***
Поезд резко дернулся и остановился. От этого толчка я едва не упала: но Том вовремя подхватил меня и насмешливо произнес: — С пробуждением. Я сонно кивнула, подняла упавшую шапочку и осоловело проморгалась, разбуженной совой мотая головой по сторонам и оглядываясь. Это была конечная остановка, а потому мы не спешили выходить и пропускали целую толпу людей с тюфяками и тяжелыми чемоданами. Наконец, когда людское море рассеялось, мы вышли на перрон. Поезд тяжело пыхтел и выпускал из трубы клубы угольного дыма, так что дышать рядом с ним было практически невозможно. Мы с Томом отошли в сторону и огляделись. Вдаль вела широкая проселочная дорога по которой шли люди. Я приставила руку козырьком ко лбу и подняла взгляд на синее небо, такое чистое и обманчиво спокойное. — Тихо? — поинтересовалась я у Тома. Тот на секунду закрыл глаза и прислушался к ощущениям. — Тихо. Можем идти. И мы двинулись в сторону деревни. На середине пути нам удалось напроситься в повозку к одной деревенской семье, двигавшейся в том же направлении, что и мы. Глава семейства сжалился над «бедными городскими ребятами» и угостил нас яблоками. Так мы и ехали, хрустя спелыми красными плодами и рассматривая проплывающие мимо пейзажи. Том большую часть времени молчал и лишь изредка отвечал на вопросы деревенских, с трудом натягивая на себя маску добродушия. В основном общалась я. Однако вскоре мы обогнули один из холмов и перед нами раскинулся вид на деревеньку Литл-Хэнглтон, а вдалеке на противоположном холме виднелся роскошный особняк, в окружении дивного сада. Том вытянулся как струна, желая лучше разглядеть все время исчезающий из виду дом. Лицо его вдруг сделалось очень любезным, а голос — мягким и располагающим, и он обратился к нашим провожатым: — Мистер Питерс, не знаете, кому принадлежит тот дом на холме? Питерс почесал затылок и проворчал: — Знамо кому — Реддлам. Поганая семейка, никто в деревне их не любит. Я с опаской взглянула на Тома, но тот ничем не выдал своих истинных чувств: на чувственных губах все так же играла очаровательная улыбка, на которую засматривалась дочка мистера Питерса. Только во взгляде, казалось, промелькнуло что-то хищное и злое. — А почему не любят? — простодушно поинтересовался Том. — Нехорошие они люди, — отозвалась на этот раз жена мистера Питерса. — Злые скряги, считают себя лучше других, хотя грешков за ними водится порядком… — Да, вспомнить даже тот случай с невестой Реддла-младшего и этой… Чумазой девчонкой, тоже странной. Темная история вышла. — охотно подхватил Питерс. Больше наводящих вопросов задавать было не нужно: супруги сами рассказали о наболевшем. Том за остаток пути не произнес больше ни слова. Нас высадили у церкви на центральной деревенской площади, я поблагодарила добрую семью и мы навсегда распрощались с ними. Я вытянула руки к небу и со стоном покрутилась в разные стороны, разминая затекшее тело. В воздухе пахло летом, теплым молоком и медом, свежестью скошенной травы. Кружевная темно-синяя тень деревьев падала на землю, укрывая от ярко-спелого солнца. Том моего довольства жизнью не разделял: оглядевшись и немного расспросив местных жителей, он качнул головой в сторону, призывая следовать за ним. И я, улыбнувшись, пошла с ним. *** Том Реддл шел решительно в чащу леса, аккуратно пробираясь сквозь коряги и поваленные сухие обломки деревьев. Он подавал руку чуть отставшей Доре, юбка которой цеплялась за ветки, но ни на секунду не сбавлял шага, пока они, наконец, не вышли к небольшой опушке, на которой стояла покосившаяся и почти сгнившая хижина. Перед ней Том замер и заметно оробел. Ему потребовалось несколько минут, чтобы собраться с