Карта мира

День 32 Если подумать, его нынешний уровень комфорта в присутствии Дина вырос до всех мыслимых и немыслимых им пределов, ведь только когда Дин заявляет о своём появлении словами: «Нет, ну серьёзно, ты в курсе, что сон — жизненно важная вещь?» — он понимает, что уже не один. Кастиэль отрывает взгляд от последней потуги Фила возвести патрульные отчёты в литературный жанр (если бы он хотел с ним секса, то наверняка бы так и сказал?) и переводит его на гораздо более приятное зрелище: сонного, взъерошенного Дина, с недовольным видом потряхивающего в руке пузырёк с таблетками. Увидев, что ему удалось обратить на себя внимание Кастиэля, Дин раздражённо всматривается в обесцветившуюся этикетку. — Откуда ты вообще берёшь эти свои запасы? Дину не спалось всю минувшую ночь, а поутру, когда он наконец отодрал себя с постели, даже больше половины содержимого кофейника не помогли ему прийти в рабочее состояние. На собраниях с патрульными он вёл себя слишком рассеянно. Затем ему стало тяжело сидеть на месте дольше пары секунд, и тогда он начал без устали расхаживать по комнате спиралями — с каждым новым витком всё сильнее увеличивавшимися в диаметре, потом ненадолго притихал, а после снова приходил в неуёмное движение, прохаживал от дивана к кухонному столу. Каждую попытку усидеть на месте хотя бы минуту сопровождал то нестройный стук пальцев по ближайшей поверхности, то нервное потирание колена, то жевание карандаша, которое не прекращалось до тех пор, пока тот не разломился на две части в его зубах. Фиолетовые круги под покрасневшими глазами Дина и устало нависшие над переносицей брови всё сильнее склоняют Кастиэля к выводу, что сегодня утром ему всё же стоило проигнорировать его настояния на повторном чтении отчётов и вместо этого куда-нибудь с ним съездить. — Ты должен спать. — Ты тоже. — Дин плюхается на пол с неуклюжим буханьем и, протерев глаза, недовольно впивается ими в две разделяющие их ровные стопки отчётов. — Тебя настолько увлекло их перечитывание весь день напролёт, что ты решил посветить этому охуеть какому захватывающему занятию ещё и всю ночь? Не отвечай, — сразу же добавляет он с предупреждающим блеском во взгляде. — Ты ведь можешь читать быстрее, чем люди? — Да, но только мёртвые языки, — признаёт он, будучи не в силах игнорировать нарастающее давление в глазницах. По своему недавнему опыту он может с уверенностью сказать, что боль эта не исчезнет до тех пор, пока он не выспится. Потребности человеческих тел порой поражают своей нелепостью и явно со злорадным довольством подкидывают новые требования. — Однако живые языки подвержены изменениям в обществах и носителей. — Вид у Дина всё такой же недоумевающий. — Другими словами, ваш словарный запас постоянно меняется, причём не только на страницах официальных изданий словарей. Даже слова обретают иные толкования в зависимости от контекста их использования, а также характера и местоположения говорящего. Поэтому чтение с английского… отличается. Дин подпирает подбородок рукой и пригвождает его хмурым с тенью упрёка взглядом. — Ты вроде как говорил, что всё помнишь. — Я помню… — начинает он. — Тогда зачем всё это перечитываешь? Он упорно напоминает себе, что из-за бессонницы в людях просыпается раздражительность. — Не знаю. — А ты попробуй поспать, вдруг поймёшь, — говорит Дин, швыряя пузырёк ему на колени, после чего, еле заметно поморщившись, потирает колено. — Ну или заправься аддераллом, он вроде как хорошо тебя бодрит. Он со вздохом подбирает пузырёк. — Я прилягу отдохнуть на пару часов после ухода дневных патрульных. — Ага, лицом в куче отчётов. Чувак, займи ты уже кровать. Я клянусь, что никаких непотребств в ней не творил. — Мне нравится диван. — Я заметил, — говорит он, снова оглядываясь в сторону выхода с тенью враждебности, причину которой Кастиэлю ещё предстоит выяснить. — Зато в спальне есть дверь. — Почему ты не спишь? — Дин еле заметно ёрзает на месте и наклоняется вперёд, чтобы взять следующий отчёт. Кажется, он сам не замечает, как в процессе трёт голыми ступнями о ковёр. Кастиэль с нездоровым интересом наблюдает, как рука Дина опускается на пол, и отсчитывает секунды до возобновления перестукивания пальцами. — Видимо, по той же причине, что и ты, — отвечает он и, выпрямив спину, скрещивает ноги и замирает в таком положении — почти неподвижном, если не брать в расчёт один нюанс: он чуть ли не трясётся. От одного взгляда на него накатывает утомление. Завтра они точно куда-нибудь съездят; если не ради сохранения рассудка Дина, то хотя бы для сохранения оного у Кастиэля. — Хочу понять, что мы упускаем. — И сон в этих поисках не помогает? Неожиданно слышать это от тебя после заверений в обратном. — Дин, к его удивлению, вместо того, чтобы ответить язвительной колкостью, лишь опускает глаза к полу. — Не поделишься подробностями? — Мне не спалось, — признаёт он, нервно шевеля покоящимися на коленях руками и смотря на Кастиэля с каким-то странным видом. Но не успевает он даже задуматься над его толкованием, как Дин выпаливает: — Всё думал про эти символы, из-за которых меня никто не видит. Когда я ходил с ними по лагерю, ты сказал, что они наёбывают чувства людей и заставляют думать, что рядом с ними никого и ничего нет, так? Кастиэль кладёт отчёт на пол. — Да. — Ты говорил, что для них проблематично покрывать более одного чувства. — Дин снова опускает себе на колени хмурый взгляд. — В общем… что произошло бы, коснись я кого-нибудь в то время, когда ходил с ним по лагерю? Как бы человек отреагировал? Точнее, как бы это ощущалось? — Для этого человека? — Вопрос интересный. — Не знаю. — Но он всё равно что-то бы да ощутил, даже если эти символы и внушали ему, что рядом никого нет. Тебе не кажется, что это было бы странно? — Кажется. — Вероятно, слово «странно» здесь не самое подходящее. — У символов в нашей хижине этот недостаток отсутствует. Ты это к чему? Дин, поморщившись, вновь смотрит вниз. Проследив за его взглядом, Кастиэль обнаруживает, что Дин уставился на свою ладонь: та неугомонно трёт бедро, после чего с нажимом накрывает колено и стискивает его до белых костяшек. — Что, если рядом в самом деле ничего не будет, но обереги внушат, что что-то есть? — говорит Дин. — Как это будет ощущаться? Пальцы Дина ослабляют свою хватку и скользят вверх по бедру, являя взору Кастиэля неровные тёмные пятна на коже поверх блекло-болотистых. Глянув вверх на всё ещё зажатую в руке бутылку, он