У истоков

Корона.

      Эраклион пестрел изобилием красок и всеобщим радостным предвкушением чуть реже, чем раз в два десятилетия. Главная площадь, украшенная блестящими знаменами, была так многолюдна лишь в день восхождения на престол короля Теора, что считалось воспоминанием очень почтенных стариков. Теперь же, горожане готовились выразить свое почтение принцу, которого вот-вот должны были объявить следующим королем.       Советники короля Эрендора неугомонно бегали по дворцовым коридорам, уведомляя о прибытии в столицу очередного важного государственного министра, но к полудню так и не принесли новостей о приезде Андреаса. В день окончательного перехода на третий курс, принц был вынужден поехать в противоположную сторону от Алфеи, а не вернуться в школу, наперегонки с Солом.       С самого утра хаос царил не только в доме Сильвы, но и в голове Андреаса, ровно так же, как и в его телефоне. До слуха бесконечно доносились пылкие перепалки Фары, которая, к сожалению, быстро пришла в себя, и Сола, который, к счастью, не утратил твердости. В голове вперемешку витали мысли о вечерней коронации и податливых губах Ви. На телефон неустанно приходили предложения выслать вертолёт, чтобы побыстрее добраться до Эраклиона.       Со всем этим можно было справиться, на всё это даже можно было закрыть глаза, но стоило зажмуриться и перед ними возникал Сол, готовый свернуть шею за сестру. Андреас знал, что не только у Сола есть такой соблазн. Фара нарочно не оставляла Ви наедине с собирателем трофеев, безошибочно выявляя интерес с обеих сторон. Миссис Сильва с трудом сдерживалась, чтобы не уведомить его о титулах, долге перед государством и о том, что из себя представляет Ви перед королевской семьёй.       Андреас соглашался с неозвученными мыслями, но придерживался мнения, что став королем, мог даровать любой титул, если Ви — что-то большее, а не просто трофей, повышающий тонус. Эрендор едва не отвесил сыну пощёчину, узнав, что он разорвал отношения с принцессой Солярии, из гордости и желания не быть обремененным этими отношениями. Тогда Андреас понял, что долг перед государством важнее чувств. Важнее всего, что может чувствовать сердце.       Пересекая подъездную дорожку, Андреас чувствовал, что находится на последнем издыхании и меньше всего ему хотелось возвращаться во дворец. Завышенные ожидания, трепещущие на каждом повороте, ведущем вглубь дворца, где рассыпались последние старания злых языков, которые мнили в себе добродетелей, вбивались в голову жёстким клином.       Обязанность кронпринца — держать лицо перед многочисленными факторами, пытающимися поднять оппозицию против власти, но у Андреаса были иные планы. Он не собирался, как бы сказал Бен, добровольно прыгать в бездонный колодец, называемый долгом перед Эраклионом. Не собиралось сердце. Голова отчётливо осознавала, что затишье скоро вновь переродится в яростную бурю и справляться с этим будет он. Не Эрендор.       — Принц Андреас, — хрипло пропела советница, стоящая в центре невысокой лестницы, ведущей прямиком ко дворцу. — Дорога была лёгкой? Вы задержались.       Андреас невольно съежился, узнав этот голос, который по-прежнему снился ему в кошмарах. Она и есть буря. Советница Миффея входила в королевский совет сколько принц себя помнил, но внешне в ней ничего не менялось, даже с тяжелыми для государства годами. Ведьминский малахит внутри затуманенных радужек сверкал на солнце, бесстыдно пытаясь загипнотизировать, привязать к мачте во время бушующих волнорезов, и выдать это за добрые намерения, какими Миффея жила и дышала.       Королева Самара не подпускала советницу слишком близко к себе, будто она могла впитать чужую красоту или выпить кровь. Андреас охотно соглашался со вторым, но и первого не отрицал.       — Дорога была бы лёгкой, если бы меня не мурыжили два битых часа на границе, — Андреас швырнул женщине ключи от машины, пройдя мимо и почти не глядя на нее, остро веря в собственные россказни о гипнозе.       — Таков порядок, Ваше Высочество, мы не можем…       — Делать исключения, когда нас пытаются свергнуть, — на выдохе продолжил Андреас. — Смените пластинку, эта заела.       Миффея глубоко вздохнула, наполнив лёгкие тяжёлым эраклионским воздухом, осевшим в горле злостной дымкой горечи, и выпрямилась, не зная, правдиво ли ощущение чужого взглядя, смотрящего ей в спину.       — Старые песни помнят веками, и вы должны помнить свой долг так же хорошо, как гимн Эраклиона, — чопорно отчеканила Миффея, будто к ней прикрепили микрофон, дабы убедиться, что она достаточно продвигает королевскую пропаганду великих ценностей.       — Вы мне надоели, Миффея, — процедил Андреас и круто развернулся, прежде чем переступить через порог. — Может быть, дело не в пластинке, а в иголке?       Более повернутых патриотов в Эраклионе великое множество, но не все они входят в совет и имеют влияние на короля. Совершенное и абсолютное влияние на его разум, решения и мысли.       Не для кого не было большим секретом, что король Эрендор доживает последние годы. Его верное старое сердце несколько износилось и больше не способно биться без перебоев. Когда оно, по мнению дворцовых лекарей, не представляло опасений, случались внезапные вспышки. Перебои становились ещё более яростными, сжимая грудную клетку в железных тисках, словно за этим стоял не изношенный организм, а чья-то неподдельная ярость.       Последняя ссора, вызванная резким расставанием Андреаса с принцессой Луной, зажгла в глазах короля глубинный маяк злобы. Ни одна живая душа не стала бы добровольно подниматься на эшафот, чтобы запрыгнуть в стремительно разгорающийся огонь королевского разочарования. Дворцовые живые души лишь подлили бы масло в этот огонь, в надежде, что он испепелит неугодного им принца.       Никто, кроме короля, не мог с уверенностью сказать, кто подбросил ему пищу для размышлений, напомнив о неугасающем экономическом кризисе Эраклиона, который, по ядовитым словам Эрендора, Андреас мог спасти браком с принцессой процветающего государства с необъятными запасами ресурсов. Единственная польза, которую принц мог принести государству рассыпалась в руках, так и не коснувшись ладони.       По смерти короля Андреас мог горевать всю оставшуюся жизни, но смерть отца рассматривал, как благословение для них обоих.       — Наши чувства взаимны, принц, — Андреас почувствовал стальную хватку на своём предплечье, на удивление принадлежащую этой хрупкой на вид женщине. — Вам стоит чаще бывать во дворце, давно бы научились этикету.       Андреас гортанно рассмеялся, совершив усилие над собой, чтобы не оттолкнуть её, собрав все имеющиеся силы. Поразительная честность. Ещё ни один королевский подхалим не позволял себе открыто критиковать принца.       — Что гласит этикет? Вам можно прикасаться ко мне?       Миффея мгновенно одернула руку, словно она воспламенилась при касании. Ее выразительные изумрудные глаза, замыленные фиалковой поволокой, вспыхнули гневом, который остался глубоко внутри. Скулы шевельнулись, указав на то, что Миффея крепко стиснула зубы.       — Вы бы знали, что в дворцовом этикете нет такого правила, если бы хоть иногда слушали, что вам говорят, — не унималась советница, будто её цепь всё-таки ослабла, позволив сорваться с неё и накинуться на принца, которого она с незапамятных времен мечтала разорвать на части.       — Чего вы тогда так шарахнулись? — губы Андреаса растянулись в полуулыбке, а голос почти шептал, ведь даже у стен здесь есть уши, и не одни. — Может быть, вы сами с этикетом не до конца знакомы?       — Во всяком случае, лучше, чем вы.       У Андреаса дух перехватило от её наглости, которая до этого была присуща исключительно одному человеку — Даулинг. Только она бросала критику ему в лицо, как смятый налоговый бланк, и при этом не задумывалась о том, что перед ней будущий король Эраклиона. Миффея обычно держала мысли в себе, помня, что расположение принца ей необходимо. Для репутации.       Чем обусловлены такие перемены еще предстояло выяснить, и не в последнюю очередь принцу хотелось узнать причину железной хватки, терзающей его предплечье.       — Вы мне надоели, если первого раза было недостаточно, — голос Андреаса перестал быть расслабленным, но он не сдвинулся с места, чтобы уйти.       Миффея крепко сжала ярко накрашенные губы и вздернула подбородок, будто Андреас сказал что-то, что согрело ей душу. Противный комар, который всю ночь жужжит над ухом, но в нем достаточно ума, чтобы остаться живым до утра, затаившись на стене.       — Мне льстит, что я вызываю в вас такие чувства, мой принц, — Миффея присела в реверансе и прижала ладонь к его груди, введя Андреаса в заблуждение раньше, чем он понял, что она возвращала ключи от машины. — Его Величество ожидает вас в малом зале, и у вас нет времени, чтобы привести себя в порядок. Вы и без того задержались.       