духом и успокоить сердцебиение. Вот он — тот час, которого Том Реддл так долго ждал Он аккуратно коснулся пиджака, сквозь складки ткани чувствуя волшебную палочку. Это было такое зудящее горько-сладкое чувство от осознания, что его зашита так близко и в то же время так далеко. Том Реддл рассчитывал, что пользоваться ею ему не придётся. Он оглянулся на Дору: она теребила край серой мышиной юбки, черные глаза, очерченные тревогой, беспокойно метались, а губы были сжаты в тонкую струну. Но даже несмотря на тревогу, сковавшую все ее тело, его маленькая подруга держалась мужественно. И Том решился. Он должен был доказать ей и себе, что там, за дверью, нечего бояться. Реддл преодолел расстояние в несколько шагов и постучал. Сначала за дверью было тихо, но вскоре послышался возня и злобное шипение: — Кого это там принесло…? Дверь отворилась и на пороге вырос неприятного вида мужчина: скорбившийся, грязный, со спутанными темными волосами, из-под завесы которых на этот мир глядели маленькие злобные глазки. Морфин Гонт, а это был несомненно он, был удивлён неожиданному визитёру. — Реддл, что ты здесь забыл? Том нахмурился. Откуда он его знал? Однако быстро справившись с недоумением, молодой волшебник одним резким движением толкнул Морфина внутрь, заходя следом. Дора поспешила за ними в жом, закрывая дверь за собой. Гонт едва удержался, схватившись рукой за край грязной замасленной столешницы. — Ты что, магл, в прошлый раз мало что ли получил?!.. — Спутал, надо же… — с меланхоличным почти удивлением пробормотал Том, а затем перешел на парселтанг. — Уймись, Морфин. Я не тот магл. Удивление, отразившееся на лице Гонта, которое едва хранило смутный отпечаток его личности, было велико: кустистые брови вытянулись, а рот приоткрылся, являя миру ряд гнилых желтых зубов. — Кто ты? — Сын Меропы Гонт. — кратко ответил Том. Только теперь Морфин, оглядевшись, заметил в своем доме еще одного посетителя, скромно державшегося в дальнем углу. Дора держала палочку в рукаве мантии. Колдовать им было нельзя, но Гонту о том было неизвестно. — Это что за баба? — Закрой рот. Морфин Гонт никогда не отличался ни остротой ума, ни умением просчитывать ситуацию и принимать решения, но в минуты опасности, древняя волшебная кровь делала все, чтобы вытянуть своего наследника из беды. А потому реакция у старшего потомка Слизерина была моментальной: он выхватил палочку и направил ее на Дору, показавшуюся ему на тот момент главной опасностью. Но Том, чей магический потенциал был сейчас не столь важен, обладал преимуществом куда более весомым — молодостью и физической силой. Он со свирепой скоростью дикой кошки кинулся на Морфина, опрокидывая его на пол и одним движением вырывая палочку из рук немощного узника Азкабана. Гонт, стукнувшись затылком о полусгнившие деревянные доски, жалобно всхлипнул и затих. На дом куполом резко опустилась мертвая тишина. Был слышен шорох змей под полом и тяжёлое дыхание Тома Реддла. — Он… Он мертв? — робко поинтересовалась Дора, подходя на полшага ближе. — Нет, без сознания. — Ты в порядке? — В полном. — холодно отрезал Реддл, поднимаясь с тела дяди и с брезгливостью расправляя свой пиджак. — Идем. Хочу навестить других моих родственничков. Посмотрим, за кого они меня примут.***
