Карта мира

Дин уделяет слишком много времени осмотру улицы, мало чем отличающейся от всех предыдущих. С едва проглядывающим на лице недовольством он делает короткие остановки у обоих перекрёстков, после чего ленно возвращается к джипу, то и дело высматривая что-то по сторонам, словно впервые в жизни увидав здания. Та нескрываемая неохота, с которой он плетётся обратно к машине, подтверждает подозрения Кастиэля: Дину просто хотелось побыть за пределами лагеря пару часов, а осмотр маршрутов патрульных послужил для этого идеальным, к тому же не ложным, предлогом. Пока его взгляд прослеживает приближающуюся фигуру Дина, он в уме составляет список всех когда-либо использовавшихся патрульными и потенциально пригодных для использования дорог минимальной протяжённости, которые в случае опасности позволят быстро вернуться в лагерь, но в то же время подарят Дину пару часов свободы от заточения в его стенах. Довольство своим решением удерживает его от комментирования явного нежелания Дина наконец признать, что у них больше нет причин задерживаться, и наблюдает, как он с решительным видом забирается на капот, упираясь стопами в бампер. Если подумать, Кастиэлю ничего не стоит сказать ему, что они могут кататься по городу хоть до заката, раз Дину так этого хочется, но в таком случае он лишит себя удовольствия от лицезрения того, как Дин отчаянно пытается выдумать достойную причину задержаться здесь, и так и не узнает, какую из них он пустит в ход. — Итак, армия Люцифера, — ни с того ни с сего говорит Дин. — Не думал, что ты начнёшь с этой темы, — говорит он, облокачиваясь на капот. — Моя ставка была на погоду. Глаза Дина сужаются. — Отличный выбор, — тут же добавляет Кастиэль, с трудом удержавшись от улыбки. — Итак, запропастившаяся армия Люцифера. Продолжай, не стесняйся. Потратив некоторое время на то, чтобы поудобнее устроиться на капоте, Дин снисходит до обращения своего внимания на Кастиэля. — Почему он до сих пор не вернулся? — Я не знаю, — терпеливо отвечает он. — У меня есть догадки и теории, но, как я уже говорил, дело в пророчестве, а он — ангел и верит в него не меньше, чем верило Воинство. Представь, что тебе выдали сценарий, по которому всё произойдёт со стопроцентной гарантией. Ты бы посмел отклониться от него хоть на шаг? — Даже если у меня имелась бы пара идей касаемо того, как совершить задуманное в разы быстрее, а не за пять лет? — скептически тянет Дин. — Это какой-то ангельский заскок? — Заскок наделённых разумом созданий, — поправляет его Кастиэль. — Ангелам недостаёт фантазии, и их мышление, если ты ещё этого не понял, не отличается гибкостью. — Пять. Лет, — с расстановкой, но без напора напоминает Дин. Кастиэль вздыхает. — Люцифер провёл в клетке тысячи лет, и бесконечное знание не в силах заменить лицезрение прогресса человечества от времён его страха перед могучими мамонтами до гибели из-за отсутствия антибиотиков. Пик эффективности эпидемий остался в прошлом, когда ещё не существовало средств массовой коммуникации и микробиологических исследований, а также способной сдержать распространение болезни инфраструктуры. Единственное, что в итоге соответствует задумке, — это фактический уровень заражения и неизлечимость Кроатона, и поскольку вирус делал своё дело, пускай и медленно, Люцифер не видел смысла что-то в нём изменять. В противном случае ему пришлось бы приложить некоторые усилия, к тому же ему недостаёт… — Довольная улыбка Дина вынуждает его прерваться. — Что? — Ничего, — отвечает Дин, подтягивая к себе колено и устраивая подбородок на сцепленных на нём в замок пальцах. — Просто… выходит, у него не будет армии до тех пор, пока он не выведет её из Ада? — Этого я не говорил, — возражает Кастиэль с неведомо откуда взявшейся настороженностью. — По сути у него есть ныне активная армия, цель которой нарушать и без того пошатнувшуюся стабильность мироздания. И хотя её организация и состав далеки от идеала, она продолжает удерживать власть над территориями от его имени. — Угу. — Если говорить совсем простым языком: люди бегут из городов, а Люцифер, руководствуясь поговоркой «что с воза упало, то пропало», ввиду отсутствия какого-либо сопротивления, прибирает эти территории себе, — объясняет он. — Туда заселяются его последователи и де-факто вступают в права владения. — В жизни не слышал более печального повода для развязки войны, — с отвращением комментирует Дин. Кастиэль фыркает. — Хотел бы я лицезреть то, как он ведёт полномасштабную войну. Зрелище вышло бы… — он замолкает при виде потухшей ухмылки Дина. — Что? — Ничего, — быстро отвечает Дин. — Расскажи побольше про его позорную армию. Что с ней не так? Она слишком маленькая или что? — В данном случае размер армии не имеет значения, — настороженно отвечает он под давлением пристального внимания Дина. — Даже располагай он почти бесконечными ресурсами, что доступны ему в Аду, он бы ни за что не сумел сообразить, как их грамотно использовать. — Но он вёл войну на Небесах, — замечает Дин, — из которой почти вышел победителем. — Он являлся одним из сильнейших архангелов на момент развязки войны на небесах против своих же братьев — и, к слову, именно тогда и появилось понятие войны, — но даже при поддержке четверти ангелов Воинства и как минимум четверти ему сочувствовавших, даже при наличии элемента неожиданности — и уж поверь, Дин, для нас его мятеж стал чрезвычайно неожиданным поворотом — он всё равно проиграл, — запальчиво отвечает он. — И не было никаких «почти». Уголки губ Дина поднимаются ещё выше. — Виноват. Он не вышел почти победителем. — С тех пор, пока он отсиживался в Клетке и дулся из-за нанесённых ему увечий, которые в большинстве своём можно свести к экзистенциальной боли от существования человечества, у Воинства были тысячи лет на обучение искусству ведения войны как на небесах, так и на земле, — продолжает он, всё сильнее распаляясь от этой темы. — То, что Люцифер создавался воином, ещё не означает, что у него имеется хоть какое-то представление о том, как вести войну на земле или достаточный опыт для понимания принципов её ведения. Кроатон создавался с тремя целями: для сокращения численности людей, разрушения ваших социальных и политических структур ради установления всемирной анархии, а также для выдвижения весьма смехотворной философской точки зрения в споре с моим Отцом, который возник ещё до начала времён. — Но если моя смерть обеспечивала ему победу, — озадаченно произносит Дин, — то к чему вся эта показуха? Убил бы меня — и дело в шляпе, он победил. — К тому, что так было сказано в пророчестве? — Кастиэль пожимает плечами. — Завоевать вражеские территории становится гораздо проще, если противник вообще не в состоянии ступить на поле боя. — Получается, он подтасовывает карты. — Нет. Он избавляется от необходимости их подтасовывать, — объясняет он, внутренне взывая к собственному терпению. — Просто подумай: все захваченные за пять лет Люцифером территории люди покинули сами из-за распространения Кроатона — ему не пришлось сражаться за них. Его нынешняя армия состоит из заражённых, которые не способны разрабатывать стратегию, ибо не обладают для этого достаточным количеством серого вещества, из демонов под его контролем, тщательно огороженных от малейшего признака независимого мышления, и его последователей среди людей, о чьём уровне навыков планирования ты и сам наверняка догадываешься. — Звучит довольно жутко, — говорит Дин, пожимая плечами. — Да уж, завоевать мир было бы делом пары минут, если бы мы от страха даже не попытались бы дать отпор. — Как правило, люди в ответ на террор стараются найти способ его низвергнуть, — сухо говорит Кастиэль. — К несчастью, они также обращают его против друг друга. Его метод завоевания сработает просто ввиду отсутствия сопротивления, хоть он и остаётся медленным и до ужаса малоэффективным. Не говоря уже о том, что наблюдение за самоуничтожением человечества в конце концов надоест ему своей монотонностью по сравнению с тем разнообразием, что доступно в Аду. — Краска интересней сохнет, — подхватывает Дин, и его рот начинает как-то странно подрагивать. — Сам бы я проделал это гораздо быстрее, будь у меня хотя бы несколько знающих своё дело сподручных и понимание того, как обращать в свою веру людей таким образом, чтобы они охотно составили мне компанию в