до этого времени его не существовало и вовсе: были лишь статьи о странных преступлениях, пропавших волшебниках и реликвиях, но обо всем этом было сказано вскользь, словно подобные события, ничем не примечательные на первый взгляд, не могли заинтересовать читателей газеты. Но повествование постепенно меняется. Из лёгкой жизнерадостной жизни британских волшебников, переживших лишь по касательной кровавый террор Гриндевальда в Европе, начали постепенно исчезать краски. Сдувались ветром дурных предчувствий банальные сплетни об известных людях, заметки зельеваров, колонки о спортивных достижениях, заменяя собой все более тревожные новости о пропажах людей, вспыхивающих тут и там битвах. Магическая война подбиралась незаметно. И когда она подобралась — было уже невозможным ее остановить. Все тревожнее звенели буквы в Ежедневном Пророке, все тяжелее становился слог, все трагичнее были вести. Убитые, раненные, похищенные. Волдеморт шел по головам ради достижениях своих целей, выкладывал себе дорогу трупами, убивал просто так, тех, кто неудачно подвернулся под руку, и от этого безразличия к людским жизням становилось по-настоящему страшно. Эту силу, казалось, нельзя было ни уничтожить, ни даже остановить, задержать хотя бы на мгновение этот локомотив, несущийся по дороге разрушений, террора и запугивания. И сам Ежедневный Пророк, доселе отрицавший и глубоко презиравший нового Темного Лорда, вдруг стал на сторону идей чистой крови (читай — всеобщего блага) и глашатаем разносил вести о смертях, будто то был весёлый праздник, зубоскаля не хуже пятнистой гиены, но по-прежнему трусливо складывая имя нового повелителя в лаконичное «Тот-кого-нельзя-называть». И не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — почему. За трусостью скрывался страх, за бессмысленной неправдиво-храброй бравадой — желание выслужиться. Ежедневный Пророк, как главный рупор магических новостей Британии, четко разделил мир на «достойных чистокровных» и людей второго сорта, не заслуживающих даже право на жизнь. Он намеренно стравливал магов, порождал неприязнь, ненависть к друг другу, доводил до безумства и жажды кровавой расправы. Простые маги, ещё вчера бывшие абсолютно равнодушны к тому, кто из какой семьи происходил, теперь добровольно вступали в ряды Лорда Волдеморта и собственноручно расплавлялись с теми, кто по их мнению, портил «чистую кровь волшебника». А сам кукловод оставался в тени, упивался беспомощностью скатывающегося в безумство магического мира, смеялся, вероятно, и с изяществом (щедро приправленным жестокостью) древнеримских политиков руководил почти поверженной Британией, следуя вечной непреложной истине: Divide et impera Разделяй и властвуй. Но даже в этой тьме, непроглядной и жуткой, был свой луч света — Орден Феникса, не побоявшийся выступить против террора Волдеморта, выступить открыто и прямо, по-настоящему храбро, дать отпор, показать, что режим этот, построенный на страхе и жестокости, не продержится долго, падёт и заберёт с собой в пучину всех его сторонников. Потом была трагедия Мальчика-который-выжил. Потом были суды. Потом была моя личная трагедия — в списках заключённых было слишком много хорошо знакомых мне имён. И где бы я не искала, но ни в Ордене Феникса, ни у Пожирателей Смерти не было имени Тома Реддла, ни среди выживших, ни среди погибших. Я одновременно отчаянно желала и страшилась найти это имя. И упорно отрицала слова Дамблдора, что Том погиб почти сразу после моего исчезновения. Но к этой истине я в итоге пришла сама. Сама же и подстроила недостающие детали картины. Том был убит Темным Лордом еще до его прихода к власти, погиб безвестно, вероятно, подозревая, что несёт в себе Волдеморт и желая его остановить. Возможно, он раньше всех заговорил об опасных идеях Темного Лорда, о том, что они несут в себе зло гораздо страшнее, чем эпоха завоеваний Гриндевальда. Том ведь был полукровкой, хоть и знатного происхождения. Он не мог преследовать идеи Лорда Волдеморта. Не мог ведь? Какая-то мысль на периферии сознания замелькала, призывая услышать ее, обратить внимание на много странных неточностей, вспомнить Тома детальнее, внимательнее проанализировать события минувших дней, но я заткнула ее, похоронив глубоко и надолго в самых дальних уголках своего разума. Я не заметила, как начала плакать. Слезы влагой оросили мое лицо