— Отродье! Мерзкое отродье! — верещала Мэри Реддл в гостиной. Лицо старухи, не отличавшееся ни красотой, ни благородством линий, исказилось в ужасной гримасе. Сморщенное, перекосившееся, нездорового желтоватого оттенка, который не перекрывал даже тяжелый слой серебристой пудры, оно напоминало грецкий орех. Вся худощавая, сухая фигура хозяйки дома сотрясалась мелкой дрожью, отчего длинные серьги в ее ушах позвякивали. Том Реддл сносил все это с холодным самообладанием, которое давалось ему титаническими усилиями. Он краем глаза видел, как из глубины дома нерешительно выглядывает любопытная прислуга. — Прекратите верещать, миссис Реддл и дайте мне пройти внутрь. Я не пришел у вас ничего просить, я хочу поговорить со своим отцом. — Нет! Нет! — продолжала истошно вопить женщина, привлекая еще больше внимания к отвратительной сцене семейных отношений. Дора, стоявшая чуть поодаль, сочувственно взглянула на Тома. Даже ей было мерзко и неприятно, а что испытывал ее друг — она могла только предположить. Набравшись решимости, она шагнула вперед и с грубой приютской наглостью отодвинула Мэри Рэддл в сторону. — Дайте пройти. Хозяйка поместья, попытавшаяся было возразить, была поймана на кончик темного древка, которое угрожающе замаячило перед ее носом. — Ну-ка тихо! — бешеным шепотом пригрозила Дора и прошла в просторный холл старого дома. Том вошел следом и огляделся. Неспеша, с деланно небрежным видом, он коснулся пальцами резной деревянной колонны, украшающей лестницу, ведущую на второй этаж, и сделал первый шаг на ступени, которые едва слышно скрипнули. Дора поспешила за ним следом, оставив растерянную и притихшую Мэри Реддл у входной двери позади вместе с прислугой. На втором этаже был такой же холл, не менее просторный, чем внизу, и коридор, разветвляющийся на несколько маленьких, которые вели, вероятно, в спальни и просторную гостиную, откуда доносились мужские голоса. Стоило Тому сделать шаг в этом направлении, как голоса затихли, а потом один из них раздался уже ближе. — Мама, ну что вы там так до… Вышедший из гостиной человек пораженно застыл, заметив незваных гостей. Это был статный высокий мужчина, в чьих темных кудрях уже сверкали серебрянные нити седины, но черты лица его, несмотря на некоторые морщины, не утратили своей красоты и благородства. Сходство между ним и Томом было столь очевидным, что Дора моментально догадалась, кто перед ней. К тому же выводу пришел и Том, и на его лице тут же отразилось ледяное презрение. Хозяин дома, пребывающий в недоумении, быстро взял себя в руки и отзеркалил выражение лица гостя. И даже их мимика оказалась одинаковой. — Кто вы? — Том Марволо Реддл, сын Меропы Гонт и… — Том не договорил, то ли не хватило сил, то ли потому, что собеседник его поспешно перебил. — Нет, нет, этого не может быть! Мы давно расстались, я бросил ее, как только узнал об обмане. — надменно заметил Том Реддл-старший. — Значит, бросили мою мать… Беременную, без средств к существованию, даже не озаботившись ее дальнейшей судьбой… — Том с трудом выговаривал слова. От сильного и едва сдерживаемого гнева его губы побелели, а глаза, наоборот, сделались еще темнее. От магии, витавшей вокруг, воздух загустился и потяжелел. Дора неуютно передернула плечами. Таким злым она впервые видела своего друга и этот кокон тяжёлой, вязкой магии был для нее удущающим. Словно бы на нее опрокинули чан с горячей смолой. Она не знала, что чувствовал магл, но была уверена, что и на него эта магия давила тяжелым свинцовым грузом. — О… Она околдовала меня! Она в-ведьма! — с трудом уняв дрожь в голосе, выкрикнул Реддл-старший. — Разумеется, она ведьма, — прорычал Том, — она потомок магического рода, настолько древнего, что тебе, магл, и не снилось! От этого рыка, озлобленного, полного ненависти и боли, задрожал дорогой сервант в изящных шкафах, звонко затряслись капли хрусталя на люстрах, задребезжали стекла в окнах. Застарелая горечь и обида брызнула вокруг, разливаясь тяжелой густой и вязкой патокой, невидимой, но ощутимой. Магл, испугавшись этой силы, что не ведал, но явственно ощущал кончиками пальцев и сердцем, бросился в гостиную с криком: — Отец! Та самая ведьма, они пришли! Том в два шага преодолел оставшееся расстояние и вихрем влетел в гостиную, остановившись прямо по центру зала. В объятиях глубокого кожаного кресла сидел старик, с лоснящимися седыми волосами, одетый в дорогой костюм, он имел вид человека никогда не знавшего лишений, сытого, благостного и...