всматривается в потёртую этикетку — время лишило её былой яркости, потрепало по краям, и теперь, вдобавок к этому, её окаймляет липкое нечто ярко красного цвета. В следующий миг Кастиэль в необдуманном порыве обхватывает запястье Дина пальцами и отводит его в сторону, чтобы рассмотреть полосы подсыхающей крови и отливающие на свету влагой пятна на потёртой этикетке. — Кас? — недоумённо спрашивает Дин. — В чём дело? — Не двигайся. — Кастиэль встаёт на колени, прямо на кучу помятых бумаг, и поворачивает руку Дина ладонью вверх. У него вырывается судорожный вздох при виде свежих ссадин, алеющих от оснований пальцев до самого запястья, и волдырей, вздувшихся меж мозолей от пистолета, — эти кровоточащие участки кожи стёрты почти в мясо. Сделав глубокий вдох, он встречается взглядом с Дином. — Дин, как ты себя чувствуешь? Дин бегло смотрит на свою руку с таким видом, будто впервые её увидал — глаза остекленелые, зрачок то сужается, то расширяется, словно он никак не может во что-то вглядеться. Спустя пару секунд он наконец промаргивается и смотрит на Кастиэля в полной растерянности, граничащей со страхом. — Без понятия. — Это нельзя оставлять без лечения, — ровным тоном, точно говоря про ничем не примечательную рану, заявляет он. Похоже, его спокойствие вселяет в Дина некоторую уверенность: тот кивает с нескрываемым облегчением и его тело почти безвольно обмякает, как только Кастиэль отпускает его руку и поднимается на ноги. Отыскав на кухне аптечку, он машинально проверяет её содержимое несмотря на то, что с появлением Дина взял привычку проделывать это каждый день, — ему просто нужно выиграть время до тех пор, пока руки не перестанут дрожать. Едва убедившись, что он сумеет хотя бы создать видимость хладнокровия, Кастиэль моет руки, тщательно их вытирает, достаёт чистую салфетку, смачивает её и возвращается с ней и аптечкой в гостиную. Дин без движения наблюдает за тем, как Кастиэль толкает стопку отчётов в сторону и садится перед ним, скрестив ноги. — Дай мне руку. Дин повинуется без вопросов и препираний, что в рейтинге самых ужасающих Кастиэля вещей, которым он стал свидетелем за один только сегодняшний день, занимает едва ли не первое место. Он обвивает пальцами хрупкое запястье и отмечает чуть превышающий норму пульс Дина, после чего кладёт его ладонь себе на колено и осторожно расправляет в стороны покрасневшие пальцы, чтобы оценить общий ущерб. Прикосновение к лопнувшим волдырям на указательном пальце извлекает из Дина сдавленное шипение, однако, когда Кастиэль проводит большим пальцем по самым болезненным на вид ссадинам возле запястья, где кожа стёрта почти до мяса, Дин даже не морщится. Неудивительно, что ему не удалось сегодня поспать. — Тебе больно? — Не особо, — отвечает Дин после слишком долгой паузы и опускает безразличный взгляд на руку Кастиэля, счищающую кровь. — Хотя, наверное, должно быть. — У тебя очень высокий болевой порог. — Скомкав салфетку и убрав её себе за спину, он протягивает руку за алкоголем и чистой марлей. — Инфекция представляет проблему, — спокойно добавляет он, сосредотачиваясь на тщательном очищении каждой ссадины. — Поскольку нынче сохраняется острый дефицит рабочих больниц, даже самые лёгкие ранения должны получать своевременное лечение во избежание дальнейших осложнений. — А ты можешь подцепить инфекцию? — интересуется Дин, совершенно не замечая, как на его руку выливается половина бутылки спиртного, забрызгивая ковёр с близлежащими отчётами и окружая их резким запахом. — Пока что я ничем не болел, — коротко отвечает Кастиэль. — Вероятно, причиной тому моя принадлежность к совершенно другому виду, однако, поскольку бактерии и вирусы подвержены мутациям, в один прекрасный день я могу проснуться с какой-нибудь болезнью. — Убрав в сторону использованную марлю, он берёт местный антибиотик и начинает растирать его по всей ладони Дина. — Когда начала болеть твоя рука? Прошлой ночью ты тоже не спал. Это тогда ты впервые ощутил в ней дискомфорт? Выражение лица Дина становится пустым. — Не знаю. Возможно. Я постоянно просыпался с таким чувством, будто я что-то забыл. Будто от какой-то чесотки, но стоило мне о ней подумать, как она исчезала. По ходу медицинских процедур Кастиэль ищет в памяти все относящиеся к этой странности зацепки. На ум сразу же приходят сегодняшняя неугомонность Дина и его перестукивание пальцами, плохой сон ночью; из воспоминаний за вчерашний день он выцепляет то, как ночью на крыше Дин постоянно возился с бутылкой, как спросил его про левую руку, пока они сидели на джипе… потом он вспоминает, как Дин ушёл к перекрёстку, где присел на корточки, коснулся дороги и сразу же встал, потирая ладонь о бедро, словно прогоняя ощущение чего-то ему неприятного. — На перекрёстке. — Он накрывает рукой запястье Дина, прижимая большой палец к резко подскочившему пульсу. — Вчера, когда мы обсуждали танки. Ты сказал, что в том месте, где обрывались следы, дорога была не похожа на все остальные. Ты ничего не почувствовал, когда коснулся её? — Нет, — на грани слышимости отвечает Дин. — Там ничего не было. Свободной рукой Кастиэль берёт предварительно отрезанную полоску пластыря и, вслушиваясь в быстрое, поверхностное дыхание Динас постепенно ускоряющимся сердцебиением, усилием над собой унимает зарождающуюся в руках дрожь, чтобы приклеить пластырь поверх раны и разгладить его по краям. — Ты говорил, что дорога на перекрёстке выглядела иначе. В чём заключалось отличие? — Она была светлее, — поколебавшись, Дин добавляет: — И ровнее. — Вытяни пальцы, чтобы пластырь не стянул кожу. — Дин, чей пульс набирает скорость с каждым мгновением тишины, без слов выполняет его просьбу, и он силится придумать новый наводящий вопрос. — Асфальт выглядел изношенным от гусениц танка? Дыхание напрягшегося Дина сбивается вслед за пульсом. — Нет, он был гладким, будто его отшлифовали катком или вроде того. — Вслед за его резкой паузой начинает подрагивать удерживаемая Кастиэлем рука. — Или, не знаю, расплавили. Раньше я ничего подобного не видел. — Пластырь стягивает твою кожу и снижает подвижность пальцев. — Кастиэль отклеивает один край пластыря и как можно ровнее прилепляет его вновь. — Прошу прощения. Мне недостаёт опыта в обработке ран. — Взяв следующий пластырь, он вновь старается без складок облепить им палец и думает, о чём ещё следует спросить. — Ты сказал, что она была светлее. Из-за краски? — Чувак, кому вообще могло прийти в голову покрасить