2020 г., весна
С тех пор, как Михаил вышел на пенсию, он не смотрел новости. Ну, конечно, о важных событиях он все равно узнавал: о них говорили дети Ярослава; студенты и преподаватели в техникуме, где он вел некоторые дисциплины; соседки на лавочке; кассиры в магазине — он не был в информационном пузыре. Но поток негатива из новостей Михаил Петрович обрубил на корню. В его доме новостная программа по телевизору или радио была под запретом. А с появлением смартфонов в их с Ярославом жизни, он так же запретил читать и обсуждать бесконечные «сенсации»: террористические акты, нападения, пожары, трагедии… В общем, весь мусор, который описывали журналисты, не скупясь на эпитеты. Однако новости конца марта 2020 года никто проигнорировать не смог. Казалось, что ничего не происходит, а потом — щелк — и весь мир изменился. Не просто страна или город, а все жители планеты стали жить по-другому. В мире появилась новая, всепоглощающая беда — коронавирус. 25 марта 2020 года, президент России Владимир Владимирович Путин объявил о начале нерабочей недели с сохранением зарплаты. Изначально нерабочие дни должны были продлиться с 30 марта по 5 апреля, но затем их продляли, снова и снова… В итоге режим нерабочих дней был снят в России лишь 12 мая, но остался режим самоизоляции, что было ничуть не лучше. Всё это время продолжали работать только больницы, аптеки, магазины продуктов и товаров первой необходимости, а также стратегические предприятия. Для людей пожилого возраста пандемия была, мягко сказать, удручающей. Их физическое (и, что немаловажно, психологическое) здоровье было под угрозой не только от ковида, но и от вынужденной изоляции. Плановые операции отменяли, оставив только экстренные. Попасть к врачу стало почти невозможно. Они не виделись с родными долгое время, так как дети боялись принести болезнь к родителям, а смертность старшего поколения от коронавируса была невероятно высокой. Михаилу и Ярославу можно сказать, что повезло. Они довольно неплохо обращались со смартфонами и могли созваниваться с детьми и внуками. Да и новые возможности, например, доставка продуктов из магазина на дом или покупка товаров в интернете, тоже заметно облегчали жизнь. Вот только каждый раз, как новости про ковид попадали Михаилу на глаза, он начинал тревожиться. Договоренность о двух сигаретах в день не отменяла того факта, что Ярослав курил почти всю свою жизнь, а значит сильно попортил себе легкие. А значит, Слава был в группе риска. Поэтому в шестьдесят седьмой квартире сто тринадцатого дома самоизоляцию и все меры предосторожности в виде мытья рук и дезинфекции всего, что попадало в дом, соблюдали с особой тщательностью. Весь апрель Слава терпеливо сносил новые причуды своего любимого. Но когда в мае наступили первые теплые деньки, а дышать затхлым воздухом квартиры не было больше сил, то мужчина устроил бунт. Михаил наотрез отказался рассматривать возможность прогулки даже в ближайшем сквере, заявив, что не собирается нарушать режим самоизоляции и подвергать опасности жизнь и здоровье Ярослава. — Да силы небесные! Если я просижу в четырех стенах еще один день, то я выйду гулять прямо с балкона! — разгорячился Ярослав Александрович. — Это точно не будет на пользу моему здоровью. — Об этом надо было думать, когда ты начал курить. Например, году так в семьдесят втором не пробовать у сослуживца сигарету, — Михаил Петрович сидел на диване в обманчиво расслабленной позе. Этот разговор его изрядно нервировал, но он не мог проявлять свои эмоции, иначе был бы грандиозный скандал. — Или не начинать курить после того, как бросил в семьдесят восьмом… — Ты знаешь, почему я снова начал! И вообще, что написано на роду, того не избежать. Если суждено утонуть, то машина не собьет! Аня — яркий тому пример. Никогда не пила, а умерла от рака печени! Ярослав, только что ходивший по комнате вперед и назад, после последней фразы почти вышел из комнаты, но