несколькими преступными каплями упали на пожелтевшие страницы старых газет. Я поспешно наколдовала очищающее заклинание и убрала на свои места номера Ежедневного Пророка. За окном уже давно стемнело: небо стало мрачным и низким, собирался дождь. Я неосознанно потянулась к своему амулету, но, коснувшись шеи, не обнаружила ничего, кроме оставшегося на память круглого ожога. Амулет, нагревшись от пламени, отпечатался красным поцелуем в ложбинке между ключиц и навсегда канул в пустоту времени. Я вынула из внутреннего кармана мантии серебряную табакерку, с которой одновременно хотела расстаться и которую никому не хотела отдавать — как ту единственную связь с прошлым, родным миром, что осталась у меня. Я покрутила ее в руках и отложила, почувствовав, что она нагревается. Я не хотела перемещаться к нему сейчас, потому что не знала, что сказать, как себя вести, что спросить. И в то же время, я отчаянно хотела его видеть вопреки всей моей ненависти к нему. Убрав обратно злосчастную табакерку, я вытерла слезы и вышла из библиотеки. Мне надо было вновь попытаться найти Дамблдора, я ведь обещала Гарри Поттеру дополнительные занятия. А после того, как я узнала через что прошел мальчик и его семья, я поняла, что возродившийся Темный Лорд ни перед чем не остановиться в погоне за местью. Когда я второй раз пришла к кабинету директора, он оказался уже не пустующим. Горгулья подняла меня к двери, и я прошла внутрь, останавливаясь на расстоянии, так как Дамблдор был в помещении не один. Минерва, склонившись к профессорскому столу, что-то обеспокоенно шептала волшебнику, а до меня долетели лишь обрывки ее слов: — …А если она попытается связаться с ним? Рано или поздно она уз… — Минерва, — мягко перебил ее Дамблдор, взглядом указывая на меня. Макгонагалл дернулась, словно ее хлестнули розгами, оторвалась от стола и застыла каменным изваянием, в котором угадывалась мраморная тревожность узких плеч и сцепленных в замок тонких пальцев. Она косилась на меня как на демона, выросшего из-под земли, и явно сдерживала себя от того, чтобы не выхватить свою палочку и не наслать на меня какое-нибудь проклятие, которое будет куда эффективнее и надежнее крестного знамения и суеверного плевка через левое плечо. — Ты что-то хотела, Дора? — обратился ко мне Дамблдор. — Да, профессор, я хотела поговорить. Но если вы сейчас заняты, то я могу зайти в другой раз. — Я уже ухожу, — прокаркала Минерва и поспешно ретировалась, обходя меня по длинной дуге как ядовитую змею. Проводив взглядом волшебницу, директор обратил внимание пытливых цепких глаз на меня, изучая пристально и с интересом не меньшим, чем у ученого биолога, разделывающего лягушку на столе. Ощущение были неприятными, но мотивы вполне объяснимыми. — Присаживайся, Дора. Хочешь лимонную дольку? — Нет, благодарю. Дамблдор сел напротив меня и замолчал, позволяя мне начать диалог. Собраться с мыслями и вернуть их в привычное русло обыденных и насущных проблем было совсем непросто после посещения библиотеки. Спустя мучительно долгие секунды мне это удалось и я заговорила: — Профессор, ко мне сегодня подошел Гарри после занятий по ЗОТИ, и спросил меня, могу ли я проводить дополнительные занятия дуэльного клуба… Я ответила, что мне необходимо решить этот вопрос с вами. Но я бы хотела, с вашего позволения, проводить такие занятия. Поле сегодняшнего урока я поняла, что самооборона у учеников слаба, а за стенами Хогвартса вовсе не так безопасно. — Вот как… — пробормотал Дамблдор, задумчиво поглаживая свою серебряную бороду. — И что же натолкнуло тебя на это решение? Я удивилась. — Вполне естественное желание научить учеников защищаться. — Защищаться от чего? — продолжал допытываться Дамблдор. Чувство, будто он хочет поймать меня на лжи и недоговаривает только росло, зудя между лопаток и отдаваясь неприятным холодком по телу. Я не знала, ради чего он это затеял, и от этого становилось неприятно. — От Волдеморта и его приспешников, разумеется. — Многое ли ты успела о нем прочитать? Мой взгляд, пол подметя, плавно поднялся вдоль синей мантии, к лицу, цепляясь за каждую морщинку, каждую складку у обветренных старческих губ или меж густых седых бровей, и заглянул волшебнику прямо в глаза, силясь прочитать в них ответ на безмолвный вопрос: в чем он меня подозревает? Но простодушная благость и безмятежность, застывшие