дорогу? — с недоумённым раздражением отвечает Дин. — Ты не представляешь, на какие занятия может сподвигнуть скука. — Ему нужно больше времени. — Вытяни пальцы ещё раз. Не хочу, чтобы у тебя сбился прицел. Опиши её. Дин, покорно вытянув пальцы, ненадолго замолкает. — Она… вроде как… блестела. — Будто её только что покрасили? — осторожно уточняет Кастиэль, и пульс застывшего Дина резко подскакивает. — Будто она была из металла. Кастиэль ловит мечущийся взгляд Дина. — Но по ощущениям она была не из метала. — Дин неуверенно кивает. — На что она была похожа? После секундной тишины его берёт сомнение в способности Дина дать ему ответ: зелёные глаза помутнели, расфокусировались, но в следующий миг он сглатывает и переводит сосредоточенный взгляд на Кастиэля. — Я ведь уже сказал. Что вообще можно почувствовать при контакте с ебучей пустотой? В следующий миг пульс Дина резко снижается, и его тело покидает всё скопившееся в нём напряжение. Отпустив его запястье, Кастиэль собирает все медикаменты в коробку и весь путь до кухни, где он убирает аптечку на место и снова моет руки, ощущает на себе его пристальный взгляд. По возвращении Кастиэль бегло смотрит на руку Дина — та до сих пор лежит у него на коленях, но даже её ободряющая недвижимость не вселяет уверенности в том, что странный приступ не сразит его вновь. Развеять опасения можно лишь одним способом — увидеть то, что видел Дин. — Лучше возвращайся в постель, — говорит Кастиэль, складывая отчёты в ровную стопку и разглаживая смявшиеся углы: движениями руководит скорее желание занять их чем-то до ухода Дина в спальню, нежели беспокойство о внешнем виде бумаги. Боковым зрением он улавливает, как рука Дина сжимается в кулак, но, подняв настороженные глаза к его лицу, понимает, что это была лишь произвольная реакция. — Ты плохо спал. — Но теперь смогу отоспаться. — Я на это надеюсь, — честно отвечает он из нежелания лгать и знания того, что Дин всё равно бы ему не поверил. — Дин… — Ты хочешь вернуться в город, — перебивает Дин. — Чтобы лично посмотреть. Что это была за херня, Кас? — Я не знаю. — Про себя вздохнув, он убирает стопку отчётов в сторону. — Иди спать. Я вернусь ещё до твоего пробуждения. — Ты знаешь, что это такое? В этом и проблема. — Я не пойму, пока не увижу. — Понятно. — Дин поднимается на ноги. — Тогда я пошёл обуваться. — Тебе лучше… — Кас? — Он поднимает взгляд и встречается с глазами Дина, в глубине которых искрит призрачное озорство. Тот встряхивает перед ним связкой ключей. — Я иду обуваться. — Как ты… — Губы Дина дёргаются в улыбке. — Неважно. Буду ждать. — Правильный ответ, — с этими словами Дин разворачивается в сторону спальни. — Вернусь через пять минут.

***

В свете фар джипа Кастиэль кругами ходит по тому, что когда-то в прошлом считалось дорогой, и подавляет инстинктивное отторжение, которое преследовало его с тех самых пор, как он впервые её увидел. Несмотря на то, что она содержит в себе все видимые свойства и отражательные способности железа, а также следы присутствия с полдюжины прочих металлов и, вероятно, человеческой ДНК, ему никак не удаётся разглядеть фактический состав дороги. Даже не привыкший к странностям человеческий глаз ни в коем разе не сумел бы визуально воспринять это как асфальт при самом скверном освещении. Человеческий инстинкт до невообразимого хорошо помогает изобличать те существа и явления, что выдают себя за то, чем не являются. Потому инстинкт опытного охотника — Дина — в обычных условиях непременно среагировал на эту дорогу как на угрозу. Кастиэль выделяет взглядом то место, где измерения плавно перетекают в незатронутую их слиянием дорогу, приседает на корточки и, сделав глубокий вдох, вынуждает себя провести пальцами по её поверхности. Он отмечает присущую асфальту шероховатость, противоречащую видимости его безупречной гладкости, и растянутые по дороге следы грязи. Но когда он надавливает на неё, она противно прогибается под нажимом его пальцев, подобно отварному мясу. Кастиэль, отшатнувшись, еле удерживает равновесие от резкого приступа головокружения и в точности как Дин начинает потирать пальцами бедро в бесплодной попытке стереть прилипшее к коже воспоминание. — Всё путём? — интересуется Дин, одним своим голосом давая понять, что у Кастиэля нет возможности уклониться от ответа, который для его же блага желательно озвучить в пределах пяти следующих секунд. — Да. — Кастиэль, глядя на Дина, медлит с ответом. В льющимся со спины свете фар рассмотреть выражение его лица никак не выходит, однако неровность голоса Дина выдаёт его волнение. Он переводит взгляд обратно на дорогу и задумывается: стоит ли попробовать или лучше не рисковать. Ему хватило той мигрени от присутствия Дина в чужом мире. Но, с другой стороны, для того и существуют обезболивающие. — Хочу кое-что попробовать. Это быстро. После выдержанной паузы Дин говорит: — У тебя пять минут. — Больше мне и не понадобится. Поднявшись, он на мгновение сосредотачивается на Дине и позволяет себе увидеть, как он вибрирует в пространстве и времени — чисто визуальную интерпретацию резонанса человека вне родного мира с его окружением — и вновь отгораживается от неё во избежание рецидива мигрени. В то время он ещё не понимал — ничто не наталкивало на подобные мысли, — что эта остаточная способность таит за собой нечто большее. Намеренное её применение не должно повлечь за собой особых проблем, поскольку в этот раз он хотя бы осознаёт свои действия. Прикрыв глаза, он делает глубокий вдох и обращается в поиски по своему разуму. В первую секунду Кастиэль ничего не находит — кто бы сомневался, где это видано, чтобы он хоть раз, даже непреднамеренно, сделал хоть что-то полезное? — но затем он ощущает отклик, словно неизмеримой мощи давление напирает на слабую преграду, и прикасается к ней. А затем он распахивает глаза, и перед ними без остатка рассыпается весь визуальный спектр. Одна лишь вспышка сенсорной информации ошеломляет. Нежелание напугать Дина с трудом удерживает его на ногах, и он закусывает губу в попытке удержать поток ощущений под контролем, в попытке отключить все органы чувств, кроме зрения. Но когда тошнотворный водоворот мира наконец принимает понятный ему вид, его потоки вскрывают кожу на спине в сопровождении пронзительного звука — будто скрежета металла о металл, и рот наполняется привкусом железа. Ангелам в своих сосудах не требуется отфильтровывать зрение сквозь материальное тело, однако, судя по