остановился в дверном проеме, потопал ногой, затем выдохнул, обернулся обратно лицом к собеседнику и оперся плечом на дверной косяк. — Миш, я же не предлагаю тебе отпустить меня ехать на автобусе на рыбалку, — вдруг его голос смягчился. — Я не идиот, я понимаю, как это рискованно. И, вообще-то, я за тебя тоже переживаю. Ты на три года старше меня, а значит, если заболеешь ты, то болезнь будет протекать еще тяжелее. — Ну вот и оставайся дома, раз волнуешься за меня, — пожал плечами Миша. — Не неси домой заразу. Вся эта ситуация была нелепой и абсурдной. Когда жена Ярослава Анна умерла, то он несколько месяцев не выходил из дома. А сейчас прошел только месяц, а Слава — известный домосед — лезет на стену от скуки. Но напоминать о той черной полосе жизни любимого Михаил не собирался. Ему вообще не нравилось, когда в их разговорах фигурировала Анна. — У тебя что, клаустрофобия развилась? — осторожно сменил тему Михаил Петрович. — Тебе же есть чем заняться. Я не против, если ты будешь репетировать на гармони дома. Я не против играть в твои любимые шашки вместо шахмат. Да что угодно, только давай пересидим дома всплеск эпидемии? — Ты хоть представляешь, на сколько это может затянуться? На месяц? На полгода? Да может даже на год! — Ярослав подошел к дивану и сел рядом с Михаилом. Он перестал экспрессивно жестикулировать и положил ладонь на колено любимого. — Мы целый год будем сидеть взаперти? Мы что, заключенные? Преступники?! — Если это убережет тебя от болезни, то да, мы будем сидеть тут и год, и два. Столько, сколько понадобится. Ярослав, несмотря на возраст, резко поднялся на ноги, недобро сверкнув глазами в сторону Михаила. — Да я просто предлагаю тебе выйти в парк! Если хочешь, потом вымоемся в антисептике, а одежду сожжем! — Нет. Я все сказал, — Миша скрестил руки на груди и отвернулся, чтобы не видеть злого взгляда Славы. — Не понимаю, почему ты так спокойно это все воспринимаешь? Словно тебе легко сидеть тут, света белого не видя, — проворчал Ярослав и пошел прочь из комнаты. Он устал вести этот разговор. Ему нужны были другие аргументы, чтобы убедить Михаила выйти на улицу. — По крайней мере, я в квартире не один, — тихо сказал Михаил, явно не желая, чтобы Слава его услышал и начал расспросы. Но он услышал. — И что, со мной тебе легче переносить изоляцию? — сказал Ярослав с усмешкой, рассчитывая разрядить этим атмосферу. — Ссорясь по пять раз в неделю из-за ерунды, выслушивая мои скучные рассказы о внуках? Я прямо мечта, а не сокамерник, да, Миш? — Да, — просто ответил Михаил, не поворачиваясь. — Эй, я, вообще-то, пошутил, ты чего? — Ярослав Александрович поспешно подошел к мужчине и снова сел с ним рядом. Тазобедренные и коленные суставы не сказали ему спасибо за чрезмерную активность в последние полчаса. — Все в порядке, Слава, честно. Просто, видимо, мне и правда легче переносить изоляцию, чем тебе. — С чего бы? — С того, что мне есть с чем сравнивать. Ведь я много лет провел в этой квартире в одиночестве: вечера, выходные, праздники. А сейчас здесь ты, и я счастлив. — Но это явно не всё, — Слава прищурил глаза. Как бы ни хотел Миша считать, что он знает любимого, как свои пять пальцев, Слава тоже знал его, как облупленного. Поэтому сейчас, когда Михаил так старательно избегал встречаться с ним взглядом, Ярослав понимал, что тот что-то не договаривает. — Может, расскажешь мне? — Расскажу что? — Михаил Петрович повернулся, изображая на лице удивление. Однако губы были слишком плотно сжаты, а это значило, что он сдерживает эмоции. Он знал, о чем должен рассказать. Уже много лет назад должен об этом рассказать. И Слава это тоже понял. — Расскажи мне о своей поездке в Германию.1988 г., весна