Жестокосердного. При виде испуганного сына он поднялся на ноги. И Дора соврала бы самой себе, если бы стала отрицать сходство между дедом и внуком: в осанке, в суровом выражении лица и холодном, мертвенно-яростном взгляде ожесточенных глаз. Впервые на пути Тома встал человек с силой духа не меньшей, чем у него. Спустя мгновение в дверях показалась Мэри Реддл, она замерла, не зная, куда себя деть. Глаза нервно бегали, а ухоженные руки скребли дверной косяк. — Как ты посмел заявиться к нам, щенок? Жалкое отребье… — слова главы семьи Реддлов были обжигающе холодными. Они схлестнулись взглядами, и тут Дора заметила, что в руке Тома появилась палочка — корявая, черная, похожая на сухую обугленную ветку. Это была не его палочка, это была палочка Морфина Гонта, что давало Тому возможность беспрепятственно колдовать, не опасаясь запретов. Он молчал, а Реддлы, почувствовав мнимую победу, насели на пришлого гостя с удвоенной силой и шаткой храбростью, поливая его словесными помоями без передышки. Том молчал, и лишь Дора видела, как в темных глазах зажегся первый алый огонек безумия и неконтролируемой ярости, она ещё не знала, что однажды это багровое пламя поглотит его целиком. Том молчал, пока в один момент не вскинул палочку, вскрикнув: — Авада Кедавра! Дора, из чувства какого-то неясного природного милосердия или всё-таки глупости, кинулась этому лучу практически наперез, повисая на руке Тома и тем самым меняя траекторию полета смертоносного проклятия. Зеленая вспышка ударила в потолок, прожигая в нем черную дыру. — Идиотка! Ты могла погибнуть! — закричал Том, замахиваясь на нее свободной рукой. Дора инстинктивно втянула голову в плечи и зажмурилась, боясь удара или проклятия, но от руки его не отцепилась. Том зло и обессиленно выдохнул. — Том, пожалуйста, не надо, я знаю, что ты хороший человек. Не делай этого, не убивай их. Возмездие все равно настигнет эту семью, но прошу тебя, пусть это будет не от тебя. Умоляю, Том, не марай руки в крови. — Я и так уже в этой крови по горло. — тихо ответил он, равнодушным, усталым голосом. — Сомниум! По легкому мановению кисти, которая все еще была зажата в тисках чужих рук, обитатели этого дома уснули. Том мягко высвободился и подошел к родственникам. — Что ты будешь делать? — с тревогой спросила Дора. — Я не убью их. — спокойно ответил Реддл, гнев которого вдруг иссяк как морская пена. — Сотру им память. Легилеменс! Когда со всем было покончено, Том еще раз навестил Морфина Гонта. Она не знала, о чем они беседовали добрых полчаса Дора — Реддл запретил ей входить, и девушке пришлось гулять по лесу вокруг хижины, ощущая всеми фибрами души всплески магии. И вот двое неразлучных друзей вновь оказались на проселочной дороге. В небе пламенел ярко-алый летний закат, в воздухе песочным облаком шелестела дорожная пыль, пахло травой, сеном и остывающей после жаркого дня землей. Том, убрав руки в карманы брюк, шел впереди: прямой, гордый и непреклонный. Всем своим видом он выражал безразличие ко всему окружающему. Его сердце не трогала красота вокруг, но Дора была уверена, что за напускным равнодушием скрывается очень многое, о чем Том думал, но пока был не готов рассказать. Поэтому девушка молча шла следом на небольшом отдалении, то разглядывая запылённые мыски своих истоптанных туфель, то поднимая глаза к теплому звёздному небу. Поэтому когда Том резко остановился, Дора от неожиданности врезалась ему в спину. И в тот самый момент увидела, как мелко дрожат его плечи. Она обошла его и хотя он старательно отворачивался от нее, волшебница увидела, что исказились его губы в улыбке, похожей на горький оскал, что его щеки были влажными, а темные ресницы дрожали. — Том… Милый мой, — Дора обхватила его лицо руками.***