тому, что он способен видеть Дина, это вполне возможно. Вся его нервная система задействована для передачи информации, у которой практически нет сенсорного эквивалента и однозначного толкования. Она обрушивается резкими, острыми вспышками, смрадом разложения и, кажется, криками, и краем сознания он цепляется за надежду, что Дин ничего из этого не слышит, не видит и не чувствует. В общем-то, у него случались приходы и похуже. От этого хотя бы будет польза. Несколько часов (по ощущениям так точно, а на деле — не больше пары секунд) спустя ему наконец удаётся понять, как свернуть всё это в нечто логичное, и он постепенно возвращает все слои из ткани мироздания по местам. На мгновение мир взрывается красками и звуками, а после вновь устаканивается, и материальная плоскость обретает призрачные очертания под наложенным на неё отражением множественности бытия, в котором она лишь одна неприметная часть. Если Кастиэль и ожидал что-то увидеть, то явно не это. Дорога сверкает серебряной белизной, подобно кристально чистой воде во льдах, обозначая границы поражённой площади и выступая чётким разделителем тёплой, здорового жёлто-зелёного цвета зоны и соседствующей с ней болотистой пустошью, где царит унылая, безжизненная пустота; тьма, которая не имеет ничего общего с той, что завладевает неосвещённым пространством. Его охватывают нескончаемый жар и бесконечный холод — неотличимые, тождественные друг другу, сплетающие пустоту с реальностью скрежещущим, будто бы металл по металлу, швом. Стон бытия, точно заживо им потрошимого, сотрясает мёртвое безмолвие и бесповоротно в нём тонет. Что вообще можно ощутить при контакте с ебучей пустотой? — Кас? Знакомый голос перетаскивает на себя его внимание с этой области, и весь город, усеянный очертаниями небытия, которые выжжены в ткани мироздания, начинает расстилаться перед ним. Увиденное сокрушает своим масштабом, он видит слишком много, не успевает обрабатывать даже малую часть, но не может оборвать визуальный поток, с каждой секундой лишь набирающий мощь и разбегающийся колючим зудом под кожей. Где-то на краю сознания вспыхивает вопящая мигрень — вероятно, не будь его нервная система и без того перегружена до немыслимого предела, через который не в силах пробиться даже столь мучительная боль, он бы уже лежал, раздавленный ею, без сознания. Внутренний взор тем временем достигает пригорода: там, к счастью, не наблюдается ничего живого, и вслед за этим по его чувствам с новой силой ударяют запах и привкус металла, а между лопаток словно вонзается тупой, без малейшего заострения на лезвии, нож. От ладоней к кончикам пальцев разносится предупреждающее покалывание. Это тело, пускай и созданное сосудом, не рассчитано на то, чтобы передавать всё то, что способно узреть его истинное обличие без защиты в виде благодати. И, раз уж на то пошло, оно вообще не должно пытаться это осуществить. Поэтому в скором времени всё наверняка прекратится само по себе. Или, рассеянно думает он, лучше поскорее остановить это своими силами и больше никогда и ни при каких условиях не повторять подобное. Он делает осторожный шаг назад и силится вспомнить, с чего всё началось, но с поисков этой отправной точки сбивает очередной поток сенсорных данных — кажется, он достиг границы округа. И минует её Кастиэль с привкусом крови на языке. — Кас? — Несмотря на расстояние, несмотря на обилие информации, голос Дина доносится до него чётко и ясно, подобно вонзившемуся в плоть острому как бритва ножу, и Кастиэль с благодарностью за него ухватывается. — Ты как? Поговори со мной. Когда он поворачивает голову в направлении его голоса, призрачные очертания Дина смещаются и вспыхивают ярко-зелёной вспышкой с проблеском небесной синевы и золотыми искрами (что, конечно же, ничуть его не удивляет; он лишь недоумевает, что обошлось без музыкального сопровождения — чего-нибудь из репертуара Баха в исполнении Металлики, и непременно с арфами). И живое опровержение этого бесчинства находилось от Кастиэля в считанных дюймах. Один лишь взгляд на него отзывается внутри неожиданным умиротворением. — Под задним сиденьем, — как можно чётче проговаривает он, про себя надеясь, что говорит это вслух. — Лежит бутылка. Принеси её. — Я пожалею об этом, жопой чую, — смиренным тоном отвечает Дин. Призраки материального мира пугающе смещаются, но яркость Дина среди них ничуть не меркнет, и Кастиэль получает более-менее ясное представление о нынешнем положении джипа, когда в его сознании эхом отдаётся хлопок дверцы. — Тебе подсобить? Годы назад. — Нет. Стой, где стоишь. Сосредоточившись на относительном положении Дина — чуть правее середины бампера — Кастиэль направляется к нему, огибая край непотребства у своих ног, и оказывается за его пределами. Он опасливо протягивает руку туда, где должен быть джип, и нащупывает обнадёживающую, избавляющую от подкожного зуда твёрдость металла. Проведя пальцами по решётке радиатора, он облегчённо падает на землю и утыкается лбом в подтянутые к себе колени. Когда он закрывает глаза, продвижение дальше не останавливается, но хотя бы сбавляет скорость. Перед опущенными веками с каждым мигом проносится всё больше дыр, и каждая вспышка небытия посреди мира живых нещадно сдирает с него слой кожи, оглушает нарастающим скрежетом будто бы гнущегося металла и смрадом гнили. А когда он открывает глаза, напряжение с головной болью слегка ослабевают. Пожалуй, смысл в этом есть — всё-таки люди в основном полагаются на своё зрение и потому лучше приспособлены к интерпретации визуальных данных. Глядя куда-то вперёд, он силится подобрать ободряющие слова. Но те так и не идут. — Не поделишься, почему ты выглядишь так… — Дин выдерживают веющую угрозой паузу. — Кас, посмотри на меня. Он поднимает взгляд с надеждой, что со стороны не сильно очевидно, что его терзают смутные сомнения в том, куда следует смотреть. Зелёно-голубые контуры фигуры Дина неуёмно подёргиваются рябью, из-за чего ему не удаётся сосредоточить взгляд на предполагаемом положении его лица. — Ты меня не видишь, да? — Смотря, — подрагивающим голосом отвечает Кастиэль, — как ты понимаешь слово «видеть». — Объясни мне, — спокойно просит Дин. — В материальном теле зрение работает совершенно иначе, — вслух размышляет Кастиэль. Однако, несмотря на то, что поток зрительной информации слегка замедляет свой ход, чуть послабляя давление на все органы чувств, он верным ходом приближается к границе штата. Оттуда, судя по