Предыстория о том, как Михаил Петрович добился командировки в Германию, а так же, как он оформлял документы и проходил все нужные (и совершенно ненужные) инстанции, скучна до безобразия. Даже сам Михаил всего через неделю с трудом мог вспомнить, куда он ходил и зачем. Но дело было сделано, и вот он стоял в столичном аэропорту, ожидая посадки на самолет, который доставит его в другую страну. Для Михаила это было почти то же самое, как если бы самолет мог перенести его в другую жизнь. Из недостоверных источников он узнал про экспериментальное лечение гомосексуализма, поэтому так и рвался в эту командировку. Хорошо, что у него был отличный учитель немецкого в школе, а также любовь к самосовершенствованию и иностранным языкам, и Михаил смог пройти жесткий отбор среди желающих выбраться заграницу. План поездки был прост и короток: в будние дни он должен был присутствовать на «рабочем месте», где проходило обучение и обмен опытом, а вечера и выходные он собирался проводить в клинике, благо она была частной, и там не задавали лишних вопросов. А через две недели Михаил планировал вернуться другим человеком — нормальным, правильным — и, возможно, завести семью и стать, наконец, счастливым… Началось все довольно хорошо. В первый день он без проблем покинул гостиничный номер и отправился по адресу, записанному в его блокноте без примечаний, что это больница. К его удивлению, этот немецкий город не слишком отличался от его родного города, может был немного чище да газоны без проплешин и ровно пострижены. Такие же серые панельные дома в спальном районе, дороги с редкими автомобилями, много велосипедистов, дети гуляют во дворах. Оказалось, что тут живут точно такие же люди, как и в Союзе. Интересно, смог бы он здесь чувствовать себя своим? Район, в котором располагалась клиника, был застроен четырехэтажными домами с закрытыми внутренними дворами. Узкие улочки, невысокие кустарники, маленькие магазинчики на перекрестках. Больница занимала один дом таким образом, что внутренний двор был местом для прогулок пациентов, которые не покидали территорию. Чем ближе Михаил подходил ко входу, тем тяжелее ему было идти. Насколько он знал, у клиники не было единого метода лечения. Они назначали тип в зависимости от пациента и его личности. Использовали и электрошоковую терапию, и медикаментозные методы, и психологический подход, или все это вместе. Михаил Петрович открыл деревянную дверь и оказался в сумрачном холле. Никакого сходства с поликлиникой, где он каждый год проходил медицинские осмотры, он не увидел. Из коридора справа вышла девушка с убранными под чепчик волосами. Увидев посетителя, она улыбнулась и пошла к нему, щелкнув по пути выключателем. Весь холл осветился слишком ярким холодным белым светом. — Добрый вечер, господин, вам назначено? — обратилась она к Михаилу Петровичу, от нее пахло легкими сладкими духами. — Да, здравствуйте, — ответил он с небольшим акцентом. — Я переписывался с доктором Баумгартеном, он согласился меня принять по ускоренному удаленному курсу. — Как ваша фамилия, господин? — все так же сияя улыбкой, спросила девушка. Пожалуй, это тоже было явным различием между угрюмыми регистраторами в советских больницах и милыми медсестрами в частных клиниках. — Гайдук, Михаил Гайдук. — Пойдемте со мной, господин Гайдук, — медсестра снова щелкнула выключателем, погружая холл в полумрак, и пошла обратно в тот коридор, из которого вышла. Михаил шел за ней. В коридоре не было ни скамеек, ни табуреток, да и пациентов, ожидающих приема, тоже не было. И, хотя свет в основном был выключен (экономят они, что ли?), из-за белых стен и окон в самом коридоре, было достаточно светло. Девушка свернула в другой коридор и остановилась возле серой двери с табличкой «Доктор Дж. Баумгартен. Психиатр». Она постучала трижды, а когда из кабинета раздался одобряющий оклик, по-другому этот звук нельзя назвать, она снова повернулась к посетителю. — Пожалуйста, проходите. Сейчас у доктора нет пациентов, и он может Вас принять, — она открыла дверь перед Михаилом, как будто подрабатывала в клинике еще и швейцаром. Ничего не комментируя и стараясь ничему не удивляться, Михаил