сеянии хаоса по всей земле. И понимание у меня как раз имеется, поскольку наблюдение за подобными процессами как раз входило в мои рабочие обязанности на протяжении почти всего моего существования, — продолжает он. — Последователи Люцифера присоединились к нему, несмотря на знание, что в конечном итоге он вознаградит их души вечными страданиями в преисподней, что находит привлекательным только одна специфическая группа людей, которую вряд ли бы хоть кто-то вознамерившийся завоевать весь мир счёл бы ценной боевой единицей. И тот факт, что он этого, судя по всему, не осознаёт… Дин сияет так, словно Кастиэль вручил ему огромнейший, щедро обмотанный упаковкой подарок. — Бинго. — Что… — Так значит, ты был бы не прочь расширить свой мелкий культ, — ехидно тянет Дин, — до мирового масштаба? Я так понимаю, секс не входил бы в обязательные условия, ибо все человеческие тела — и даже твоё — имеют некоторые ограничения. Сомневаюсь, что твоей выносливости хватило при таком-то количестве людей. — Будучи ангелом или смертным? — Он дожидается угасания ухмылки Дина. — Даже если бы у меня была благодать, создание религиозного объединения с целью сплочения моих последователей и превращения их в армию имело бы смысл только в том случае, если среди них нашлись бы те, кто сумел бы успешно вести войну от моего лица, не говоря уже о том, что мне самому нужно обладать необходимыми для этого знаниями. — Так вот как ты бы поступил, если бы тебе взбрело в голову покорить весь мир? — Разве Кастиэль из твоего мира не поступил именно так? — парирует он. — Мне, в отличие от него, для осуществления желаемого всего лишь недостаёт могущества. — Я бы не сказал, что он развязал войну, — возражает Дин, будто в обсуждаемой ситуации его смущает только этот момент. — Скорее вселил в них любовь со страхом и предложил либо присоединиться к нему и творить новый мировой порядок, либо принять смерть. — Мне не доступна подобная мощь. — У Люцифера, вон, мощи хоть отбавляй. Только что-то не похоже, чтобы она помогала ему ускорить ход событий, — говорит Дин, и его брови сходятся к переносице. — Кас? В чём дело? — Ты считаешь, что я бы… — ему не удаётся завершить предложение. Спрыгнув с капота, он поворачивается к Дину спиной и бросает через плечо: — Ты готов ехать обратно? — Кас, ты чего! Я же не говорю, что ты всерьёз заделаешься новым богом и подомнёшь под себя весь мир! — восклицает Дин со странной смесью веселья и раздражения. — Я просто подумал… — Какие потенциальные причины могли бы меня к этому подтолкнуть? — огрызается он. — Партия в «Риск» имела бы почти те же преимущества, не повлекла бы за собой ни единого последствия и заняла бы гораздо меньше времени. — Ты играл в «Риск»? — Дин хлопает глазами. — Только на раздевание. — С этими словами он распахивает дверцу джипа. — Уже темнеет. — Ага, вечер как-никак. — Дин вздыхает с тенью вины на лице. — Кас, прекращай это. Я вовсе не пытался разузнать, посещали ли тебя мысли о завоевании мира. И эти твои слова про… как мне показалось, Кас действовал по тому же сценарию, что и Люцифер. Ну, в том смысле, что Люцифер выстраивает всё так, чтобы мы сами друг друга перебили, а Кас пытался обратить нас в его почитателей, но они оба не хотели вести войну, хотя им нужна была безоговорочная победа. Кастиэль с неохотой захлопывает дверцу. — Когда речь заходит о войне, нельзя дать никаких гарантий о её течении. Люцифер и твой Кастиэль знали это по личному опыту. Люцифер дожидался подходящего момента для объявления войны небесам и всё равно проиграл её. — То была война против ангелов. — И он был архангелом, — говорит Кастиэль, отходя от двери. — И по силе превосходил почти всё Воинство в той же степени, в какой оно превосходит по силе людей. — Но вы всё равно победили. — Черты Дина трогает хмурая тень. — А они так и не осмелились проверить эту силу на людях. Повезло же нам. — Можно сказать и так, учитывая твою убеждённость в том, что у людей не будет и шанса на победу. Дин резко поворачивается к нему искажённым гримасой лицом. — Ладно, может, я и заслужил это. Полегчало? — Вообще-то да, — признаёт он. — Учитывая, что нам пришлось развеять твоё подозрение в том, что я втайне ото всех лелею надежду покорить весь мир и стать богом. — Ладно, убедил, — заверяет его Дин, поднимая руки в притворном поражении. — Хотя мне не особо было нужно подтверждение. Но, знаешь, мало кто отказался бы от такой возможности. — И ты — в этом меньшинстве. — Терпеть не могу «Риск». Особенно теперь, когда в него решил сыграть Люцифер на планетарном масштабе. И я правда верю, что ты сказал это всерьёз. — Не успевает Кастиэль подобрать слова для ответа — или хотя бы уловить смысл услышанного, чтобы придумать нечто вразумительное, — как Дин с озорной ухмылкой склоняет голову и говорит: — У меня созрел вопрос. Ты целую вечность проповедовал слово Божье, а значит наверняка поднаторел в искусстве убеждения. Так почему оно не сработало на мне? Кастиэль вздыхает: вопрос ожидаемый. — Возможно, мои способности не настолько хороши, как мне хочется думать. — Возможно, ты уклоняешься от вопроса. Нет, стоит отдать тебе должное, ты неплохо попытался срулить с темы, но я не верю, что это пик твоих способностей. И вот они подобрались к тому самому разговору, который Кастиэль хотел бы избежать. — Ты не поймёшь. — Не стоило этого говорить. Дин вытягивается в напряжённую струну, и тогда Кастиэль под тяжестью вызова в его глазах всё-таки говорит: — Я за тебя в ответе. — Точнее, за него? — Нет, именно за тебя, причём в той же мере, как и был в ответе за него вплоть до того момента, когда его душа покинула эту плоскость бытия. Нежеланию Кастиэля пережить Дина и надежде опередить его на финишной прямой было множество причин, и главенствовал среди них страх узнать, какие ощущения вызовет в нём оборвавшаяся связь. Растянувшиеся в бесконечность секунды между смертью того Дина и появлением этого так глубоко въелись в его разум, что при воспоминании о них в Кастиэле поднимается тошнотворный ужас и под ногами словно разверзается бездна, где его ждёт не обещанное забвение, а вечные муки, с которыми не сравнятся даже пытки в Аду. — Хочешь сказать, с тебя не снялась ответственность, потому что ему на замену появился я? — уточняет Дин со странной смесью раздражения и недоверия. Предсказуемость его реакции навевает ощущение, что Кастиэль читает собственноручно написанный сценарий по ролям. — Ну, хоть один плюс в этом, наверное, есть: я взял на себя управление лагерем. — Из твоих уст это звучит так, будто подобная судьба — гораздо хуже смерти. — Раз уж ты можешь освободиться от своих обязательств только в случае смерти, то да, я бы сказал, что это будет похуже неё. — Дин делает неопределённый жест рукой. — Апокалипсис — это одно дело, но быть привязанным к едва знакомому чуваку… ну, ты меня понял. А вдруг ты бы меня возненавидел? — С какой стати мне тебя ненавидеть? — хмурится Кастиэль. Дин закатывает глаза. — Я просто привёл возможный вариант. Я к тому, что тебе от этой связи нет никакой выгоды. Ты же пал, так почему ты до сих пор привязан ко мне? На небесах нет туалетов, которые начальство заставляет вас драить в случае косяков, поэтому они выдумали этот прикол с ответственностью? Гнев настолько затмевает сознание Кастиэля, что тот, не подумав, выпаливает: — Вот так ты видишь свою связь с братом? Эти слова моментально стирают с лица Дина ухмылку. — Чего, блядь? — Я тебя оскорбил? — желчно спрашивает он. — Прошу прощения. Мне показалось, что ты говорил на основе личного опыта. — Это разные вещи, — с возмущённым видом произносит он сквозь стиснутые зубы. — Мои отношения с Сэмми совсем не такие, как… — Единственное отличие между твоей связью с Сэмом и моей с тобой заключается в том, что моим отцом был не Джон Винчестер и что мы не генетические родственники, — перебивает он, из-за раздражения даже не задумываясь о том, как Дин интерпретирует его слова. — Ты, может, и жалеешь о том, что мы с тобой связаны, но я — нет. Это одна из тех немногих вещей, о которых я никогда не жалел. Дин раскрывает было рот для ответа, но в следующий миг передумывает и уставляется на Кастиэля с таким видом, словно про себя считает до десяти. — Так, давай попробуем заново. Расскажи про эту «ответственность». — Зачем? Хочешь и дальше насмехаться надо мной, дабы увлекательно