Миффея отвернулась, чтобы спешно подняться по ступенькам, будто опасаясь, что напоминание о том, с кем она говорила, настигнет её в следующую секунду. С каждым шагом её каблуки оказывались все ближе к краю ступеней, будто каждое мгновение она оказывалась на грани. На краю лезвия, по которому давно ходила так уверенно, что становилось тошно.       Андреас знал её многие годы. В первую очередь, как советницу, отлично владеющую языком, имеющую влияние на короля Эрендора, и на этом основании вызывающую гнетущее презрение в королеве Самаре. Во вторую, Миффея оставалась на удивление молодой женщиной, несмотря на прошедшие годы, которые были эпицентром множества проблем, неподъемным грузом упавших на её плечи.       Их отношения оставались сложными. Одно оставалось простым — желание сменить состав королевского совета, и отправить Миффею обратно в её графство, подальше от дворца, где она перестанет запутывать собственный клубок из колючей проволоки в чужих разумах.       Лишь один человек знал туманную правду о ней.       В придворных кругах Чароплётом называли королевского секретаря, которому при рождении дали имя Эдриан, но на основании вездесущести, наградили исчерпывающим прозвищем. Лишь того, кто был также вездесущ, как сама Миффея, она не могла запутать приторно сладкими речами о величии дома Эраклионских. И лишь Эдриан мог пролить свет на всё, что советница держала внутри себя.       Выбросив эти мысли из головы, Андреас пошёл туда, куда намеревался изначально, пока советница его не остановила — в покои королевы. Первой, кому он должен выразить почтение — это той, что никогда не бросала упрёки за отчужденность от королевских обязанностей и не набрасывалась на сына за отказ от исполнения чужой воли на благо государства.       В его отсутствие во дворце ничего не изменилось. По-прежнему наигранная роскошь и шик, не нужный никому, кроме прессы, которую по особым поводам пускали во дворец. Стены, украшенные измельчённым золотом, блестели так, будто кто-то создал невидимую световую сферу, что совсем не удивительно. Всё здесь было словно давно убитым, неживым. Даже солнце не пробивалось сквозь высокие окна. Издалека доносились приглушенные ругательства и стук многочисленных каблуков по ещё не начищенному до блеска полу. Приготовления к коронации шли полным ходом, но по общему признанию, слишком рано, чтобы выглядеть свежими к вечеру.       Рабочие, заполняющие каждый угол северного крыла, склонили головы, выражая почтение принцу, который не удостоил их и взглядом.       Андреас намеревался открыть дверь, игнорируя старого неизменного дворецкого, но хриплый мужской голос остановил нехуже, чем если бы он поймал принца за руку.       — Ваше Высочество, — дворецкий склонил голову, перекрыв собой дверь. — Негоже врываться к даме без предупреждения.       — И ты туда же, — вздохнул Андреас, мысленно отправив этот этикет ко всем чертям и дьяволам. — Может ещё записаться, чтобы родную мать увидеть?       Дворецкий выглядел непоколебимо, зная, что ему ничего не будет за попытку предупредить принца о том, что он вёл себя некультурно. Его неизменная обязанность — не пускать в покои королевы всех желающих, с чем он доблестно сражался, преграждая путь даже королю, который последнее время обходил это крыло стороной, предпочитая ему зал совета.       — В этом нет необходимости, — заверил мужчина. — Я узнаю, может ли она принять вас сейчас.       С этими словами, дворецкий юркнул в комнату, оставив Андреаса наедине с рабочими, замазывающими трещины на стенах. Если бы кто-то мог также залатать его трещащую по швам репутацию, было бы неплохо. Андреас мог только догадываться, какое прозвище ему даст народ, после «Королевского бездельника», которое прочно закрепилось за ним лет десять назад. Похуже этого, уж точно.       Его кузен Торен, гордо носящий звание «Острый меч» считался наиболее удачным претендентом на Кристальный Трон, нежели законный наследник короля Эрендора. Андреас не так слабохарактерен, как его отец, чтобы не видеть открытую оппозицию против правящей ветви Эраклионских. Самара не так слабохарактерна, чтобы воспринять приглашение причин этой оппозиции на коронацию, как жест доброй воли.       — Королева Самара ожидает вас.       «Ещё бы» — чуть не фыркнул Андреас, вместо этого тяжело вздохнув, будто ему приставили нож к горлу и заставили проползти под колючей проволокой. Теоретически так оно и было, правда клинок был скорее метафорическим, но при очередном игнорировании королевских обязанностей, мог стать реальнее, чем седина на висках Эрендора.       Королева стояла перед зеркалом, в окружении блестящего позолота, многочисленными змеями спускающегося с потолка, по стенам до самого пола, и поправляла распушившиеся волосы, которые ещё не успели собрать служанки.       — Андреас, — Самара расплылась в улыбке, оторвав взгляд от зеркала, дабы удостовериться, что ей не показалась некая странность, будто перед глазами встал непривычный образ, а какой-то чужой. — Что ты сделал с волосами?       Андреас ожидал услышать этот вопрос раньше, чем свое имя. От первого же человека, который встретился на его пути, но, похоже, тому человеку не было дела до темноты его волос.       — Покрасил.       — Так тебе и правда лучше, — признала женщина, запутав пальцы в волосах сына, мягко проведя ими до затылка, вспоминая, какими светлыми они были раньше и сколько споров вызывали в народе. — Где на этот раз ты отлынивал от королевских обязанностей? Расскажи мне всё.       Свет в карих глазах матери оказал на Андреаса должный эффект, вселив ощущение непомерной тоски по этому взгляду. Осознать это получилось только сейчас. Если бы не старания Самары, принц прожигал бы свою молодость во дворце, в окружении советников. Не будь здесь придворной знати во главе с королем, нападающих на Андреаса, как львы на косулю, у него было бы больше причин приезжать на выходные. Королева оставалась единственной, кому приходили письма из Алфеи, замаскированные под напоминания о своевременной оплате обучения.       — В том доме на побережье, — Андреас расслабленно опустился на кровать, легким движением руки отбросив накрахмаленное одеяло. — Потом в Линфее, подышал местными цветочками и к Сильве.       — Ты ещё не разнес тот дом? Поразительно.       — Обижаешь, мама. Побережье в полном порядке, правда окно разбили, но это ничего, — отмахнулся Андреас, углубившись в воспоминания о последней вечеринке.       Самара усмехнулась, распутывая волосы, которую каждую секунду упрямо запутывались в узелки, доставляя больше боли, нежели неудобств. Зная свою мать, Андреас мог сказать, что она проснулась только с приходом дворецкого, сообщившего о его приезде.       — Как дела у Луны? — не отрываясь от зеркала спросила женщина, зашуршав в ящиках в поисках расчёски.       Андреас за секунду побывал сначала в Солярии, поджарившись на палящем солнце, а затем в Полярисе, замёрзнув в глыбе льда. Все ощущения добрались до подкорки сознания, стоило только вспомнить пылкую принцессу, за которую Эрендор готов был приговорить родного сына к смертной казни.       — Мама!       — Ладно-ладно, не ругайся. Мадам Змея уже брызнула в тебя ядом?       Уголки губ Андреаса тронула улыбка, когда Самара назвала привычное прозвище Миффеи, которым принц наградил её ещё в детстве. Эрендор и сама советница про это не знали, хоть и считали себя всевидящими и всезнающими. Знал разве что Чароплёт, молчащий не то из уважения, не то из собственной выгоды.       — Скорее, укусила, — хмыкнул Андреас. — Я кажется скоро умру.       — Не умрёте, — дверь гулко ударилась о стену, и этот звук словно отскочил от потолка, ударив по голове, как пластмассовый диск. — Пока я лично не провожу вас до малого зала.       Сиюминутность события вбросила сознание в водоворот отрицания этого самого события. Андреас чудом не подпрыгнул на месте, сдержав рвущийся наружу инстинкт, подбивающий на то, чтобы вцепиться в источник этого события и свернуть ему шею.       Первоначальный шок прошёл не сразу, задержавшись на долгие секунды, в которые Миффея успела осознать, куда ворвалась, а Самара подумать о причинах, по которым не должна призвать к себе огонь и пустить его в лицо надоедливой советнице.       — Простите, Ваше Величество, она…— нервно попытался оправдаться дворецкий, но Самара остановила его, разрезав рукой воздух.       — Вы страх потеряли, госпожа советница? — саркастично поинтересовалась королева, но её сарказм был скорее гневным, чем шутливым.       