Петрович вошел в кабинет врача. Не сказать, что Михаил боялся врачей, но он их по-своему недолюбливал. Всё, что они говорили, было для Гайдука тарабарщиной, и им приходилось верить на слово. А теперь ему придется не только лечиться у врача, специальность которого основана как раз на всяких разговорах, но и говорить с ним на чужом языке. Но Михаил слишком сильно надеялся на это лечение. Что оно сможет спасти его от несчастной жизни, которой он жил сейчас. Поэтому он позволил себе плыть по течению, не тратя силы на борьбу со страхами. — Доброго вечера, господин… — слишком мягко и слишком тягуче для немецкого языка сказал доктор. Михаил решил, что для него этот язык тоже не был родным изначально. Возможно, иврит?.. — Михаил Гайдук, — второй раз за вечер представился мужчина и сел на указанное кресло перед столом врача. — Добрый вечер, доктор Баумгартен. Мы с вами переписывались какое-то время. Вы сказали, что есть возможность меня вылечить за две недели. — Да, я так и понял, что это Вы, — заулыбался доктор Баумгартен. — Только хочу сразу Вас поправить. «Вылечить» слишком громкое и весомое слово. Я не хотел бы, чтобы у вас были завышенные ожидания к нашему экспериментальному подходу. Но мы попытаемся исправить вашу особенность, чтобы вы могли жить полноценной жизнью. — Именно это мне и нужно, — серьезно сказал Михаил Петрович. Ему в этом году исполнилось сорок лет. Возможно, это просто кризис среднего возраста, но он не хотел больше страдать. Он хотел любить и быть любимым. А это было реально, только если ты гетеросексуал. Особенно так было в Союзе. По крайней мере, Михаил в тот момент видел все только в черно-белом свете. — Итак, Вы можете рассказать, в чем именно будет заключаться мое лечение и к каким результатам мы стремимся? — Гайдук нетерпеливо поерзал на кресле, не зная, куда деть руки. — Судя по тем анкетам, которые Вы заполнили в письмах, я планирую начать с гипноза и электрошоковой терапии. Очень радует, что у Вас был гетеросексуальный опыт, пусть и только поцелуи. Конечно, секс был бы предпочтительнее, но… — доктор развел руками, мол работаем с тем, что имеем, и совершенно проигнорировал тот факт, что Михаил покраснел до кончиков ушей. Ему было непривычно слышать такую откровенную речь от постороннего человека, пусть и врача. — Еще минус, что Вы старше тридцати пяти лет, так как после этого возраста психика человека становится все менее пластичной. Но, как я уже писал в письме, я готов взяться за Ваш случай, если Вы согласны на публикацию ваших результатов в медицинских изданиях. Естественно, анонимно. Ничего не изменилось? — Нет, то есть да. То есть, я согласен на публикацию, если это поможет кому-то. — Информация всегда полезна. Особенно в сфере медицины, — Баумгартен постучал указательным пальцем по стопке журналов, которые явно читал на регулярной основе. — Теперь мне нужно узнать у Вас то, что было сложно узнать в переписке из-за необходимости быть осторожными. Во-первых, были ли Вы в гомосексуальных отношениях? Я имею в виду продолжительные любовные отношения. — Я… Да, — Михаил знал, что ему придется рассказывать много личного, и готовился к этому заранее. Но когда пришел момент рассказать о Ярославе, оказалось, что это не так уж и легко. — Я был в отношениях с мужчиной около шести лет, но это было больше десяти… нет, почти пятнадцать лет назад. — Почему Вы расстались? — доктор сделал какие-то заметки в своем большом блокноте. — Как это ни смешно, но он женился! — впервые с момента входа в клинику Михаил улыбнулся. Эта тема до сих пор вызвала у него приступ истерического смеха, когда он думал о том, что произошло в те годы. — На самом деле, это происходит гораздо чаще, чем Вы можете себе представить, — Баумгартен сдержанно поддержал улыбку пациента и продолжил опрос. — Какие отношения были после расставания? — Ну, мы остались друзьями… — Нет, я имел ввиду Вас и других мужчин. — Ах, это, — Михаил напрягся, не