скоротать время? — Нет, — говорит Дин нарочито ровным тоном. — Потому что ругаться из-за этой фигни пиздец как тупо, и мне правда интересно. Возникшему соблазну проигнорировать его противостоит напоминание о том, что с того дня, как он согласился помогать Дину, им удавалось избегать тех ссор, в разгар которых когда-то в прошлом он бы без слов телепортировался прочь, а после падения — пошёл бы грязнуть в химических экспериментах над собой и компании возбуждённых людей; теперь все эти поступки начинают казаться ему ошибкой. К тому же его терзают подозрения в том, что теперь, когда они вынуждены уживаться в одном ограниченном месте, конфликт грозит стать ещё менее приятным, чем те, что вспыхивали между ними в то время, когда они спокойно могли разойтись по хижинам в разные концы лагеря и не были связаны большим количеством необходимых взаимодействий. Он не горит желанием повторить вчерашний вечер в обозримом будущем. — Ангелам крайне редко поручали нести ответственность за человека — последний раз это случилось больше тысячи лет назад, — наконец говорит он. — Это завет: оберегать доверенную ангелу человеческую душу и заботиться о ней. Возможность познать Творение подобным образом — редчайший дар. — Несмотря на то, что вручается он без права отказа, — медленно говорит Дин без вопросительной интонации. — Давай попробуем сместить ракурс, — отвечает он, вспоминая Уриэля, Захарию и прочих встречавшихся Дину ангелов. — Ангелы всегда с великой радостью принимали этот дар. Волю моего Отца не дано понять… — голос запинается от неуверенности в том, хочется ли ему рассказать всё в подробностях или обойтись без них, — …но, возможно, его вручают только если он желаем. — Так ты захотел. — Дин не отводит пристального взгляда. — До или после того, как вытащил меня из Ада? — Всегда, — удивлённо отвечает он. — Мой Отец не обязан был вручать мне ответственность за тебя только потому, что я тебя спас. — Пока тянется очередная пауза, он думает о всех тех способах, которыми мог бы пасть смертью храбрых за время нескончаемого обыска Ада. Даже ангелы, превосходящие его по силе и опыту, оказались растерзаны ордой демонов и затерялись среди вечных мук и ловушек, кои составляли бескрайние просторы Преисподней. В Воинстве он был солдатом, но лишь одним из множества равных ему, и в то время, не ведая о конкуренции с завистью, без какого-либо стыда или довольства воспринимал свой ранг. Тем не менее, именно он завершил ту миссию, хотя действовал почти бездумно — рациональное мышление затмило ощущение того, как Дин сломался на дыбе. В тот момент время преобрело решающее значение, оно стало единственно для него важным. Теперь воспоминания об этом вызывают недоумение: к чему была такая срочность, если для возвращения Дина на землю требовалось всего лишь выбрать место его воскрешения и отправиться в нужный момент времени?.. Ведь Воинству наоборот было выгоднее, чтобы Дин провёл как можно больше времени будучи демоном — так он бы с большей вероятностью поддался на уговоры стать сосудом Михаила. Тогда — и далеко не в первый раз — Воинство умолчало о главном предназначение Дина. И даже если бы они велели Кастиэлю заверить его, что тот в конечном итоге вернётся к прежней жизни (при этом с неисправимо искалеченной душой), то ничего бы не изменилось. В то время его покорность никто не оспаривал, а его вера не знала изъяна, — ему бы без всяких сомнений поручили это задание. И только в одном данное развитие событий отличилось бы от того, как всё произошло на самом деле: свой первый акт неповиновения он бы совершил в недрах Преисподней, о чём Воинство никогда бы не узнало. — В тот раз, когда Воинство впервые обвинило меня в растущей к тебе привязанности, они сказали, что я становился слишком похожим на человека и напомнили, что я в первую очередь служу Отцу, а не человечеству. — Дин, в чьей памяти явно сохранился тот случай, кивает. — Их суждение касаемо моих чувств было верным, однако они полагали, что чувства эти являлись изъяном и что меня следует подвергнуть корректировке. — И тогда они повысили Уриэля до твоего надзирателя. Но если привязанность была обязательным пунктом в договоре об ответственности… — Возложение ответственности не тождественно опоению приворотным зельем, Дин. От меня не требовалось питать к тебе тёплые чувства, чтобы любить так, как я люблю творения моего Отца, — нетерпеливо объясняет он. — Я люблю пауков как божьих созданий, однако те, что оказываются у меня в ботинках, никакой симпатии не вызывают, и я не чувствую себя из-за этого виноватым. — Пока Дин не успел спросить, не выступает ли он в этой аналогии пауком — ибо от Дина другого ожидать и не стоит — он торопливо добавляет: — То, чего Воинство хотело от тебя добиться, строго говоря, не противоречило возложенной на меня ответственности в твоём лице. Проблема заключалась в моём инакомыслии, но в случае моей смерти им бы не досталось на тебя никаких прав. Вероятно, именно поэтому меня не уничтожили, как только заметили, что вера во мне пошатнулась. — Владение. — Глаза Дина сужаются. — Право на него принадлежит исключительно тебе, а не всем в Воинстве? — Оно всегда исключительное, — тихо отвечает он. — Воинство не всегда было таким, каким ты его знаешь. Я завладел правом на твою душу по праву победителя, подобно военному трофею, которым можно распоряжаться как мне заблагорассудится. Ни один ангел не отрёкся бы от своих прав просто так. Мы не делимся тем, что принадлежит нам, и мы объявляли друг другу войны и за меньшее, чем право на владение человеческой душой. Им были известны правила. И я не видел необходимости сообщать им, что тоже о них знал. Какое-то время Дин лишь молча, судорожно кивая, хлопает глазами, но спустя пару секунд всё же отводит взгляд, чем напоминает Кастиэлю о строгих границах человеческой терпимости. Немного подумав, он с наигранной непринуждённостью добавляет: — К тому же ты стал моей ответственностью по приказу моего Отца, а не Воинства. Можно сказать, это он соединил нас с тобой… — Поэтому нас никто не может разлучить? — Дин с картинным стоном прячет лицо в ладонях, и узел напряжения в Кастиэле наконец расслабляется. — Чувак, нас что, типа, поженил сам бог? Ты мне об этом ни разу не говорил. — В некоторых плоскостях бытия… — Например, в астральной? — невнятно бормочет Дин, будто бы еле удерживаясь от смеха. — … эту связь можно трактовать и так. И несмотря на то, что ты никогда не высказывал ею недовольства, расторгнуть её всё равно способен лишь мой Отец. — Дин резко поворачивается к нему с озадаченным видом. — Поскольку даже смерть, судя по всему, не имеет достаточную весомость для её разрыва, обыкновенное Падение определённо в достижении этой цели не поможет. Дин отводит взгляд прежде, чем Кастиэль успевает расшифровать выражение его лица, и принимается ладонями водить круги по коленям. Затем он, по-видимому, замечает собственные действия, и тут же вытягивает руки по швам, ухмыляясь Кастиэлю как ни в чём не бывало. — Выходит, Воинство не могло управлять тобой и не могло заменить, а когда они попытались прижать тебя, ты их нагрел прежде, чем они успели задавить тебя силой. Не удивительно, что им так хотелось тебя убить. — Теперь этот список гораздо длиннее, — задумчиво соглашается Кастиэль. — Ибо за последние пять лет я приложил немало сил для пополнения его новыми пунктами. Немного поколебавшись, Дин говорит: — И тебя это никак не трогает. Ну, эта ответственность. Если подумать, сомнения Дина вполне объяснимы — Кастиэль определённо постарался заставить его поверить в обратное. — Я не жалею о том, что он был моей ответственностью и что теперь ею стал ты, — честно отвечает он в глаза Дину. — Ты — не замена, Дин. Будь у меня выбор… — Нет, не так. — Обет — это нерушимая клятва, но этот возможно нарушить, поскольку никто не даёт столь серьёзных обещаний, если однажды может затаить подобное желание. Откровенно говоря, никто в Воинстве не понимал, что такое ответственность, ровно как и я до встречи с тобой. Поскольку в противном случае я бы не испытывал столь сильного духовного напряжения в первый год нашего знакомства. Сомневаюсь, что хоть один ангел в истории довёл свой сосуд до возникновения язвы, но я определённо подобрался к этому достижению ближе, чем кто-либо до меня. В первую секунду Дин лишь с раскрытым ртом