на лице Дамблдора были такой же маской, как и все прочие, что он примерял. Однако глядел он мне в глаза прямо и взора своего не отводил, что давало мне надежду на толику искренности с его стороны. — Достаточно, чтобы успеть понять, что он ни перед чем не остановиться в погоне за жизнью Гарри Поттера. Дамблдор до странного и страшного плавно наклонил голову. Голос его утратил былую легкость. — И тебе совсем не близки идеи Волдеморта? Ты ведь тоже чистокровная. Щеку словно обожгла невидимая оплеуха. Сначала мне тыкали тем, что я «грязнокровка», теперь тем, что чистокровная. — Не близки, — сухо отрезала я. — Я никогда не разделяла идей Гриндевальда и сейчас идей Волдеморта не разделяю. Волшебник, заметив мою резкость, вдруг улыбнулся и тон его как по мановению руки вернулся к мягкому и располагающему. — Ах, Дора, я становлюсь старым и очень мнительным, и начинаю видеть врагов там, где их нет. Но времена сейчас нынче такие — надо соблюдать, как говорит мой друг Аластор, постоянную бдительность. Ты прости меня за недоверие, я вовсе не хотел тебя задеть. Проглотить колючий ком обиды, вцепившийся в горло кактусовыми шипами было непросто, но я постаралась, чтобы мой голос звучал нейтрально. — Я понимаю, профессор. — Я знаю, что ты преследуешь искреннее желание помочь Гарри, и могу лишь порадоваться, что, возможно, мальчик обретет в твоем лице наставника и друга. Я одобряю твои внеклассные занятия. — Благодарю, сэр. Почувствовав, что разговор окончен, я поднялась с места и направилась к выходу. Дамблдор окликнул меня. — Дора, ты ничего не хочешь мне рассказать? — Ничего, профессор Дамблдор. — Тогда больше не смею тебя задерживать. Доброй ночи, Доротея. — Доброй ночи, профессор.***
Она ушла, а Дамблдор так и остался стоять, глядя ей вслед. Не насмешка ли это судьбы, что в такое неспокойное, смутное время появилась та, о которой все успели забыть? Однако, во благо ли это или нет? Что принесет с собой эта весть — хаос или нового защитника? Волшебник думал над этим с первого мгновения ее появления, он смотрел на нее, словно вышедшую из омута памяти, из тех заветных склянок, что хранили в себе воспоминания о Томе Реддле. Дамблдор столько лет бился над этой загадкой, задавая сам себе один и тот же вопрос, не способствовало ли ее исчезновение становлению Темного Лорда? Старый маг, тот, чье слово было острее ножа и страшнее заклинания, тот, кто искусство лжи и обмана довел до совершенства, полируя золотом неискренности фразы, так, что они засверкали на стыках предложений ярче солнца, и за этим блеском было почти невозможно разглядеть обман, впервые был растерян. Он смотрел в эти ясные глаза волшебницы, уже не раз сравниваемые им с глазами ее отца, которого он когда-то хорошо знал, и чувствовал себя неуютно под этим пытливым проницательным взором, словно Дора давным-давно все знала наперед и смотрела молча и укоряюще, обвиняя его в сокрытии таких вопиюще откровенных, до страшного правдивых фактов. Когда то он уже скрыл ее происхождение, и рассказал ей об этом много, много позже, коря себя за трусость и уверяя, что все сделал правильно и вовремя, так и сейчас он был не в силах рассказать ей до конца всю правду, а лишь прикрывался недомолвками, изящно жонглировал фактами и подавал если не ложь, то правду под искаженным углом. Чего он боялся? Что она ступит на ту же дорожку? Что пойдет вслед за ним? Что станет второй Беллатрисой Лестрейндж, преданной и покорной, идейно фанатичной? Или Виндой Розье…? Идущей не за громкими идеями, а за тем, кто эти идеи проповедует… Дамблдор боялся этого, да. Однако где-то в глубине души понимал, чувствовал, быть может, что Доротея Реддл была не такой. Дора, рожденная во тьме, вскормленная этой же тьмой, лишениями военных лет, страхом, неприглядной правдой, тянулась к свету. Тянулась к нему, искренне и чисто, оставаясь милосердной, преданной и справедливой до конца. Но Дамблдор еще не мог предугадать, как она поведет себя, когда Темный Лорд возродится. А потому сейчас делал все, чтобы ее реакция была правильной, такой, какая могла бы помочь им в грядущей борьбе. А потому он будет смотреть в знакомые до боли глаза Доры Реддл и молчать обо всем, что знал сам. О том, что супруг ее вовсе не умер. Что имя ему — Лорд Волдеморт. И он постарается сделать все, что она об этом не догадалась раньше положенного времени.