зная, как правильно описать свою жизнь за последние пятнадцать лет в паре предложений. После ссоры с Ярославом и прекращения их отношений, Михаил и думать не хотел о том, чтобы искать кого-то еще. Два года он упивался злобой и обидой, все свое время отдавал работе и учебе в ВУЗе. Но время шло, и, как и любая рана залечивается, боль стала притупляться. А после примирения с Ярославом, Миша понял, что не будет всю жизнь «монахом», только потому что любовь всей его жизни решил жениться! Тогда он снова начал замечать красивых парней: вот новенький на работе, вот однокурсник с потока, вот незнакомец на автобусной остановке. Только у Михаила не было сил познакомиться ни с кем из них. Да и они были, очевидно, из другой команды… Гайдук с трепетом и завистью к самому себе вспоминал годы учебы в техникуме, когда все было в разы проще. Он мог рисковать. Он хотел рисковать! Ему нравилось общаться с разными людьми, с разными парнями, говорить двусмысленные вещи на грани флирта, чтобы проверить реакцию. Чтобы проверить, разделяют ли они интерес Миши? Но теперь ему было, что терять: работа, дом, устоявшаяся жизнь. Больше в русскую рулетку с поиском геев среди натуралов он играть не хотел. Поэтому Михаил пошел по пути наименьшего сопротивления. Не без труда он нашел небольшую группу людей со схожими особенностями. Там были не только геи, но и лесбиянки; и женщины, запертые в мужском теле; и мужчины, запертые в женском. Вообще все, кто не вписывался в традиционный шаблон «мужчина плюс женщина, да еще и плюс ребенок, равно семья». И в этой «общине» Михаил находил себе партнеров, чаще на одну ночь, иногда дольше — друзей по сексу. И пусть никто из тех парней его не привлекал, как Ярослав, так он точно знал, что не ошибется с выбором. — Было несколько… партнеров? Да, партнеров, но ни с кем не было отношений, — Михаил с трудом подобрал правильные слова на немецком языке. — Хорошо, я Вас понял, — доктор снова сделал заметки в блокноте, не опуская головы. — Я думаю, что на сегодня мы закончим, а с завтрашнего вечера начнем лечение… — Будут какие-то побочные эффекты? — Да, возможно. Головная боль, тошнота, бессонница, как основные и чаще всего встречающиеся. От всего этого я дам вам мини-аптечку, — Баумгартен коротко рассмеялся, но не увидев улыбки на лице пациента, спешно извинился. — Простите, в нашем деле без доли черного юмора никуда. Так можно на кладбище раньше срока попасть. Михаил лишь кивнул. — Редко встречаются, но также возможны панические атаки, проблемы с пищевым поведением: переедание или отказ от еды, — доктор постучал ручкой по краю блокнота. — Иногда галлюцинации и, если до лечения была депрессия, то возможны суицидальные мысли. — Надеюсь, что это не мой случай, — Михаил вдруг расслабился. Он уже решил, что пройдет через это лечение. — Нам же не нужно, чтобы я умер? Для статистики будет плохо, — он с улыбкой кивнул на медицинские журналы и увидел улыбку врача в ответ. — Вот, Вы уже улавливаете настрой! — восхитился Баумгартен и встал из-за стола, чтобы пожать Михаилу руку. — Ну, что ж, до завтра? А с «завтра» начался ад. Сначала Михаил прошел через несколько сеансов гипноза. На первом этапе ему рассказывали, насколько плохо быть гомосексуалистом, что это неправильно, не физиологично, да и вообще смертельно. Как будто бы он и сам об этом не знал. Второй этап должен был заменить ощущение приятной связи с мужчиной на связь с женщиной. Грубо говоря, его пытались убедить, что традиционная модель семьи — это предел его мечтаний, цель жизни и, вообще, чаша Грааля. Но его внушаемость оказалась слишком низкой, а подсознание сильно сопротивлялось вмешательству извне, поэтому все проверочные тесты он провалил. Вывод врача: гипноз не помог. Михаил согласился остаться в клинике на два дня на выходных. Тогда было решено в первый раз попробовать на нем электрошок. И это было ужасно, больно и просто унизительно. Его пристегнули к кушетке, а