таращится на него, но уже в следующую разражается смехом — искренним, беспечным и раскрепощённым, полным радости, не запятнанной гневом и горечью, без примеси насмешки и презрения. И в груди Кастиэля от этого смеха разливается тепло. Он не может вспомнить, когда в последний раз Дин — этот и его двойник — смеялся так, как сейчас. — Отрадно знать, что моя травма кажется тебе забавной, — говорит Кастиэль, смотря на трясущиеся плечи Дина. — Дать тебе ещё немного времени отсмеяться? — Нет, просто… — Плечи Дина напрягаются, когда он, раскрасневшийся лицом, поднимает на него пляшущие зелёные глаза. — Мы завели разговор об одном из величайших мятежников из ангельской братии, который пал из-за своей ненависти к человечеству, а теперь я говорю об этом с величайшим мятежником из той же ангельской братии, который пал из-за того, что выполнял свою работу. От слов Дина по коже разбегается неприятное покалывание. — Твоё представление иерархии мятежников сильно искажено. Большинство, а то и все из восставших против Небес или просто решивших покинуть их ангелов были гораздо могущественнее меня, и никто из них не лишился благодати в процессе. — Люциферу досталась клетка в Аду, но пророчество пообещало ему славную жизнь при условии, что он запасётся терпением. Габриэль после побега с тонущего корабля стал языческим богом. Чёрт, даже Анна смогла переродиться человеком, что вполне неплохая судьба, учитывая тот факт, что именно этого она и добивалась. — Дин кладёт подбородок на тыльную сторону ладони и смотрит на него с ухмылкой. — А ты после Падения оказался запертым в ненавистном тебе человеческом теле, и теперь тебе приходится пихать в себя дерьмовую еду, жить в отвратительных условиях лагеря ополчения и познавать все прелести смертности, которые в общем-то ограничиваются оргазмами… — Он качает головой. — Господи, ты заключаешь сделки на худших условиях, чем я, и это о чём-то да говорит. До начала всего этого ты прожил здесь немало времени, так что уже успел глянуть низкобюджетный трейлер второсортного кинца про Апокалипсис, который грозил стать реальностью твоей смертной жизни. Не сказать, чтобы ты не осознавал, на что подписывался. Кастиэль безуспешно пытается придумать ответ. — Ты даже не подумал облегчить Воинству задачу и не пал как нормальный ангел, — бодро продолжает Дин. — Ты никогда не перед чем не сдаёшься. Мне кажется, ты даже не знаешь, что такое сдаваться. Кастиэль, на мгновение позабыв как дышать, молча таращится на Дина. — Кас? — он резко выпрямляется и обеспокоенно смотрит на него. — Эй, что… — Пора возвращаться, — ровным тоном говорит он и поворачивается к двери, поднимая слабый вихрь пыли вокруг своих ботинок. — По ночам здесь бродят твари в поисках неосмотрительных путников. Появление запропастившихся животных может означать, что они тоже возвращаются. Кастиэль заводит двигатель и с нетерпеливым раздражением дожидается, пока Дин залезет на своё место. Заблокировав все двери, он трогается в путь. Из Дина от столь резкого старта вылетает удивлённый возглас с невнятным ругательством, и он, дабы не расшибить лоб, упирается ладонью в приборную панель. И хотя глаза Кастиэля смотрят строго на дорогу за лобовым стеклом, боковым зрением он ловит на себе пристальный взгляд Дина. Однако, к его счастью, Дин не предпринимает попыток возобновить разговор. Вместо этого он, следуя его примеру, принимается разглядывать дорогу впереди. Обратный путь в лагерь тянется бесконечно долго в нерушимой тишине.

***

Возможность выбрать место для жилья стала одной из немногих привилегий тех, кто в числе первых заселился в Читакуа. Дин, что неудивительно, решил занять хижину посередине, куда могли бы без труда добраться все люди стремительно расширявшегося лагеря. По прошествии нескольких дней он наконец заметил, где обосновался Кастиэль, и заявился на пороге его нового жилища с хмурым видом, в котором читалось немое недоумение тем, что Кастиэль занял самую удалённую от него хижину. На самом же деле, в то время он и не брал во внимание дистанцию между ними, хотя тот факт, что Дин подумал об обратном, наверняка послужил показателем того, как сложатся дальнейшие два года их жизней. В этой хижине Кастиэля привлекла лишь одна её особенность — та небольшая возвышенность, на которой она стояла, и которая делала её самой высокой точкой лагеря. Сидение на гребне крыши в наблюдение за миром человеческими глазами ничуть не походило на полёт, но о большем ему оставалось лишь мечтать, а отказаться даже от столь жалкого напоминания об утраченной способности было выше его сил. Приход сюда — удовольствие, которое он нечасто себе позволяет. Он поднимается сюда только при полной уверенности в том, что никто его не заметит. Только в трезвом, не обдолбанном и не затраханном до смерти состоянии. Только когда стены его смертного тела, этого лагеря и крошечного мира сжимаются вокруг него до невыносимого предела. Только когда мысли против его воли обращаются к воспоминаниям о тех временах, когда ему не приходилось со всем этим мириться. Человеческое тело не способно передать чувства, испытать которые можно только в бестелесном обличии. Он помнит, как в те времена, когда у него ещё были крылья, он парил в пространственно-временных потоках, течениях света и сознания, и всё его существо определялось бесконечностью, но теперь, будучи заключённым резко ограниченного в способностях тела, ему не удаётся вспомнить, как всё это отзывалось в его существе. И даже воспоминания о том, как оно должно ощущаться, не пробуждаются в теле, которому не ведомо о возможности подобных чувств. И потому он не может дать названия тому, что он здесь делает, не может описать свои нынешние чувства, поднимающиеся в нём при виде границ смертного мира. Когда порыв ветра пробегает по земле, а луна — пузатая и затянутая сонной дымкой — вырастает за облаками на небосводе, что простирается над единой точкой в единый момент времени; когда он вдыхает свежий запах лета, весны, зимы с осенью и задумывается, как они бы ощущались на его крыльях, которые никогда здесь не существовали, и каждый — без исключения — раз думает, что, возможно, именно так. Ночь обратила мир в гиперреалистичное чёрно-белое полотно пологих холмов, преломляемых резкими очертаниями деревьев, чернильно-тёмных впадин озёр с прудами и узких полос рек, петляющих сквозь рощи молодых деревьев и новорожденные луга. По весне этот пейзаж расцветает буйством красок проснувшихся на лугах колокольчиков и подсолнухов, пышные кусты обрастают земляникой, и воздух заполняют ароматы мяты и шалфея. Голой ступней проскользив по шершавой черепице крыши, он принимается разглядывать мир за пределами лагерных стен-стражников. Ему вспоминается, как он изучал его в те далёкие дни, когда отлучки Дина отличались большей частотой и продолжительностью, и с удивлением осознаёт, сколь сильно изменилось Творение с тех пор, как мир был лишь его частью. И вслед за этой мыслью его переполняет чувство щемящей близости — одно из многих чувств, которое ему не доводилось испытать в человеческом сосуде. Витавший в воздухе аромат диких цветов и влажной после дождя травы, что проникал в лёгкие с каждым вдохом, шершавая поверхность листьев и бархатная мягкость лепестков меж пальцев, жёсткая гладкость щекочущих ноги травинок, бескрайний спектр всех цветовых оттенков, куда бы он не бросил взгляд, поражали своей интенсивностью и не давали ни на чём сосредоточиться. Тогда он сильно поразился умению людей не терять обладания при столь сильном воздействии на все чувства и их способности выполнять самые разные действия как ни в чём ни бывало. Со временем сенсорная перегрузка ослабила свои тиски, но ни она, ни что-либо другое не могли умалить его восхищения — причём не только Творением, но и сокрытыми в нём творениями человечества. Его не переставали поражать вздымающиеся к небу произведения из бетона, стали и стекла, асфальтированные дороги, толстыми линиями соединяющие города, мелкие поселения и дома, выделяющие ровными жёлто-коричневыми фигурами акры фермерских угодий, по которым между всеми этими пунктами проносятся транспортные средства. Звуки мегаполиса, шум бездумных передвижений огромных толп людей по собственноручно выстроенному миру в том, который им даровали; библиотеки, где хранилась лишь малая толика сохранившихся в письменном