— За что они так со мной? — голос, с которым я больше не мог совладать, охрип и дрожал, как натянутая гитарная струна. — Почему я должен расплачиваться за грехи своего рода? Почему они оставили жить меня в приюте? Почему бросили? За что? Она прильнула ко мне, обнимая до боли в рёбрах. Я сцепил зубы и собрал всю волю в кулак, чтобы не проявить постыдную слабость, но горечь обиды и раздирающей грудную клетку боли рвалась рваными всхлипами наружу. — Каким надо быть монстром, чтобы бросить своего ребёнка? Оставить его умирать? Реддлы знали, что я есть… Дядя догадывался, но никто, никто из них ни разу не озаботился моей судьбой… Я никому не был нужен. Она подняла голову, лицо наивное, как у ребенка. Широко распахнутые ониксовые глаза, в которых застывшими бликами муранского стекла стояли слезы. Великий Мерлин, она что, плакала из-за меня? Эта мысль ударила хлесткой плетью вины по моему холодному, покрытому наростом безразличия и равнодушия, сердцу, и вместе с тем принесла ни с чем несравнимое тепло торжества и удовлетворения. Мое горе оказалось ей небезразлично. Я знал это всегда, но отчего-то каждый раз встречая ее сочувствие я, вопреки привычному глухому раздражению, был счастлив. Быть может, потому что Доротея Дамрау никогда не была мне безразлична? Безумно, до обжигающей боли и судороги в пальцах, хотелось коснуться ее шеи, провести от аккуратного ушка к основанию, спуститься к острым ключицам, и ниже — за ворот простенького платья. Я сжал подрагивающую руку в кулак и для надёжности завел за ее спину. — Том, ты всегда был нужен мне… До того балансируя на грани острия ножа, я чувствую, как скрываюсь в пропасть. Я подаюсь вперёд раньше, чем успеваю задуматься над тем, что собираюсь сделать. Дрожащими губами я в забытье целую ее скулы, щеки, пока не нахожу губы и не припадаю к ним, как жаждущий в летний зной — к холодному ручью. Ее губы раскрываются передо мной: податливые, мягкие, с неуловимо терпким, сладковатым вкусом лимонада и зачарованной помады. Внутри тепло и сухо, я с упоением исследую пространство под языком, слегка прихватывая зубами её нижнюю губу, и чувствую, как невесомая робкая улыбка льётся мне в рот вместе с поцелуем. Спустя несколько секунд Дора отвечает мне: робко, нежно целует уголок рта и осторожно проводит язычком по верхней губе. Дыхания начинает не хватать, лёгкие горят огнем, и я с сожалением открываюсь от ее губ. Смотрю на ее поддернутые мечтательной пеленой глаза, на раскрытые красные уста и припадаю к нежной белой шее, которая так кстати оказалась возле моих губ. Дора тихонько всхлипывает и обнимает меня за плечи, притягивая ближе, и эта музыка для меня — самая блаженная на свете и кружит голову сильнее огневиски. Мы целуемся летним вечером посреди богом забытой сельской местности, с таким неистовым пылом и упоением, что кажется, будто бы это наш последний вечер перед долгой разлукой. И в то мгновение я понял одно — я любил Дору так сильно, как только могло позволить мое сердце. И тогда я впервые задумался о том, что в отличие от меня, Дора — смертна, и даже не подозревает о том, чем я на самом деле занимаюсь. И что однажды мне придется ей об этом рассказать.