точнее привязали широкими кожаными ремнями. Доктор Баумгартен прикрепил к лодыжке специальный прибор для подачи тока, а затем приступил к исправлению. Он показывал фотографии женщин и мужчин по очереди, и каждый раз, когда Михаил видел мужчину, то он получал разряд. Постепенно изображения становились откровеннее, например, поцелуи между мужчинами, обнаженные мужчины. И чем откровеннее был снимок, тем больше был разряд. Под конец первого сеанса Михаил плакал и просил это прекратить. Его отвезли в его временную палату. Той ночью он не спал. Михаилу было страшно и одиноко. У него было ощущение, что он один в этом мире, заперт в комнате со своими демонами. Это была одна из худших ночей в его жизни. Взбудораженный мозг пытался усвоить новую информацию через боль и травму, не понимая, что происходит. Михаилу мерещилось всякое: от абстрактных ужасов до вполне натуралистичных образов. А самым ужасным был внутренний диалог с воображаемым Ярославом. «Привет, — знакомый голос в голове звучал грустно, но не виновато. — Давно не общались. Дела у тебя, как я погляжу, не очень…» — Ну так и кто этому причиной? — огрызнулся Михаил, как он думал, что про себя, но разговаривая вслух. — Ты занят, у тебя жизнь: жена, трое детей, работа, друзья… Для меня в твоем мире нет места. «И поэтому ты решил… Что ты решил? Стать другим человеком? Или это такой изощренный способ покончить с собой?» — Я просто хочу быть счастливым, — Михаил вытер влажные глаза тыльной стороной ладони. «И что тебе мешает? Я?» — Нет, Слава, не ты. Я сам себе мешаю. То, что у меня в голове, поэтому я и хочу измениться, изменить мир вокруг себя. «Ты же знаешь, что люди не меняются. Ты сам говорил мне это миллион раз.» — Но я должен попытаться. Вдруг, получится, и тогда… «Ты не сможешь. У тебя не получится. Ты обречен страдать.» Больше Михаил не стал ничего отвечать своим галлюцинациям. Ощущение одиночества и обреченности было как никогда сильным. Он понял, насколько было безрассудно и бесполезно начинать терапию, в которую в глубине души совсем не верил. С одной стороны, он действительно отчаянно желал стать натуралом, чтобы стать счастливым: чтобы жениться, чтобы не быть одному холодными вечерами, чтобы, возможно, завести ребенка. Но с другой стороны… Он хотел быть счастливым, оставаясь собой. Хорошо, что в палате не было часов, иначе секундная стрелка свела бы мужчину с ума. Голос Ярослава в голове много часов подряд повторял: «Ты обречен страдать». Снова и снова, пока не наступило утро. Рассвет Гайдук встретил с облегчением, ночные монстры отступили. Но он рано расслабился, так как второй сеанс электрошока пусть и был короче, но гораздо интенсивнее. Перед тем, как отправиться на не твердых ногах в гостиницу, Михаил сказал доктору Баумгартену, что он отказывается от продолжения шоковой терапии. Следующая неделя по ощущениям Миши прошла быстрее предыдущей. От варианта с медикаментозным лечением пришлось отказаться: это было длительное лечение, а на родине Михаилу Петровичу таких таблеток было не достать. Доктор Баумгартен продолжил исправление психологическим методом с элементами гипноза. На последнем сеансе Гайдук заполнил множество анкет и прошел кучу тестов. Он чувствовал себя разбитым, голова все время болела, даже если он принимал болеутоляющее. — Я понимаю, что у Вас сейчас в голове бардак, — сказал доктор Баумгартен, собирая все записи в одну папку с кодовым номером, без имени пациента. — Никто не пытается пройти курс за две недели. Ведь ориентация — это слишком фундаментальная основа вашей личности, и ей не так-то легко сменить вектор. — Бардак… Слишком мягко сказано, — Михаил потер ладонью щетину на щеке. Он никогда в жизни не пропускал утреннее бритье, но сегодня у него не было сил даже почистить зубы, что уж говорить об остальном. — У меня ощущение, что я теперь не я. Но кто я, понятия не имею. «Разрушить себя ты смог, — неожиданно сказал в голове голос Ярослава. — А