виде достижений человечества; то, как люди проделали путь от устной передачи данных до пересылки любой информации в любой уголок мира за один клик мыши; Сикстинская Капелла, телевидение, Пикассо и Рембрандт, Моцарт и Металлика, Интернет… Люди, когда-то в прошлом сбивавшиеся в группки возле костров и дрожавшие от страха перед неизведанным миром, в конечном итоге покорили его и перестроили по своему образу и подобию. Будучи ангелом, Кастиэль понимал, что такова их природа, что именно такими они и должны были стать, но только после того, как он сам стал смертным, как оказался в постоянно изменявшемся против его воли теле, он начал постигать смысл совершенства и причину того, почему люди никогда его не достигнут. Причина эта заключалась в самом понятии совершенства: оно подразумевало, что существует некий предел, некая конечная точка всех их стремлений и достижений. А человеческому разуму не под силу познать лишь одно — что такое пределы. Вместе с увеличением количества отлучек Дина и уменьшением их продолжительности, вместе со вступлением Кастиэля в его команду и постепенным становлением намеченной ими цели главенствующей среди прочих, последним остаткам свободы Кастиэля пришёл конец. Весь его мир сжался до стен лагеря Дина и границ действия оберегов, откуда лишь изредка открывался выход для выполнения заданий, диктуемых несгибаемой твёрдостью Дина в исполнении плана. Ход мыслей обрывает вопрос: не настигло ли этого Дина чувство, что он повторил судьбу Кастиэля, став пленником наследия своего двойника? И вслед за этим Кастиэль задумывается, стоит ли его об этом спросить. Наверное, лучше повременить: пускай он подольше просмакует иллюзию свободы, пускай будущее в его глазах хоть немного поблещет надеждой, пока её не растопчет осознание безрадостности их перспектив. Ты никогда не перед чем не сдаёшься. Мне кажется, ты даже не знаешь, что такое сдаваться. Само собой, этот Дин — безумец, потому от него можно ожидать чего угодно. Вероятно, Дин даже не поймёт суть вопроса, если он всё же решиться задать его, что это станет бы вполне справедливым по отношению к Кастиэлю поворотом — учитывая, как часто сам Дин задает вопросы, на которые у Кастиэля отсутствовали требуемые ответы (как и само представление об оных). Однако гораздо большую тревогу вызывают те вопросы, о существовании которых Кастиэль и не подозревал, которыми нагрузил его Дин и которые теперь он задаёт сам себе. И дело не только в том, что у него не находится на них ответов, а в том, что их может и не существовать, и появятся они только в том случае, если он сам их обнаружит. Порой павшие ангелы сохраняют некоторые аспекты их былой сущности — те, что наиболее совместимы с ограничениями человеческого разума и тела, — но никто, насколько ему известно, ещё не рождался в теле, которое могло бы быть использовано другими ангелами в качестве сосуда. За всё его существование не случалось такого, чтобы ангел пал в собственный сосуд, по определению способный хранить в себе и перенаправлять бескрайность свёрнутого пространства и живого света, являющих собой ангела. Ему вспоминается, как он ощутил диссонанс из-за Дина Винчестера, оказавшегося вне своего времени и пространства и как он, вместо того, чтобы задуматься, с какой стати вообще что-то почувствовал, лишь мечтал о том, чтобы эта мука поскорее прекратилась. Необъятность той утраты, затронувшей всё то, от чего он отказался, не пробудила в нём рьяного стремления выяснить, что именно осталось от его былых способностей и имелись ли среди их ничтожного числа те, о которых он не знал до появления Дина. И только сейчас в нём начинает шевелиться интерес, и пробуждает его нечто гораздо большее, чем желание защитить человека, спящего в хижине под ним. Дин убеждён, что ему неизвестно, что такое сдаваться, ведь его жизнь — отражение того, кто только и делал, что боролся. И он заблуждается — по бесконечному множеству причин — но Кастиэль не в силах забыть однажды обронённые слова. Он запрокидывает голову и в печальной задумчивости приковывает взгляд к небу. — Это не считается за молитву, если я не верю в то, что ты меня слушаешь. И даже если бы ты слушал, вероятность получить от тебя ответ на мой вопрос почти равна нулю, что нивелирует смысл его задавать. А если он и есть, то мне ещё предстоит его увидеть. — (Человечество не ставит целью своего существования совершенство, поскольку бесконечность не имеет границ; они всегда будут стремится к большему). Он прикрывает глаза и отметает эту мысль, но та всё равно окапывается на задворках сознания, чтобы наброситься на него при любом удобном случае. — Что за нелепость. Я даже не могу списать это на опьянение или воздействие химических веществ. Глухой звук скрежета по дереву отвлекает его от созерцания уже не молчаливой ночи и вынуждает оглянуться в его направлении. В столь поздний час большинство членов лагеря либо спит, либо в своих хижинах уделяет время требующим полной концентрации занятиям, но даже если кто-то и решил выйти на улицу — у этого человека определённо нет никакой мотивации для подъёма к нему на крышу. Кастиэль хмуро вглядывается в мрак хрупкой тишины и отчётливо различает в ней вороватые скребки по дереву и еле слышное кряхтение. Вслед за резанувшим по слуху треском древесины раздаётся безошибочно узнаваемый голос, и хотя поток слов смазывается в неразборчивое ворчание, ему не составляет труда понять общий его посыл. Неясно лишь то, кого Дин проклинает больше: Кастиэля или его хижину. Он встаёт с места и идёт на звук нарастающего по громкости шороха к краю крыши, выглянув за который обнаруживает Дина, отчаянно цепляющегося за прогнившие выступы на стене. Будто бы ощутив за собой слежку, Дин обрывается на полуслове своей замысловатой тирады из проклятий и вскидывает голову кверху, где встречается прищуренным взглядом с лицом Кастиэля. В его суженных глазах читается безмолвный упрёк в том, что Кастиэль настолько бессовестно усложняет его жизнь, что ему, несмотря на осознание ужасности этой затеи, всё равно приходится осуществлять задуманное. «Вот ещё одно слово, которое я не знал до знакомства с тобой, — в изумлённом смятении думает Кастиэль. — По крайней мере, до тех пор оно не так часто приходило мне на ум». — Ты сейчас упадёшь, — предостерегает он. — Что ты делаешь? — Да вот, подумал, что сегодняшний вечер здорово располагает для перелома ноги, — сквозь стиснутые зубы цедит он, вновь сосредотачиваясь на упорном вскарабкивании без особо заметной неохоты, вопреки отсутствию на стене точек опоры для рук и ног. — Решил, что мне мало того подаренного тобой перелома лодыжки. А на что ещё похоже? — Я её не сломал, — машинально поправляет его Кастиэль. Он беглым взглядом скользит по его тонкой футболке и серым штанам — в них Дин в последние дни переодевался перед сном, — отмечает пересекающую грудь полоску ткани, которая обрывается у его бедра, где висит сумка. И только после этого он уставляется на по необъяснимой причине босые ноги, еле цепляющиеся пальцами за край самой ненадёжной планки. — Почему ты без… — Упав на колени, он наклоняется вниз и хватает Дина за запястье прежде, чем тот срывается вниз из-за раскрошившейся под его пальцами планки. Глаза Дина округляются, но он не предпринимает попыток вырваться из хватки Кастиэля, а наоборот помогает себе взобраться, пальцами ног упираясь в ненадёжную поверхность. — Есть путь наверх гораздо проще. Хочешь, покажу на будущее? — Хочу, но давай ты сейчас подтянешь меня? — Дин еле слышно чертыхается, когда дерево под его весом начинает звучно расходиться трещинами. Недовольно глянув вниз, он поднимает глаза к Кастиэлю, в которых сверкает адресованное ему с его хижиной обвинение в предательстве. Тот факт, что Кастиэль удерживает весь его вес и что только крепкая хватка руки на его запястье отделяет Дина от падения вниз и длительного приступа боли, похоже, совсем его не волнует. — Ну или мы можем проторчать в таком положении до утра. Как поживаешь? Он понятия не имеет, что ему на это ответить. — Ага, у меня тоже всё путём, спасибо, что спросил, — добавляет Дин и с раздражённым видом протягивает Кастиэлю другую руку в безмолвном повелении принять её. — Ты меня впечатлил и все дела, но я вообще-то пошутил про торчание в таком подвешенном положении всю ночь. Я уже понял — ты настолько