Миффея взмахнула идеально уложенными волосами, позволив нескольким прядям выпасть из причёски. Королева Самара восприняла это как неприкрытое издевательство, вспомнив, как в эту секунду выглядела она сама.       — Прошу прощения, Ваше Величество, — Миффея склонила голову в поклоне, пытаясь совладать со сбивчивым дыханием. — Король назначил аудиенцию с принцем ещё утром, мы не можем больше ждать.       Советница выпрямилась под цепким взглядом принца, забирающимся под кожу, точно заточенные иглы, грозящиеся вот-вот воткнуться в сердце. Андреаса посетило злостное желание воткнуть ей в сердце настоящую иглу, а не условную, но в таком случае позвонки на его шее захрустели бы раньше.       — Ваше Высочество…       — Иду я, иду, — Андреас раздраженно скомкал край одеяла, прежде чем последовать за советницей, томя самого себя старательно сдерживаемым желанием повысить голос.       Со своего места, Андреас безошибочно угадывал недавнюю пробежку Миффеи по дворцу, а судя по остервенело бьющейся жилке на шее, она была достаточно продолжительной и напряженной с высоты каблуков. Настолько, что советница влетела в личные покои королевы, не раздумывая о последствиях.       Дойдя до лестницы, советница отшатнулась от пыльных поручней, едва не уронив папку, которую прижимала к себе, как младенца, еще не умеющего самостоятельно держать голову. Ее спина оставалась неестественно прямой, как если бы на голове лежал двухтомник об истории Эраклиона, а руки инстинктивно искали опоры, но кроме пыли ничего не находили. Тонкие каблуки заскрипели по мраморным ступенькам, с которых предусмотрительно сняли ковры, чтобы почистить перед приходом важных гостей.       Андреас поймал себя на мысли, что хочет закрыть уши, как жеребята Сола при резком звуке. Если бы они слышали раздражающий, тяжелый, болезненный скрип каблуков по ступеням, давно бы лягнули источник этого звука и ни разу не пожалели.       Больше, чем сама советница, Андреаса раздражали разве что её туфли. К чему весь этот пафос, если во дворце никому нет дела до того, что на ней надето? Не будь Миффея в прошлом дьяволом воплоти, он бы даже подумал, чтобы сжалиться над самим собой и подать ей руку. Так он поступил бы с любой симпатичной девушкой, которая с детства не терроризировала его разум, усиливая гордое ощущение, что она заслужила все муки ада, а не его руку.       — Что насчёт этикета, госпожа советница? — язвительно уколол принц, когда стук каблуков, нарушающий тишину, стал нешуточно бить по барабанным перепонкам, угрожая разорвать их своим напором. — Я должен дать вам руку или…       — Справлюсь, спасибо, — небрежно отмахнулась Миффея, произнеся эти слова, скорее, на автомате, чем действительно имея их в виду.       За это она так нравилась Эрендору. Никогда не нарушала королевский протокол и до сегодняшнего дня Миффея была учтивее всех советников вместе взятых. Ее манеры больше походили на пережитки прошлого, где-то со времен завоевательных походов и битв за Кристальный Трон, а знала она об этом едва ли не больше самого короля, будто лично стояла на страже с мечом в руках, отбивая престол от чужих притязаний.       Самара её не выносила. Андреас из солидарности к матери и постоянных попыток советницы умаслить короля, не смотрел на нее иначе, чем на врага номер один.       Может быть, на врага номер один, чьи внешние данные иногда превосходили прошлые заслуги перед Самарой. Но только иногда: под банкетным шампанским или красным эраклионским вином, вносящим свою лепту в экономику страны.       У Андреаса было гораздо больше желания задержать взгляд на советнице, может быть даже пригласить её на традиционный эраклионский танец, когда она стояла в противоположном конце зала от короля и королевы, делая вид, что их не существует.       Звуковую пытку можно было считать оконченной, когда швейцары распахнули двойные двери малого зала, и принц ступил на ковёр, пославший алые всполохи в глаза.       Сгорбленная фигура короля терялась на фоне многочисленных произведений искусства, которые будто намеренно разгромождали пространство, отвлекая внимание от чего-то важного. Эрендор стоял у окна, заложив руки за спину, в положении неестественной властности, которая могла произвести впечатление на кого угодно, но не на Андреаса.       