как теперь будешь собираться обратно?» — Мы продолжим терапию через письма, — предложил доктор, сочувственно смотря на своего пациента. — Конечно, это не заменит полноценного лечения, но я хотя бы буду знать, что с Вами происходит, господин Гайдук. И смогу дать совет в сложной ситуации. — Если это не будет обременительным для Вас, доктор Баумгартен, то, конечно, я согласен продолжать нашу переписку. — О, нет, Вы же мой экспериментальный пациент, я Вами очень дорожу, — врач с улыбкой в привычной ему манере постучал ручкой по блокноту с записями. — Но вообще я просто за Вас беспокоюсь. И называйте меня по имени, знаю, как трудно иностранцам выговаривать мою фамилию. Я Джонатан. Напоследок доктор Баумгартен подарил Михаилу несколько книг на около медицинскую тематику: «Гомосексуализм — болезнь разума или тела?», «Как исправить ориентацию», «Любовь — это нормальный физиологический процесс». Так они и переписывались много лет, даже когда Баумгартен перестал работать в больнице и стал профессором в университете, даже когда гомосексуальность исключили из списка заболеваний. Последнее письмо Михаил Петрович отправил профессору Дж. Баумгартену в 2016 году, когда они с Ярославом снова стали парой. «Извини, Джонатан, но у нас так и не получилось исправить мою особенность. Но теперь я живу полноценной счастливой жизнью, о которой и мечтал. Со своим возлюбленным. Твой вечный экспериментальный пациент, Г.М.П.»2020 г., весна
— После того, как мы с тобой… После того, как мы стали парой… Я написал Джонатану последнее письмо. Кажется, весной две тысячи шестнадцатого, и на этом наша переписка прекратилась, — неловко закончил свой рассказ Михаил, рассеянно поглаживая Славу по руке, которая лежала на его бедре. — Так что, мне есть с чем сравнить. Одинокая жизнь в течение сорока лет плюс те две недели в Германии и адская ночь в больнице, когда мой мозг играл сам с собой, пытаясь свести меня с ума… Можно сказать, что сейчас я на курорте с опцией «все включено». У меня есть удобная кровать, продукты по моему заказу приносит курьер, можно читать книги в неограниченном количестве, телевизор работает, хоть и показывает сплошную ерунду… Ярослав слушал, не перебивая. Ему нечего было сказать, ведь всё же отчасти он был виноват в том, что Михаил прожил несчастливую жизнь, полную боли и неразделенных чувств. — Но главное, что здесь и сейчас со мной мой любимый человек, — добавил Миша, после того как не дождался никакой реакции от Славы. Вместо слов, Ярослав развернулся к Михаилу и крепко его обнял. Как бы Смирнитскому хотелось изменить свое прошлое. Найти себя молодого в далеких семидесятых, объяснить доходчивым русским-матерным языком, что так, как он поступает со своим любимым, поступать нельзя. Что нужно быть чутким, внимательным, терпеливым и понимающим. Гибким, в конце концов. Как важно для собственного ментального здоровья не зацикливаться на словах всяких сослуживцев или сокурсников, что истинное счастье — это когда держишь в объятьях хрупкую девушку, которая родит тебе наследника. Что люди не матрешки, сделанные под копирку, а птицы счастья у всех имеют разное оперение. Например, в то время, как один солдат мечтал встретить миниатюрную блондинку и создать с ней семью, у Славы уже был человек, который его любил всем сердцем. Жаль, что в двадцать с хвостиком лет психика поддается влиянию извне, а у взрослого Ярослава Александровича не было машины времени, чтобы рассказать о сделанных выводах самому себе. А значит, и ошибки было не исправить. Да, Ярославу искренне хотелось многое изменить в своей жизни, но на самом деле он не хотел бы отменить свою жизнь с Анной и детьми… Он любил её, а она любила его. Они прожили спокойную жизнь, наполненную тихими радостями и мелкими печалями, так что в сравнении с большинством советских семей, они были действительно счастливы. Поэтому, если бы Слава мог выбирать, как переиграть жизнь с теми же картами, он