сильный, что можешь удержать меня одной рукой. А теперь затащи меня уже наверх. — Я не… — Шумно фыркнув, он хватает Дина за другую руку и подтягивает его на крышу, даже не удосуживаясь при этом изобразить напряжение от сего действия. С Дином, который мог этого и не заметить, ему нет нужды лишний раз тратить силы на скрывание своих особенностей. Кастиэль выпускает его руки из своих и встаёт между краем и Дином, на что тот мимолётно прищуривается, после чего вновь бросает все силы на удержание равновесия на хлипких плитках черепицы. — Тебе показать, как спуститься от сюда без получения летальных травм? — Как-нибудь потом, я только сюда залез. — Дин настороженно осматривает всю площадь крыши. — Я, кстати, выпить принёс, — добавляет он, кивком указывая на сумку у себя на плече, и тут же расставляет ноги пошире, чтобы поймать ускользнувшее равновесие. — Что? — Ты залез на крышу выпить? Дин закатывает глаза. — Я вообще-то не такой уж и мудак. Я и для тебя бутылку захватил. — Ты хочешь выпить со мной на крыше? — медленно переспрашивает Кастиэль, про себя гадая, не словил ли он приход. Поскольку это самое разумное объяснение услышанного. — Ты не осознаёшь потенциальные негативные последствия этой затеи? — Ты про то, кому придётся идти за добавкой? Тебе, если ты ещё не догадался, — раздражённо откликается Дин. — И для справки: обычно меня даже из-под палки не загнать на такую высоту. Но сейчас я залез сюда забавы ради, и ощущения, по правде говоря, совсем другие. А где тут… — Он озирается по сторонам, нервно облизывая губы. — Да где ты там сидишь? — Здесь. Кастиэль берёт его за руку и поражается тому, как Дин, вместо того, чтобы вздрогнуть и уйти от прикосновения, молча позволяет Кастиэлю провести себя к хребту крыши, откуда Дин сможет упасть только если напьётся до потери пульса — и то при условии, что сам Кастиэль к этому моменту свалится с неё без сознания. Устроившись на широком гребне лицом к стенам лагеря и свесив босые ноги на шершавый склон, Дин цепляет свою сумку на торчащий из крыши гвоздь и, повернувшись лицом к Кастиэлю, глядит на него с хмурым ожиданием. — Ты всю ночь собрался тут торчать? — Я подумал, что ты уже заснул, — не пойми зачем оправдывается Кастиэль. Он садится рядом с Дином и с подозрением смотрит на его сумку. — Если бы я знал… — Я притворился спящим, — возражает Дин, и его губы мимолётно искривляются в самодовольной ухмылке. — Если бы я знал, что ты полезешь на крышу, лишь бы свалить подальше от меня, то я бы заночевал в другой хижине. — Не говори ерунды. Я бы ушёл, будь твоя компания нежеланной. И только после этих слов Кастиэль осознаёт, что выразил ими признание в чём-то (по крайней мере, на этот вывод наталкивает заострившийся взгляд Дина), но в чём именно — остаётся для него загадкой. — Ладно, — только и говорит Дин в ответ и вытаскивает из сумки две бутылки пива. Передав одну Кастиэлю, он с наигранной скрупулёзностью осматривается по сторонам и добавляет: — И часто ты сюда лазаешь? Вид отпадный. Очень… мрачный. — Он запрокидывает голову к безлунному небу, и Кастиэль изумлённо отмечает, как напряжение покидает плечи Дина и как уголок его губ дёргается вверх. — Наверняка днём здесь очень красиво. — Здесь тихо. Но я не против компании, — быстро говорит он, завидев, как бутылка Дина замерла на полпути к его губам. — Я волновался, что разбудил тебя вчера ночью. — Ты был здесь? — на лице Дина отражается удивление с примесью какой-то эмоции, но он тут же прячет её за судорожным глотком. Опустив бутылку, он пристально всматривается в темноту. После недолгих размышлений Кастиэль всё же приходит к выводу, что вероятность того, что их жизни в апокалиптическом мире, где на каждом углу поджидают опасности, оборвёт нечто столь обыденное, как падение с крыши по пьяни, бесконечно мала. С этой мыслью он откручивает крышку с бутылки и, уставившись на неё на пару секунд, набирает в грудь побольше воздуха и говорит: — Дело было не в тебе. Вскинутая бровь Дина вместе с зачатком недоверчивой ухмылки всё же наталкивают на мысль, что он не лучшим образом продемонстрировал своё умение обращать людей в свою веру. Или хотя бы сеять сомнения в их нынешней. — Не в твоём присутствии, — проясняет он, пропуская мимо ушей фырканье Дина. — Спору нет, оно вызывает диссонанс в моём существовании, но я понимаю, что это не твоя вина. — Ну, спасибо на добром слове. — Дин со звоном сталкивает их бутылки. — За диссонанс. Будем. Вкус пива напоминает ему, что холодильник ещё находится в стадии починки, а с запасами льда у них, как и прежде, всё туго, — из-за почти комнатной температуры тот едва ощущается. Кастиэля это не сильно огорчает: всё-таки жизнь в лагере не успела избаловать его частым потреблением холодного пива, да и при выборе алкоголя он всегда больше руководствовался его крепостью. Однако то, как кривится лицо Дина после первого глотка, наталкивает его на мысль, что в скором времени у них всё же появится рабочий холодильник. — Откуда ты узнал, куда я ушёл вчера вечером? — спрашивает он. Возможно, это наименее важный вопрос из всех заданных им за обе жизни: смертную и нет. Дин пожимает плечами. — Просто прикинул, куда бы я пошёл будучи бывшим ангелом, если бы мне захотелось подумать в тишине. При этом взяв в расчёт, что ты не спускался с крыльца. — Провернув бутылку между колен, он, уставившись в невидимую точку вдалеке, делает глоток. — Не хочешь рассказать, что с тобой происходит? И Кастиэль, сам того от себя не ожидая, говорит ему правду: — То, что ты сказал ранее… — Он нахмуривается. — Не давало мне покоя. — Про то, как ты пал? — Дин шумно выдыхает. — Да уж, я вроде как догадался. Слушай, я не хотел… — Это был комплимент, — перебивает он. — Это я понял. Мне непонятно, почему ты так… — Он силится подобрать подходящее слово: английский язык удручающе ограничен. — Вот как ты видишь произошедшее? — И где же я ошибся? Везде, хочется ответить Кастиэлю. Но он говорит: — Не знаю. — Не забудь рассказать мне, как поймёшь. — После недолгого молчания Дин, по-видимому, набирается достаточной для чего-то решимости. — Под «ними» подразумеваются все в лагере, да? Поэтому ты не хотел об этом говорить. — Дин, я дал всем в лагере очень вескую причину недолюбливать меня. — Он скашивает в его сторону беглый взгляд. — И тебе в том числе. Дин поворачивается к нему лицом и делает глоток, словно без слов заявляя о своей готовности ждать его ответ хоть всю ночь. — Я лишь выгляжу как человек. — Под натиском внимания Дина Кастиэль заставляет себя продолжить: — Но таковым не являюсь. И люди эту чувствуют. Дин испускает тихий выдох. — Не по выработанной привычке. — Да, — подтверждает он, вперившись взглядом в сколотую плитку возле ноги. — У людей, и в особенности у охотников, до исключительного уровня развито чутье на существ с человеческой внешностью, но нечеловеческой природы. — Тем же демонам гораздо проще сойти за людей, и Кастиэль, при активном содействии различных веществ, старался не ударяться в глубокие размышления на эту тему. — И людям это не нравится. Как, например, Сиду? — Немного помолчав, он добавляет: — Всем? С чего это началось? — С моего падения. Как видно, благодать покрывает многие нюансы, включая этот. Поначалу… — Он давно не прокручивал в голове свои первые недели после падения, не вспоминал о вызванных этим поворотом неожиданных проблемах и медленном осознании всех произошедших изменений. — Поначалу я не понимал их реакций, в особенности тех людей, с кем я был знаком до падения. А когда до меня дошло, я… с трудом с этим свыкся. — Готов поспорить, что они свыклись ещё с большим трудом. — Кастиэль, вздрогнув от неожиданности, поднимает взгляд на Дина, который с отвращением смотрит в непроглядный для него мрак ночи. — Люди такие люди. Вечно им удаётся выдумать новый способ выставить себя кусками дерьма. — Они не в силах контролировать это, по большей части… — Свои чувства, может, и не в силах, — уступает Дин с видимой неохотой. — А вот то, как себя из-за них вести? Это уже другой разговор. — Ты не знал. Дин замирает с поднесённой к губам бутылкой и смотрит на него поверх её горлышка. — Не знал чего? — В тот день, в хижине Дина, — выдавливая из себя слова, говорит он. — Ты не догадывался, пока я не… — Пока ты не впечатал меня в стену со скоростью света, — завершает за него Дин, коротко