всему, и держат путь возвращающиеся животные. У него возникает желание сосредоточиться и найти среди них коров, дабы положить конец постоянным стенаниям Дина по исчезнувшему мясу для гамбургеров. — Похоже, для символического его представления используется некое подобие синестезии… я говорил, что ты в самом деле вибрируешь, когда я замечаю, что ты находишься не в своём времени? Вид крайне тошнотворный, и в то же время от его разглядывания невозможно оторваться. Но сейчас ты… — Зелёный, и ты сияешь: как иначе? Тебе под силу осветить весь мир при желании. — Что ты сделал? — ровным тоном, под которым таится целый свод эмоций, перебивает Дин. — В тот раз, когда ты увидел меня вне моего времени, ты себя так не вёл. — Если бы в тот раз я почувствовал всё то, что чувствую сейчас, то определённо не стал бы повторять это. — Отлично, хотя бы это мы прояснили, — быстро говорит Дин. — А теперь объясни, что с тобой происходит. Кастиэль сглатывает гнилой привкус с языка и еле подавляет рвотный позыв. — Сначала мне хотелось бы выпить. И я не уклоняюсь от ответа, просто… — Понял. — В руку просовывается бутылка. — Крышка снята. Жжение от первого глотка отзывается в нём почти до ничтожного блаженным удовлетворением, почти достаточным для того, чтобы отвлечься от дробящей пульсации в висках, участившейся до благотворной для развития аневризмы частоты. Опустив к ногам заметно полегчавшую бутылку, он откидывается затылком к решётке. — Надо было показать тебе, где я прячу Древний Ужас до отъезда. — Кас, — зовёт Дин еле слышным голосом. — Что происходит? — Люди, чьи тела могут занимать ангелы, рождаются со способностью пропускать через себя все наши способности, и благодать выступает амортизатором её мощи во избежание повреждения сосуда. — Кастиэль замолкает, чтобы сделать очередной глоток. Он где-то слышал, что эффект плацебо способен помочь в подобных ситуациях. И немного помощи будет очень кстати — он уже достиг границ Канзаса. Огромным усилием над собой ему всё же удаётся вновь замедлить ход потока. — Когда я увидел тебя… я понял, что, возможно, для меня ещё не всё потеряно. — Ему лишь нужно немного помощи — он не просит ничего невозможного. — Я не подумал, что если пропустить через себя всё это, будучи в человеческом теле, то нагрузка на его чувства будет… скажем, колоссальной. Точнее было бы сказать, что он не ожидал такого поворота, поскольку сомневался, что у него вообще получится это провернуть. Он был уверен — откуда у него вообще взялась эта уверенность? — что либо его затея сработает при параметрах человеческого тела, либо окажется с ними несовместимой, и тогда просто-напросто ничего не выйдет. — И что такое ты хотел увидеть, раз для этого пришлось делать то… что ты сейчас делаешь? Он увлажняет губы. — Хотел увидеть, что это… хотел увидеть больше. — Насколько больше? — Всё и вся, — на выдохе отвечает он. — Но только здесь, а не… везде. Я не знал, что всё так получится. — Его пронизывает острое чувство, словно что-то внутри с треском ломается. — Я только что миновал границу штата. Кажется, я видел коров… — Не знал он… тебе жить надоело? — голос Дина взлетает на октаву с каждым словом. — Ты о чём вообще думал? — Я подумал, — огрызается он, потому что Дин не представляет, насколько он прав, и его недовольство выводит из себя, — что если реальность грозит схлопнуться вокруг нас, то не помешает получить хоть какое-то предупреждение. — Кастиэль, уже подобравшись к границе континента, снова старается оборвать весь процесс, силится обратить внутренний взор обратно к городу. И с нарастающей паникой осознаёт, что ничего не выходит. С каждым мгновением он видит всё больше и больше точек глухой пустоты среди живого мира, пока на него не обрушивается осознание, что сотни — тысячи — этих точек неравномерно разбросаны по всем Соединённым Штатам. — Они сбились в группы, — выдыхает он. — Что он… Пульсирующие терзания мозга перерастают в неистовое жжение, и оно без конца рассекает череп мучительными, подобно вскрывающим голову скальпелям, приливами боли. Затылок Кастиэля с треском встречается с решёткой радиатора, и по губам начинает бежать холодная влага. Кастиэль, поднеся пальцы ко рту, признаёт в этой влаге кровь из носа. — Чёрт! — К боку прижимается Дин, шлепком по руке убирает её прочь от лица и едва ли не болезненным скребком кожа о кожу стирает из-под носа кровь. — Кас, прекращай! В душе не ебу, что ты делаешь, но прекращай это! Сейчас же! — Я не… — Он вновь сосредотачивается на Дине и с удивлением отмечает, что давление ослабло. — Не могу. — Что? — Ангелы способны видеть всё, везде, сразу, во все времена и всегда, — еле дыша, объясняет он и через туман в голове пытается вспомнить правильный порядок действий при кровотечении из носа. Кажется, нужно запрокинуть голову? — Я подумать не мог, что увижу… — абсолютно всё, ведь это неправильно — телесная форма жизни не должна иметь доступ к тому, что не в состоянии осознать и что может нанести ей непоправимый ущерб. — Всё, — повторяет он, сглатывая кровь. — Но в этом виде, в этой плоскости и месте, где я сейчас нахожусь, всё должно происходить в линейном времени, поэтому я не могу увидеть всё в один момент. На это уйдёт некоторое время. — «Всё» в смысле город? Штат? — Немного помолчав, Дин добавляет: — Весь мир? — В смысле всё. — Он вытирает свежую кровь рукавом. — Все плоскости, всё ныне существующее. — В конечном итоге дело может дойти и до всех времён, хотя линейность времени исключает эту возможность. Но поскольку даже возможность того, что сейчас делает он, исключена всеми законами, ни на какие гарантии рассчитывать не приходится. Он почти слышит проносящийся в голове Дина мыслительный процесс — и даже не удивился бы, выяснись, что он в самом деле невольно настроился на поток его сознания, громкость которого затонула под океаном всего того, что вселенная пытается в него влить — после чего Дин еле слышно говорит: — И сколько из всего этого может выдержать твоё тело? Ответ на этот вопрос ещё в процессе формирования. — Не знаю. — И ты решил, что выяснить это опытным путём — отличная идея, — без выражения говорит Дин. — Господи. И что произойдёт, если ты не сумеешь остановиться? — Сложно сказать. — И это почти чистая правда: вариантов так много, и все — один страшнее предыдущего. — Если объём сенсорной информации превысит допустимое значение, я, скорее всего, потеряю сознание, что, вероятно, остановит это… — Вероятно? — Я сделал это