бы лучше раздвоился, чтобы один Ярослав был с Аней, а второй — с Михаилом. Он бы смог защитить его от одиночества и страданий, он был бы рядом, любил и поддерживал. А уж Гайдук придумал бы какой-нибудь способ, как им жить вместе и при этом не быть арестованными по статье 121. Рассуждения Ярослава текли медленно, и в такт им он неторопливо поглаживал Мишу по спине. Они оба молчали уже некоторое время, комфортно устроившись на диване в объятиях друг друга. — Я, правда, с тобой. И никуда уже не денусь, — зачем-то подтвердил слова Михаила Слава. — Я не могу себе представить, что ты пережил из-за меня. И без меня. — И не представляй, — хрипло ответил Гайдук. — Оно того не стоит. Голос возлюбленного заставил Ярослава заволноваться, и он неохотно отстранился. И увидел, что в глазах у Миши стояли слезы. Но старик, вместо того чтобы смахнуть их, потянулся к Ярославу и провел раскрытой ладонью по его щеке. И только тогда Слава понял, что и сам плачет. — Прости меня, любимый, — сказал Михаил, хотя Ярослав собирался сказать то же самое. — Мне не стоило взваливать на тебя свои эмоциональные переживания, тем более такой давности. Просто вся это ситуация с коронавирусом, с изоляцией, и в целом… — Лучше бы ты извинился, что столько лет хранил это в секрете, — проворчал Слава, смущенный выражением своих чувств. Он сел ровно на диване, откинувшись на спинку, и стал тереть глаза, чтобы унять не прекращающиеся слезы. — Это было не твое дело, если честно, — Михаил примирительно погладил мужчину по плечу. — У тебя была своя жизнь, у меня — своя. А потом, когда мы снова стали парой, эта история осталась в далеком прошлом, и уже не имела значения или влияния на меня. По крайней мере, такого, как раньше. — Почему ты выбрал жить в одиночестве? — серьёзно спросил Ярослав, не поворачиваясь к Мише. — Ты сказал, что у тебя были партнеры. И я не поверю, что никто из них не хотел остаться с тобой. Ты красивый, умный, заботливый, добрый и щедрый… — Это я не хотел, чтобы кто-то оставался. Никто из них не был тобой. Они были не остроумными, не спорили со мной по поводу и без, не хотели того же, что и я, смотрели на мир совершенно иначе. Меня не тянуло ни к одному из них. Возможно, если бы я не знал, как ощущается истинное чувство, которое я испытал с тобой, то я бы смог построить с кем-то отношения. Но вряд ли они были бы продолжительными. Мы бы разбежались после первой крупной ссоры, — Михаил тихо усмехнулся. — Ну и если быть откровенным, то такой весь из себя положительный персонаж я только с тобой, потому что люблю тебя. — Да ладно?! — Ну не думаешь же ты, что я каждому своему любовнику на одну ночь дарил фотоаппарат последней модели? — фыркнул Миша. — Нет. Вся моя забота и щедрость доставались только одному человеку и по инерции всей его семье. — Но почему? Почему ты не попытался? Хоть с кем-то? — продолжил настаивать Ярослав. — Потому что на их месте я всегда представлял тебя. И с ними я всегда был, наверное, строгим, холодным и отчужденным. Так что мало кто хотел оставаться в моем Снежном королевстве, особенно когда Ледяной Король думает о другом, а не о том, кто перед ним. — А сейчас ты пытаешься вызвать у меня ревность? — удивился Слава. — Нет, я просто честно отвечаю на твои вопросы. Смирнитский кивнул, сделав вид, что все понимает. Хотя он так и не смог до конца постичь причины поступков Миши. Ведь сам Ярослав так бы не смог: прожить всю жизнь в ожидании счастья, которого могло и не быть. — Что ж, ладно, я согласен, — заявил Ярослав, развернувшись на диване в пол-оборота. — И, если ты считаешь, что для нас будет лучше еще немного побыть запертыми на этом чудесном курорте, то я подчинюсь твоему желанию. Лишь бы ты был счастлив. — Я счастлив. И спасибо, для меня это много значит, — Миша прижался лбом ко лбу Славы. — Тогда чаю и партию в шахматы? — Лучше в шашки! Должен же я хоть чем-то поднять себе настроение? Победа в игре вполне подойдет.