хмурясь при воспоминании о той перепалке. — Ну и что с того? Я ведь был знаком с тобой — ну, с тобой и Кастиэлем — пять лет. С чего бы мне… — Его глаза резко сужаются в прищуре. — Хочешь сказать, Дин… — Нет, разумеется, ничего такого. И суть не в этом. — Тогда в чём? — раздражённо вспыхивает Дин, и сам факт того, что он задал этот вопрос, говорит Кастиэлю о многом и в то же время — абсолютно ни о чём. — Да, ты не человек. Ты не был им при нашей первой встрече, и сейчас ты тоже не человек. В жилах моего брата текла кровь демона, а сам он ебучий сосуд Люцифера. Я был демоном в Аду, и это я рассказал только про ближайших членов моей семьи. Тебе придётся засветить передо мной щупальцами или чем-то в этом роде, чтобы я посчитал тебя стрёмной хераборой и хоть немного удивился. Щупальцами. — Я ещё не отринул вероятность того, что ты умалишённый. — Этому я тоже не удивлюсь, чувак, — говорит он и, чокнувшись с его бутылкой, делает глоток. — Тебя это беспокоит, что ли? — Нет, — честно, без раздумий отвечает он. — Просто не привык к такой реакции. — Важно не то, что ты такое. Важны только твои поступки. Что за ужасающая мысль. — Мои поступки не назовёшь самосовершенствованием. — Да, наверное. — Дин пожимает плечами и задумчиво стучит дном бутылки о колено. — Павший ангел, по совместительству хиппи, наркоша и лидер секс-культа, спасает заброшенного из другого времени Дина Винчестера от демонов и берёт на себя управление лагерем ополчения, поскольку хочет, чтобы люди вплоть до последней секунды прожили отведённое время без страха и неуверенности в будущем. А в свободное время ты превращаешь людей и хижины в невидимок, чертишь хуеву тучу карт и обучаешь меня тому, как быть… другой версией себя. А теперь попробуй сказать, что твои поступки не важны. Ему так и не удалось подобрать слов для описания возникшего чувства. Наверное потому, что для него не существует названий. — Но я понимаю, откуда у тебя такие мысли. — Лицо Дина, разглядывающего бутылку, отчего-то мрачнеет. — Все в лагере видят на моём месте его. Даже Чак. Он, конечно, пытается это скрывать, но я-то всё вижу и… короче, я понимаю твоё пристрастие к наркоте. У меня самого возник соблазн накачаться в слюни, лишь бы на пару дней познать дзен. Вряд ли мне привидится что-то более стрёмное, чем моя нынешняя жизнь. — А я… — Ни разу. — Дин глядит на него с неподдельным любопытством. — Ты вообще не видишь на моём месте его. Это из-за того, что по мне видно, что я из другого мира? — Нет, я подавил эту способность ради сохранения рассудка. Мигрень от неё была невыносимой. — Он вздыхает под напором выжидающего взгляда Дина, но про себя признаёт, что ему не терпится увидеть его реакцию на услышанное: — К тому же вы отличаетесь по физическим характеристикам, и я говорю не только про шрамы. Ты на два года моложе, весишь на семнадцать фунтов больше, а твоя мускулатура… — Каким таким образом ты угадал мой вес? — удивляется Дин. — Я не гадал. — Он опускает голову, чтобы скрыть от Дина зарождающуюся улыбку. — Некоторые способности, которыми я обладал будучи ангелом, сохранились после падения. В человеческом теле они, как правило, только мешают или в целом не имеют практического применения. Эта — одна из них. — Он сомневается, стоит ли рассказать Дину всё до конца, но чрезмерно сильное искушение всё же берёт верх. — Я создал твоё нынешнее тело. Я могу отличить Дина Винчестера от других людей по одним лишь его кровеносным сосудам и увидеть все произошедшие с ними изменения после его воскрешения. А после встречи с тобой мне даже стало под силу отличить тебя от него по этим сосудам. — Это пиздец как жутко, — обескураженно говорит Дин и проглатывает своё потрясение вместе с пивом. — Чем ещё поделишься? — К тому же твой двойник, — продолжает он, сам себе не отдавая отчёта в том, зачем говорит это, — не одалживал мою одежду. Дин чуть не роняет бутылку. — Так ты заметил. — Да, поскольку это становится до странного очевидным при стирке. — Ты стираешь? — Дин растерянно моргает. Он открывает было рот для ответа, но вместо него оттуда вырывается незнакомый звук — смех, поражающей своей искромётностью и сотрясающий всё тело. Смех, от которого напрягаются мышцы живота и под которым чуть не тонет возмущение Дина: — Да как так-то? Я не разу не видел, чтобы ты… да господи боже, уймись ты уже. Извини, что превратил твои дни стирки в кошмар. Обещаю прекратить. Наконец, его отпускает, и Кастиэль выпрямляется, подавляя рвущийся наружу отголосок смеха. — Как иначе, по-твоему, мы… — Чувак, я просто решил, что за тебя это делают твои поклонницы. — Эти поклонницы, как ты их называешь, чрезвычайно хорошо подготовленные солдаты, и кое-кто из них не расстаётся с оружием даже при вовлечении в половой акт. У меня есть голова на плечах. — Вау. — Дин с округлившимися глазами делает очередной глоток. — Это… проехали. Я не подумал об… В общем, я могу носить… — Я не против, — перебивает его Кастиэль. Он давно догадался, что Дин воспримет необходимость носить одежду своего двойника с таким же отсутствием энтузиазма, с каким отнёсся к его оружию. — У Чака на складе должна быть одежда, однако в последнее время количество наших припасов значительно снизилось. Твоя вылазка в город была очень кстати, и я правда ценю достаток туалетной бумаги. Особенно теперь, когда я задумался над её альтернативой… — Не за что. Дин показательно всматривается в горизонт, и Кастиэль воспринимает это как сигнал к смене темы. — Не расскажешь, что именно ты выискивал сегодня в городе? — Дин со сконфуженным видом глядит на бутылку. — Ты искал что-то определённое. — Да, вроде того. — Прокатывая бутылку между ладоней, он нахмуривается. — Военные тоже исчезли, да? Что тоже кажется странным. Хотя вдруг им приказали дислоцироваться или вроде того? — с надеждой в глазах спрашивает он. — Дин говорил, что у них периодически проводили смену личного состава, но что касается остального… — Кастиэль не знает. Потому что никогда не спрашивал и не находил в себе желания узнать. — Ты к чему? — Да я просто тут думал… — Дин впивается в бутылку негодующим взглядом. — Мне не дают покоя танки. — Ты всерьёз подумывал угнать танк? — Несмотря на опьянённое состояние Дина, рассказанный им план был на удивление проработанным, причём настолько, что даже у Кастиэля возник соблазн позволить ему осуществить задуманное. — Господи, — вздыхает Дин, прикрывая глаза. — Ну вот чего тебе стоило сделать вид, что ты забыл про это? В этом и смысл попойки: чтобы забывать. — Ничего. — Он пропускает мимо ушей очередной вздох Дина. — Ты искал танки? — Да, но не с целью угона, — отвечает Дин с неубедительно хмурым видом. — Мы оба заметили, что, судя по отчётам патрульных за две недели, происходит ровным счётом ничего, так? Люцифер собрал всех демонов, кроатов и прочих шестёрок и свалил с ними хрен знает куда, а может и не свалил, — это же Люцифер, поди разбери что у него в голове. Собаки с кошками от него не в восторге, потому и сбежали… — Крысы тоже, — добавляет Кастиэль. — У меня складывается такое впечатление, что твоя обеспокоенность местной фауной становится заразной. Вылазки за припасами всегда сопровождались конкуренцией с животными за некоторую провизию. Нам на постоянной основе читали лекции о бешенстве. Это раздражало. — Эм. — Складки на лбу Дина углубляются. — Крыс я не видел. Точнее, я не спрашивал… — С тобой был Чак. Если бы там действительно были крысы, то об этом узнали бы все на планете. Дикая живность — это одно дело, но если в штате в самом произошёл массовый побег крыс, не говоря уже о котах с собаками, то это точно не могло бы пройти мимо нас. Их были целые полчища. — Ага, но вернёмся к танкам. Куда они подевались? — Их забрали военные? — навскидку предлагает он. У него нет ни малейшего представления о том, что военные делают с танками при уходе с территории. Кастиэлю собственное предположение кажется вполне разумным, однако принять его за самую близкую к правде теорию не даёт напоминание, что действия людей зачастую лишены логики. — Ага, мне тоже это пришло в голову. Поэтому я нашёл самые первые отчёты — и, к слову, ради их перечитки я прикинулся спящим этой ночью, — добавляет Дин, явно довольный тем, что Кастиэль клюнул на удочку этой темы. — Взять хотя бы этого чувака с недержанием — Фила, если не ошибаюсь? Его первая попытка в