намеренно, — раздражённо отзывается он. Стягивающий голову обруч боли слегка расслабляет свои тиски; оно и не удивительно — выпады Дина невозможно оставить без вынужденной доли внимания. — И доподлинно не знаю, возможно ли остановить это без… самоличной остановки. — И что тогда? — тут же спрашивает Дин, явно вообразив себе худший из исходов. — Если оно продолжится даже после твоей отключки, что произойдёт тогда? — В конечном итоге оно выжжет мой зрительный нерв, поскольку сейчас основная нагрузка идёт на него, — нехотя отвечает он. — Однако оно перегружает и прочие органы чувств, поэтому вскоре наверняка перейдёт на них. Полагаю, по прошествии некоторого времени оно выжжет всю нервную систему, и тогда… — И тогда ты умрёшь. Кастиэль кивает. Ему с трудом верится, что свой последний разговор с Дином он проведёт за описанием множества сценариев своей страшной смерти. — Вероятно, я приду в вегетативное состояние, но это будет возможно только при том условии, что чрезмерная нагрузка не вызовет кровоизлияние в мозг. — Вот так утешил, спасибо, — раздражённо фыркает Дин. — Напомни-ка, с какого перепугу ты посчитал это хорошей идеей? — Я подумал… — Кастиэль, застигнутый врасплох собственным гневом, сглатывает. Пора бы уже принять свою участь. — Я подумал, что сумею удержать всё под контролем. Что смогу выбрать, на чём сосредоточиться, что смогу удерживать внимание на чём-нибудь одном среди огромного множества и игнорировать всё остальное. Я не подозревал, что всё будет так… — Глаза Кастиэля против его воли покидают лицо Дина, и перед ними тут же вспыхивает продолжающий расширяться мир. И чем больше он видит (как он мог всё это забыть?), тем сильнее и дальше распространяется боль в голове. — Ангелы видят всё, в то время как люди способны видеть в единый момент только что-то одно, отсекая всё прочее. Я решил, что тоже так смогу. Если мне вообще удастся начать. — Кас! — Внезапно не его бёдра падает что-то тяжёлое, и тёплые, мозолистые ладони обнимают его лицо и дёргают его кверху, где перед глазами появляется один лишь Дин. — Другое дело, — шепчет он, большим пальцем собирая влагу с верхней губы. В нос ударяет непереносимый запах железа. — Не умолкай. Почему ты не можешь остановиться? Просвети меня. Короткими словами. Ты так умеешь? — Возможно, но это… — Он силится придумать понятную Дину аналогию. — Представь, что ты идёшь через огромный дом, где ты бывал всего однажды. В нём толпятся сотни и сотни людей, они без конца встают у тебя на пути, пока ты пытаешься найти один-единственный на весь дом переключатель света, а на фоне изо всех комнат играет выкрученная на полную громкость музыка. — После секундного колебания он продолжает: — И дом продолжает увеличиваться. А иной раз на тебя кидаются люди с мачете, чтобы ты забыл про то, что делал до этого. Дин издаёт неопределённый звук. — То есть, тебя отвлекают. — Да, подходящее слово. — Значит, тебе нужно сосредоточиться. — Дин поднимает его голову ещё выше, впиваясь пальцами в кожу под подбородком, и Кастиэль, вопреки всему, чувствует это. — Нет-нет, смотри на меня… хм. — Во взгляде Дина — пристальном, задумчивом и как никогда сосредоточенном — сверкает нечто сродни удовлетворению. — Так и думал, — бормочет он словно бы самому себе со странным довольством в голосе. — Продолжай смотреть на меня, Кас, слышишь? Тебе ведь нужно на чём-то сосредоточиться? Чтобы замедлить всю эту хрень, перевести дух и придумать, как её остановить? На данный момент способность Дина рассуждать без всяких сомнений на порядок превосходит его собственную. — Да, полагаю. — Так пусть этим чем-то, — говорит он, — стану я. Ты сможешь на мне сосредоточиться? — В ответ на кивок Кастиэля Дин вдавливает пальцы в его плоть до самой кости, словно вознамерившись оставить на ней на добрую память следы. — Ответь мне, Кас. Словами. — Да, — покорно говорит он, всеми силами сужая свой фокус на Дине, на давлении его пальцев, его весе у себя на бёдрах, его голосе. Падение лишило Кастиэля возможности видеть его душу, читать мысли и поспевать за сложным, не до конца понятным потоком эмоций. То, что он испытывает сейчас, совсем не похоже на отфильтрованные человеческими ограничениями ощущения, поскольку сейчас он, хотя бы самую малость, распознаёт все обрушивающиеся чувства. Дин, будучи охотником, не даёт страху овладеть собой, но даже так границы его эмоций всё продолжают размываться, и узды строгого контроля выбивают из рук волны тревоги, гнева и ужаса. Однако глубоко под этим водоворотом скрывается твёрдая, подобно кремню, уверенность, на которой смело можно построить весь мир. — Я смогу. — Обещаешь? — по коже проходит жёсткая ткань, стирая кровь. — Так, кровотечение остановилось, думаю, это хороший знак. Ты со мной? — Он дожидается кивка Каса. — Отлично. А теперь вырубай эту херню. Не исключено, что у него могло разыграться воображение, ибо даже мигрень ощутимо ослабляет своё давление от трепета перед настойчивой уверенностью Дина. И удивляться тут нечему: за всё его существование ещё никому и ничему не удавалось с такой лёгкостью завладевать его безраздельным вниманием. — Хочу напомнить, что я ещё не предпринимал попыток тебя соблазнить. — Больше всего на свете в этот момент ему хочется увидеть выражение лица Дина. — Так что не пойми неправильно мою команду: не двигайся. Вместо того, чтобы дождаться его ответа — Дин наверняка ещё в недоумённом ужасе переваривает первое предложение — он вслепую тянет руку вверх, пока не обхватывает пальцами запястье Дина, и судорожно втягивает воздух от прикосновения. Впервые за пять лет в этом мире и два года — в этом обличии, вечно существовавшая в его представлении необъятная пропасть между тем, что он знал о человечестве, и тем, что оно на самом деле из себя представляло, видится ему до ничтожного крошечной. Заложенные в него с начала времен теоретические знания о людях и о том, что они собой являют, находят живое воплощение в этом невозможном человеке, в этом ярком олицетворении всея человечества — того, каким оно было, есть и могло бы стать при его безграничном потенциале. «Если однажды и подворачивался удачный момент для откровения, то этот — полная ему противоположность», — думает Кастиэль. — Кас? — раздаётся голос Дина на грани слышимости, в противовес ускоренному под пальцами Кастиэля пульсу — единственному признаку его необузданного страха. — Ты как? Поговори со мной. — Дай мне минуту. — Можешь не спешить. — Дин — та самая гора, что