Оторвав взгляд от происходящего на заднем дворе, мужчина перевёл его на вошедших, глядя куда-то мимо Андреаса. Вне всяких сомнений на Миффею. Морщинистое лицо короля смягчилось, как если бы Миффея была его единственной дочерью среди многочисленных мальчиков, и голубые глаза стали яснее, чем безоблачное небо за окном.       — Ваше Величество, — одна и та же фраза, имеющая одно и то же значение, слетела с её уст иначе, чем обращение в покоях королевы. — Эдриан передал план рассадки гостей, но его ещё можно изменить, если…       «И посадить вас подальше от меня» — в голове Андреаса всплыло продолжение, но озвучивать его в присутствие отца он не стал.       — Если моего брата посадят по правую руку от меня? — продолжил Эрендор, проигнорировав папку, которую Миффея беззвучно положила на стол. — Пора зарыть топор войны…       — Пока этот топор не воткнулся мне в спину, — оборвал Андреас, бесцеремонно отодвинув стул, вместе с краем пушистого ковра, нанеся слуху Миффеи ровно такой же урон, какой она на лестнице. — Здравствуй, папа.       Прозвучало не так искренне, как хотелось бы, но этого хватило, чтобы Эрендор перевёл взгляд на сына, а Миффея нервно прочистила горло.       — Рад тебя видеть, Андреас.       Эрендор выплеснул слова не глядя на сына, наигранно сделав вид, что отвел взгляд, чтобы ножки стула не потянули за собой ковёр, когда советница не стала отодвигать его за короля. Миффея отвела взгляд не так противоречиво, устремив его себе под ноги. Каждый изгиб её тела стал гротескным отражением напряжённости, замаскированным под спокойствие.       Эрендор мучительно долго двигал стул ближе к столу, прежде чем сесть и протянуть руку к чёрной папке. Миффея уже присела в чопорном реверансе, изящно разведя руки в стороны, как балерина на пуантах, но король жестом попросил её не торопиться. Будто боялся аудиенции с сыном, которую сам же назначил.       Мужчина придвинул папку к Андреасу, отбросив цветные блики перстней на его щеку, прежде чем убрать руку с чёрной обложки.       — Ознакомься, пока Миффея здесь, — в голосе Эрендора мелькнуло крошечное подобие измученного веселья.       По размытому боковому обзору Андреас мог с уверенностью постановить, что Миффея не знала, куда себя деть. Эраклиону несказанно повезло, что она родилась под стихией воздуха и не вторгается в чужой разум, иначе у Андреаса вовсе не было бы причин, чтобы посочувствовать ей. Проведя условную линию, советница оказывалась стоящей меж двух огней, направляющих всё больше яростности на то, чтобы ярче зажечь друг друга.       Как только принц поднял папку над столом, бледная рука Эрендора, унизанная фиалковыми реками кровеносных сосудов, коротко махнула в сторону, и стук каблуков приглушенно отскочил от стен. Снова она. Может быть у короля появились сомнения, что принц владеет базовыми навыками шестилетнего ребёнка и сможет разобраться в схеме зала, которую отчётливо видит каждый раз, когда закрывает глаза?       — Если вы не имеете отношения к этой рассадке, то кто-то явно злорадствует больше вашего, — усмехнулся Андреас, изучая каждое подписанное место за столом, вмещающим в себя восемь человек.       Миффея вздохнула, открыв рот, чтобы оправдаться, и тут же закрыв его, не произнеся ни слова. Андреас кончиками ушей ощущал напряжение позади себя и такой же явный аромат морского прибоя и цветов, которым даже Бен не смог бы дать точное название. Дурман или олеандр.       — Это моя коронация, не так ли? — Андреас сдвинул открытую папку влево, где стояла Миффея, чтобы ей не пришлось склоняться над его ухом. — Всё это меняем к чертям.       — Всё? — робко уточнила советница, наклонившись над столом с карандашом в руке.       Поразительно, что с ней делает общество короля.       Андреас в один миг пожалел, что блеск чёрных локонов перекрывал обзор, а в следующий внимательно отследил взгляд Эрендора, устремленный исключительно на обложку папки. Чтобы рассмотреть одну сторону её женственности нужно было перегнуться вперёд, чтобы увидеть вторую — назад. Королю даже стараться не нужно было. Миффея стояла прямо перед ним.       — Всех достопочтенных советников за один стол с Его Величеством, — Андреас требовательно протянул руку к карандашу, который Миффея оторвала от сердца со значительным промедлением. — Её Величество и всяких придворных со мной. А Торен…может сесть с королем, раз ему так хочется зарыть топор. Вы всё поняли?       — Это невыгодно, — Эрендор глухо постучал пальцами по столу, столкнувшись взглядом с Андреасом, словно впервые за десятилетие не отведя его.       — Придворные дамы не лучшая компания, мой принц, — подхватила Миффея, ощутив твёрдую почву для дискуссии, в которой король имел обыкновение поддержать её. — Это то же самое, что провести вечер с Чароплётом.       И компания Чароплёта могла быть приятной, не считая того, что пришлось бы не брать в рот горячительного, чтобы не сболтнуть лишнего. Если бы перед Андреасом в эту секунду поставили Эдриана и Миффею, он без зазрения совести выбрал первого.       — Вы мне предлагаете провести вечер, сидя между вами и королевой? Это же тщательно спланированное покушение на убийство.       — Миффея будет сопровождать тебя весь вечер. Будущему королю нужно набирать союзников, а из всех нас Миффея дарована убеждением едва ли не больше твоего деда, — вклинился Эрендор, укоризненностью голоса дав понять, что не приемлет возражений.       — Тогда это покушение на её убийство, — Андреас черкнул карандашом по имени Торена, настойчиво закрасив его до графитного блеска. — Это всё.       Миффея смахнула с себя остатки обескураженности, неопределенно поведя плечами и позволив им на мгновение столкнуться с предплечьем Андреаса, прежде чем выпрямиться. Казалось, даже сама Миффея не ожидала, что прикосновение может быть настолько случайным. Звенящее молчание повисло в воздухе неловким куполом, настолько плотным, что даже Эрендор столкнулся с непроходимой стеной. Наконец, принц восстановил свою хладнокровность и улыбнулся, проявив при этом тактичность и любезность, которые считались показателем вымученных манер, когда дело касалось Андреаса.       — Идите, — кивнул Эрендор, столкнувшись с немым вопросом на лице Миффеи.       Второй реверанс показался слишком навязчивым даже для советницы, которая с поразительной ловкостью перешагнула через загнувшийся край ковра, не успев споткнуться.       Андреас раздумывал о том, чтобы настойчивее попросить убрать Торена из списка, но Миффея достаточно долго занимала должность, которая подразумевала понимать с полуслова. Эрендор скрестил руки на столе и открыл рот только тогда, когда советница покинула зал.       — А я думал, что красить волосы — женская привычка.       Андреас тяжело потянулся к волосам, приглаживая их после цепких пальцев матери, распушивших неуклюжую укладку.       — Блондины глупые, — принц не применул убедить самого себя в том, что волосы Эрендора действительно каштановые.       — Твой дед был блондином, — Эрендор неопределенно махнул рукой, заставив сына проследить за кончиком указательного пальца, указывающего на портрет короля Теора.       — Заметно.       Осуждающий взгляд деда с укором смотрел на Андреаса, будто его глаза могли двигаться и выражать нескрываемое презрение. Во всяком случае, не Андреас расколол семью на две ветви, ожесточённо делящие народ надвое и склоняя к поддержке. До пятнадцати лет принц был уверен, что глава старшего дома Эраклионских — принц Тредор, предпримет попытку избавиться от единственного наследника своего брата. Случай так и не представился.       — Всё это скоро будет твоим, Андреас, — король абстрактно обвел пальцем край стола, будто очерчивая границу того, что в конце концов не должно было принадлежать ни ему, ни Андреасу. — А ты так и не повзрослел.       — Мне всего восемнадцать.       Когда-то для Андреаса предлогом было «уже». «Уже восемнадцать» подразумевало взрослую ответственность, возложенную на его плечи. «Всего восемнадцать» служило контекстом нежелания произносить клятву на священном писании Авридиана.       — Долг всегда выше твоего желания, — Эрендор протянул руку, подставив алый камень своего перстня под солнечные лучи. — Мы владыки света и мудрости, у нас нет возможности сделать ошибку, тем более сейчас, когда народ поддерживает не тебя, а Торена, как единственного достойного обладателя перстня Авридиана.       — Пусть обладает, я разве возражаю? — фыркнул Андреас, отчётливо осознавая, что Эрендор может выйти из себя в любую секунду.       Битвы за власть никогда не входили в список планов принца, но и заявить о своем безразличии он не мог. Торен до тошноты хорош и прилежен, чтобы уступить ему право обладать символом власти.       — Это твоё право по закону, — голос Эрендора обрел твёрдость, но смысла эти слова так и не прибавили.       — По желанию моего благочестивого деда, не по закону. Сколько ещё я буду биться за власть, которая и тебе-то принадлежать не должна была?       — Я доказал, что достоин возложенных на меня обязательств, теперь тоже самое предстоит сделать тебе. Для этого тебе нужна крепкая поддержка.       Андреас готов был поставить на кон свою жизнь в споре о том, что эти слова принадлежат не Эрендору, а его благородным советникам, которые, как коршуны, цепляются за любую слабость, склоняя к принятию общего мнения.       — Ты хочешь, чтобы я женился, так? — предположил принц, твердо убежденный в том, что задал не вопрос, а уверенное утверждение. — На ком на этот раз?       Было бы неплохо узнать, что он ошибается, но выражение лица Эрендора: отведённый взгляд, крепко прижатые к столу ладони, оставляющие после себя следы влаги, и тяжело вздымающаяся грудь, заставляющая изображение Авридиана на мантии шевелиться, говорили об обратном. Говорили о настолько обратном, что хотелось поиграть в прятки и найти такое место, где все эти королевские обязательства не смогут найти принца.       — Нет, — осознание пришло к Андреасу в тоже мгновение, когда король беззвучно произнес первую букву имени. — Даже не думай.       — Ты не в том положении, чтобы ставить условия, — крепко сжатый кулак лежал на столе, как судейский молоток, готовый вынести решение и приговорить принца к вечному заключению. — Лучшей королевы, чем она, не сыскать во всем Ином мире, а любовь — дело второстепенное.       — Плевать на любовь, — Андреас сжал кулак, подобно отцу, но в нем не было власти самостоятельно вынести решение. — Она восемнадцать лет отравляла мою жизнь, а ты хочешь дать ей достаточно власти, чтобы продолжать это делать.       — Ты чтишь лишь кодекс Алфеи, а Эраклиону нужен правитель, в чьей голове нет ничего постороннего, кроме служения Родине. Миффея всегда была такой.       Миффея. Миффея. Миффея.       Простучало в голове с остервенелым напором, заставив представить её образ, и крепко соединить руки на воображаемой шее, чтобы успокоить рвущийся наружу фонтан недовольств.       Эрендор прав. Прав, давая принцу возможность продолжить обучение в Алфее и быть верным не только Эраклиону, но он никогда не был прав, когда дело касалось вездесущей советницы. Миффея не с проста за закрытыми дверями называлась Мадам Змеёй. Её яд разбрызгивался на всех, кого она встречала.       — Она старая, — последний аргумент иссяк в голове Андреаса, уступив место почти детской наивности. — Ты о наследниках подумал?       — Она всего на десять лет тебя старше, — Эрендор отбил аргумент и устремил взгляд к символу власти на своём пальце. — Миффея укрепит твоё право на трон, если ты сам к этому равнодушен.       Андреас спешно сложил в уме её возможный возраст по мнению Чароплёта и убедился, что с заявлением короля это не совпадает. Миффее должно быть тридцать восемь, но Эрендор настаивал на том, что необходимо отнять от этого числа десять.       — Теперь понятно, почему она до сих пор незамужем, — задумчиво протянул Андреас, в уме прикинув, может ли Миффея на законных основаниях входить в совет и иметь в нём хоть каплю уважения от зрелых мужчин, будучи двадцативосьмилетней девушкой. — Давно она подбросила тебе идею?       Может быть, не так уж плохо иметь красавицу жену, которая изнутри знакома с влиянием советников на короля. Может быть, если бы не её прошлые заслуги и мнение Самары на этот счёт.       — Она об этом не знает, — Эрендор хрипло прочистил горло, поднявшись со стула, словно чтобы звучать более внушительно. — У тебя будет весь вечер, чтобы подумать и оценить по достоинству не ваши прошлые отношения, а её влияние на королевство. Никто не заставляет тебя питать к жене нежные чувства, твой долг — жениться и подарить стране наследников.       «И быть таким же как ты, пока она будет такой же, как мама» — про себя усмехнулся Андреас, просчитавший политику их брака ещё в детстве.       Короли не умеют любить. Короли рассматривают человеческие чувства свысока обязанностей перед государством. Короли никогда не бывают счастливы. На эту участь король Теор обрёк внука, давным-давно обойдя права принца Тредора на престол. Будь в Андреасе хоть капля желания растоптать собственную гордость, он бы отдал перстень Авридиана своему кузену, раз и навсегда прекратив все споры.