литературный текст… — Пять тысяч шестьсот восемьдесят два слова наидетальнейшего засвидетельствования периодичности позывов к мочеиспусканию его товарищей по отряду и увлекательных описаний каждой выбоины на их маршруте, — напоминает Кастиэль, на что Дин ухмыляется. — Такое непросто забыть. Я пытался. — Это как кошмар, только скучный, — соглашается он. — Всё тобой перечисленное, так ещё и всё то, что бросилось ему на глаза, включая описания оттенков неба с пятиминутными интервалами. Но помимо этого ничего примечательного, так? Прошло уже несколько недель, и единственное, что изменилось в его графоманских опусах, — это их разрастание до двадцати страниц. И к слову, Кас, если до тебя ещё не дошло: он к тебе подкатывает и выражает свою симпатию количеством слов. — Что? — моргает Кастиэль. Дин взмахивает рукой. — И это твоё невыкупание его намёков подстёгивает его лезть из шкуры вон, лишь бы затащить тебя в постель, что очень помогает делу. Я прочитал все его отчёты от начала до конца, ибо из всех патрульных ему больше всего хочется найти хоть что-нибудь, дабы привлечь твоё внимание. Так с чего бы ему утаивать тот факт, что он заметил выезд танков из города? Кастиэль озадаченно хмурится; он и не знал, что люди могут выражать своё сексуальное влечение посредством отчётов. Обычно они говорят об этом напрямую. — Ни с чего? — Именно, — с торжеством в голосе подтверждает Дин. — Итак, если танков в городе нет и никто не видел, чтобы они уезжали — а уж он точно бы их заметил, с его-то мотивацией, — то куда они могли подеваться? — Первые три дня отчёты были очень минималистичными, — медленно проговаривает Кастиэль. — А до этого… — Ага, — говорит Дин, не сводя с Кастиэля задумчивого взгляда. — Тот день, когда мы с тобой поболтали в хижине Дина. И ты приказал писать отчёты, что теперь для меня обрело смысл, так как я узнал, что ты пытался протрезветь и боялся снова взяться за старое и упустить из-за этого что-то важное. Кастиэль слегка одеревенело кивает. — Я боялся… сорваться. Я давно не пробовал прекратить приём больше чем на день или два. Дин расплывается в довольной улыбке. — Так и думал. И к слову, это твоё решение очень кстати: так ты сильно упростил нам работу. Но вернёмся к делу. Мы не можем знать наверняка, что произошло за те три дня, потому что так устроена человеческая память, вот они и забыли упомянуть об этом. Даже Фил. Вероятно, военные получили приказ покинуть эту зону — который по странному совпадению пришёл именно в тот день, когда Дин выступил против Люцифера и массово сбежали коты, крысы и все до единого сверхъестественные твари, что каким-то образом прошло мимо нас… — Они не сбежали. — Уж точно не за три дня. Хотя вдруг где-то имелись другие пути на свободу, о которых мы не знали… — Не имелись. — Кастиэль на мгновение опускает взгляд на бутылку; после бесчисленного множества неудач в нём уже не находится сил на удивление очередным своим промахом. — Когда они сообщили, что город пустует, я даже не задумался, что стало с военными. — Должно быть, тебя отвлекло неминуемое приближение армии Люцифера, — задумчиво тянет Дин с сардоническим видом. — И появление другого Дина Винчестера. И свалившаяся ответственность за целый лагерь, управлять которым пришлось, переживая синдром отмены. И смерть твоего лидера? И ещё Апокалипсис? И ещё хрен знает что! А теперь давай перейдём к самому важному: исчезновению всех военных и танков. Куда они могли подеваться? — Это не оправдывает того факта, что я не заметил… — Да, спору нет, у тебя ведь было целых три дня на то, чтобы научиться всему тому, что Дин узнал за пять лет, — нараспев заканчивает за него Дин. — Ведь нет же ничего сложного в том, чтобы управлять лагерем в апокалиптическом мире, при этом с вымершей командной верхушкой, в то время как их потенциальные замены до сих пор всю солому из головы выгрести не могут? При этом пряча двойника их мёртвого лидера? Я могу ещё долго продолжать, так что либо ты перестаёшь себя бичевать, либо идёшь за чем-нибудь покрепче пива и мы сидим тут до тех пор, пока не добьёмся результата. — Он фыркает. — Будем развивать человеческие навыки. На наглядном примере. — Твоё умение раздражать достойно восхищения. — Даже самому Кастиэлю собственный голос кажется каким-то чужим. — Я понимаю, чего ты добиваешься. — Просто ты в это не веришь, — Дин кивает. — Мы ещё поработаем над этим. Едем дальше. На последней нашей остановке я попросил тебя затормозить и вышел из машины, потому что впервые заметил следы танка. Кастиэль вздрагивает. — Поэтому ты хотел в первую очередь проехать по маршрутам «бета» и «гамма». Именно они чаще всего пересекались с маршрутами военных. — Судя по моим наблюдениям, по большинству их маршрутов можно было проехать только на танке, — признаёт Дин, потирая колено, а затем крепко сжимает его ладонью и хмуро вглядывается в никуда. — Я видел их следы на перекрёстке. Так вот почему этот перекрёсток так привлёк внимание Дина. — Они пересекались с нашими? — Скорее обрывались. — Дин неловко ёрзает на месте и, снова потерев колено ладонью, обвивает ею горлышко бутылки. — Причём так, будто танк въехал в невидимую стену или вроде того. — Ты не заметил там следов… — Демона перекрёстка? Ага, я тоже сразу о нём подумал. Но никаких свежезакопанных ям я не обнаружил, хотя примерно в тридцати футах от того места, где обрывались следы, асфальт сильно отличался. — Дин перекладывает бутылку в другую руку и с напряжённым видом постукивает её дном о колено. — Мне это показалось странным. — Не хочешь уточнить? — Да у меня мурашки от всего ебучего города, — ворчит Дин, избегая его взгляда. — Если кому сказать: «Мне как-то не по себе от вида асфальта», то никто даже у виска не покрутит. Что само по себе звучит как полное безумие. — Безумие — понятие относительное. А в данном случае его и вовсе можно считать положительной особенностью, способствующей выживанию. — Кастиэль за пару глотков допивает бутылку и убирает её в сумку. — Завтра утром спросим у патрульных об исчезновении военных и просмотрим старые отчёты, вдруг мы что-то упустили. Дин нехотя кивает, однако напряжённость в его теле никуда не девается, и только сейчас до Кастиэля доходит, что на улице уже поздняя ночь. — Тебе нужно поспать, — говорит он и слышит весёлое фырканье Дина. — Дневной патруль зайдёт на рассвете за указаниями, а сразу после их отбытия придёт ночной с докладом. Дин смотрит на него полным возмущения взглядом. — Знаешь, я вообще-то не просил об этом. Так почему я обязан принимать их до заступления в патруль и после смены? Ты обходился без этих собраний. — Я приказал им писать отчёты, чтобы в случае обнаружения в них интересующих деталей обсудить это с ними до их следующего выхода в патруль, — рассеянно отвечает Кастиэль, про себя пытаясь понять, что ещё от него ускользнуло в этих отчётах. Он, конечно, помнит каждое слово, но обретённый опыт с созданием заметок навевает мысль, что для обнаружения упущенных деталей не помешает ещё раз всё перечитать. — Так я сократил количество времени, которое в противном случае уходило бы на выслушивание их попыток завязать непринуждённый разговор или на пяляние в невидимую точку. — Этими словами он зарабатывает сердитый взгляд Дина. — Ты должен узнать их ближе, Дин. Они твои солдаты. Поэтому тебе пойдёт на пользу общение с ними. К тому же тебе явно это нравится. — Происходит ровном счётом ничего, — угрюмо говорит Дин и допивает остатки пива. — А говорить о чём-то надо. — С чем ты также справляешься без заметных проблем, — возражает он, поднимаясь на ноги. — А теперь, если ты не против вернуться к теме твоего выживания — да, я знаю, её усвоение тебе нелегко даётся, — позволь показать, за какие выступы следует цепляться, чтобы избежать летального падения. — О-оу, Кас. Звучит так, будто я тебе нравлюсь, — ухмыляется Дин. По достижении края крыши Кастиэль осматривает землю внизу. — Ты ужасно раздражаешь, — говорит он. — Причём такими способами, о существовании которых я не подозревал до знакомства с тобой. Он готов поклясться, что слышит, как закатываются глаза Дина. — Спасибо. — Я не уверен, конечно ли число этих способов, но мне кажется, что я ещё успею это выяснить. — Кастиэль скашивает взгляд в сторону Дина. — Строго следуй моим указаниям. Если сорвёшься — я тебя поймаю. — Я знаю, — фыркает Дин.