не хочет идти к человеку, и в то же время — человек, способный вселить в неё желание сместиться. Заднюю сторону шеи неожиданно обнимают мозолистые пальцы, и в следующий миг к его лбу яркой вспышкой тепла прижимается лоб Дина. — Ты справишься, — выдыхает он. — И как только закончишь, я тебя прибью нахуй. Он кивает: осторожно, чтобы не лишиться слабого тепла. — Принято к сведению. Сосредоточившись на Дине, якорем удерживающем его в этом моменте, он мысленно возвращается к самому началу, к их первой встрече, с которой всё началось. Он вспоминает, как впервые увидел Дина вне своего времени, и как его, укуренного вхлам, ничуть не волновало происходящее и его причины. У длительного злоупотребления изменяющих сознание веществ имеются некоторые преимущества: к тому времени ему доводилось пережить такие трипы, что по сравнению с ними человек, пускающий рябь по времени и пространству, показался бы ничем не примечательным явлением. Тогда он даже не задумался, возможно ли устранить этот досадный эффект; он избавился от него машинально, будто повинуясь инстинкту — вроде того, что заставляет дышать. Он не думал о возможности неудачного исхода. А если бы всё и обернулось неудачей, то её последствия задели бы только его самого. На сей раз череда неудач не венчается непреходящей мигренью и не ставит под угрозу одну лишь его жизнь. Теперь жизнь Дина тоже висит на волоске: он заперт в незнакомом мире, где Апокалипсис вновь встал на паузу из-за одного лишь его существования, и то, чему Кастиэль сейчас стал свидетелем, проронило зерно тревожного подозрения в том, что могло сотворить всё им увиденное. Боль в голове тут же набирает силу: видимо, лучше об этом не думать. В челюсть, будто бы в подтверждении этой мысли, впиваются пальцы, вынуждая обратить внимание туда, где ему положено быть. — Вот так, продолжай в том же духе. Ты отлично держишься. Дин верит, что он справится, и Кастиэль безумно устал его разочаровывать. Поэтому сейчас — хотя бы в этот раз — он оправдает его надежды. — Я справлюсь. — Знаю. — Пальцы Дина на мгновение сжимаются чуть плотнее в ободряющем жесте. — Начинай. Вновь сосредотачиваясь на Дине, он представляет мир таким, каким его можно увидеть лишь человеческими — нет, его собственными глазами, принадлежащими телу, которое он уже не носит от безысходности, а в котором вынужденно существует — и разделяет его на составляющие: зрение, осязание, слух, обоняние, вкус, — границы телесной формы жизни. Выходит на удивление просто. Он прожил таким образом — как человек — столько лет, что теперь безошибочно находит все границы и недоумевает, откуда в нём взялась уверенность в том, что это так сложно сделать. Он осторожно сворачивает всё прочее и задвигает получившийся свёрток в тот уголок разума, откуда извлёк его. Вмещается он с большим трудом: размытый овал лица Дина окружает радужное гало, но на нём выделяется ярчайшая, безошибочно узнаваемая зелень глаз. Кастиэль, уставляясь в их глубину, снова пытается затолкнуть всё лишнее поглубже и только дождавшись ответного давления — будто бы щелчка от вставшей на место мозаики — позволяет себе закрыть глаза. Он вслушивается в размеренное дыхание Дина и начинает дышать ему в такт. В ушах стучит перегоняемая сердцем кровь, шуршат тихие звуки ночного города, в нос ударяют витающие в воздухе запахи с ароматом тверди под ним. Спиной Кастиэль различает очертания джипа, а шеей и бёдрами — заземляющий вес Дина. Когда он вновь разлепляет веки, перед ними предстаёт глубокая ночь и светящиеся недоверием глаза Дина — два до невозможного яркие, как само Творение, средоточия зелени. — Ты светился, — слышит он свой голос будто со стороны, и брови Дина настороженно взметаются вверх. — В смысле, тогда. Сейчас уже нет. Сделав глубокий вдох, Кастиэль осторожно размыкает мёртвую хватку онемевших от напряжения пальцев с запястья Дина и позволяет руке безвольно рухнуть на обнадёживающую твердь асфальта. Морщины на лбу Дина углубляются. — Кас? — Я… — скрипучесть собственного голоса неприятно режет по ушам, навевая вопрос: звучал ли он так на протяжении всего их разговора. Кастиэль прочищает горло и пытается снова: — Прошу прощения за… — Что? Дин прослеживает его взгляд — он сосредоточен на его запястье, вокруг которого расцвёл фиолетовый след от пальцев Кастиэля. И которое он мог бы сломать, в приглушённом ужасе думает он, до сих пор продолжая заново знакомиться со своим телом и приноравливаться к давно забытым ощущениям. Все чувства смешались в неразборчивую массу, будто он снова пал и оказался в человеческом теле без приложения в виде человеческой сущности. Но на самом деле то, что он испытывает сейчас, ничуть не похоже на то, что ему пришлось испытать тогда. Сейчас всё это кажется знакомым: теперь это уже не неизведанная, враждебно настроенная территория, где на него без устали нападали издержки биологии, где он, заведомо обречённый на поражение, был вынужден вести неравный бой. И он вёл его так долго, что в какой-то момент стал продолжать его сам того не осознавая. Нечто внутри, до боли стянутое в узел, неожиданно ослабляет своё давление. — Кас, ответь мне, — опасно ровным тоном говорит Дин. — Ты в порядке? Он снова прочищает горло, и на этот раз голос звучит более привычно. — Я не хотел… — Забей. — Глаза Дина сужаются. — Ответь на вопрос. Ты в порядке? — Да. Всё получилось, спасибо. Теперь, в отсутствии мощного отвлечения в виде сенсорной перегрузки, дают о себе знать боль в прокушенной губе, зачаток того, что грозит перерасти в невыносимую мигрень, и непреходящий отголосок боли в правой руке от чрезмерного увлечения письмом. Вслед за ними накатывает усталость, зябкость от прохлады позднего вечера и, что самое ужасное, — ощущение веса Дина у себя на коленях. Кастиэль замирает. И не может поверить в происходящее. — Отлично. — Глаза Дина в невозможной близости вспыхивают облегчением, а неестественно напряжённые плечи расслабляются. — Больше так не делай. — Едва ли в моих силах это пообещать, — говорит Кастиэль. В зияющей пустотой голове он тщетно ищет мотивацию попросить Дина слезть с него, пока тот не заметил кое-что… неловкое. — Меня ведь приводит в восторг идея скоротать вечер за выжиганием всех своих органов чувств. Но раз ты настаиваешь… — Завались. — Дин слезает с Кастиэля и садится рядом с ним плечом к плечу, подбирая бутылку. Как видно, смесь облегчения и досады на его лице остаётся им незамеченной. — И иди в жопу. Мне надо выпить.

***

По прошествии почти пятнадцати минут сознание Кастиэля, продолжающее отходить от отголосков боли, проясняется, хотя фокус до сих пор упрямо скачет от одной мысли к другой. Дин за всё это время не двинулся с места –всё сидит рядом, закинув на подтянутое к себе колено руку с недопитой бутылкой. — Можно?.. — Ему так и хочется протянуть к ней руку, но её останавливает неодобрительный взгляд Дина. Секунда под прицелом негодующего взгляда — и в ладонь наконец проталкивается бутылка. — Спасибо. — Не делай так больше, — тихо говорит Дин, смотря в другую от него сторону. — Пообещай, что больше никогда этого не сделаешь. Кастиэль приканчивает бутылку, облизывает губы и ставит её на землю рядом с собой, с облегчением отмечая прекратившуюся дрожь в руках. — Судя по всему, Апокалипсис не настолько насущная проблема, как мы полагали. — Если подумать, сейчас это едва ли не лучшая тема для обсуждения. Дин, замерев на долгое мгновение, протяжно выдыхает. — Понятно. Ну и как мы помрём на этот раз? Теперь переживания о неминуемой смерти отходят на самый дальний план. — Это… сложно объяснить. — По-другому не бывает, — вздыхает Дин, потирая переносицу. — Давай уже, рассказывай. — Ты был прав, — наконец говорит он и с каждой пролетающей секундой всё сильнее жалеет о том, что так быстро осушил бутылку. — Тут ничего нет. Это самая суть ничто, сама сущность пустоты. Дин оглядывается на дорогу. — Так что это по итогу? — Сложно сказать. — Под тяжестью хмурого взгляда Дина он заставляет себя подобрать слова: — Если ты посмотришь на что-то очень яркое, то после того, как отведёшь глаза, перед ними ещё некоторое время будут висеть пятна, так? — Дин неуверенно кивает. — Представь, что они распространились на все чувства и прямо сейчас находятся в процессе рассеивания. — Так вот почему дорога показалась мне металлической? — Нет. Это — то, чем оно кажется — произошло до его растворения. –Исходящее от Дина раздражение вынуждает развернуть ответ. — Друг за другом произошли две вещи. Что-то дестабилизировало молекулярную структуру всего в этом месте, и тогда оно преобразовалось в недифференцированную массу за мгновение до того, как прекратило свое существование. Дин облизывает губы. — Выходит, танк и всё поблизости разнесло на атомы. — Само Творение рассеялось в ничто, — с подчёркнутым нажимом отвечает он. — Тут ничего нет, Дин, это отсутствие, причём не только всего, но и всего того, что было, есть и будет, в каждой плоскости бытия. Тут ничего нет, даже самой реальности. — Глаза практически против его воли находят дорогу и перед ними всплывают воспоминания о тех точках тьмы. — И не только здесь. Дин кивает. Всё как обычно: чем дальше, тем хуже. — И сколько ещё таких дыр? — Сложно сказать. — Перед внутренним взором до сих пор стоят все эти точки света вокруг пустоты, озаряющие весь мир. — Судя по всему, они сосредоточены исключительно в пределах мегаполисов. Если конкретнее, ими усеяны заражённые зоны — на этом континенте так точно, но мне кажется, что на других картина такая же. — Сказать наверняка он не может, потому как уверен, что выше стратосферы подняться не успел. Фигура рядом сидящего Дина до тревожного недвижима — надо полагать, он ждёт от него объяснений того, что Кастиэль сделал и как им бороться с новой напастью, но вместо этого Дин, к его непередаваемому удивлению, говорит: — То есть, сегодня эта хрень убьёт нас или что? Раз вчера мы проехали по ней… — Он замолкает, что Кастиэль расценивает как побуждение к ответу. — Нет. — Честность заставляет его добавить: — По крайней мере, мне так кажется. — Ну, уже что-то. — Дин с кряхтением поднимается на ноги и протягивает ему руку. — Вставай, — говорит он, когда Кастиэль уставляется на неё пустым взглядом. — Ты отрубишься примерно через пять минут, все признаки на лицо. Надо уезжать. Проморгавшись, он робко хватается за его руку, которая так резко вздёргивает его на ноги, что перед глазами всё размывается и начинают плясать чёрные мушки. — Та-ак, — до странного довольным шёпотом тянет Дин и подхватывает его завалившееся вперёд тело. — Как я и думал. Только давай ты отрубишься в джипе, а не здесь. Когда он смутно осознаёт, что его затаскивают на пассажирское место, то пытается было запротестовать, но Дин пересекает попытки Кастиэля хлопком дверцы перед его лицом и с довольным видом трясёт связкой ключей перед его огороженным окном лицом. По итогу он обессиленно обмякает в кресле и силится собрать разбегающиеся мысли в единый поток слов, чтобы объяснить Дину происходящее, хотя нутро его требует в первую очередь узнать, когда Дин успел заделаться столь искусным карманником. В третий раз так позорно стать жертвой его ловкости Кастиэль не готов. Он отключается ещё до того, как Дин заводит двигатели.