Сделай это лучше

Рей бежал вперед, потому что ожидание успело ему осточертеть, оказавшись совершенно невыносимым. Рей не терпел оставаться безучастным, особенно, когда дело касалось его друзей. И Рей бежал, не замечая почти ничего, а люди расступались перед ним в страхе, потому что в нем самом никакого страха не было, а они уже были повержены и напуганы. Рею было не жалко жизни, не жалко мира, только Таку мог считать, что можно просто подождать, отсиживаясь в машине. Тем более, что план: быстренько смыться, прихватив по возможности Тову, явно не сработал. Рей вихрем ворвался в дальнюю комнату, успев заметить, как Това оседает в руках Таку, а потом наткнулся взглядом на два безжизненных тела на полу. Оставалось только охнуть: — О, Господи! — Рей ударил себя ладонью по лбу… — Пойдемте скорее отсюда! Что у вас приключилось? Хотя нет… потом, это все потом. Таку, у тебя кровь! Мысли Рея беспорядочно метались от одного к другому. Он звучал возмущенно, как и обычно, в своем режиме мамаши, но Таку, конечно, был счастлив его слышать. Люди Тооно теперь один за другим входили в комнату: задние натыкались на спины, стоящих впереди и останавливались. Ни один из них не поднял пистолет, они просто стояли и стояли вокруг, а потом кто-то робко спросил: — Босс? И взгляд его скользнул от тела Тооно к Тове. Это уже не обморок, а скорее полусон, словно мое тело требует не включаться, потому что ему уже слишком… Но я чувствую руки Таку, слышу чужой вопрос и многочисленное дыхание. Я ощущаю, как нервно подергиваются, чуть пульсируя, ауры людей вокруг. Их вопрос адресован мне, так что самое время очнуться. — Сакаки? — тихо спрашивает Таку у Рея. — Сбежал, — отвечает Рей шепотом, но и по шепоту ясно, как он взволнован. — Мне кажется, пока стоит согласиться, а потом разберемся? Это идиотская идея, конечно, но у меня нет ни одной другой. Я медленно разворачиваюсь прямо в руках Таку, не собираясь прерывать наше объятие, и обвожу присутствующих мутным глазом. Киваю им вместо ответа и засовываю руки в карманы, впиваясь в людей Тооно глазом, глядя сразу на всех и медленно перебирая ближайших по одному. Таку не возразил. Ему не хотелось отпускать, но людям Тооно следовало увидеть Тову, который сам стоит на ногах. Таку не видел глаза Товы, зато видел, как люди перед ними расступаются довольно уважительно, и выдохнул, а Това, вдруг повернувшись к нему, закинул его руку себе на плечо, поддерживая. Рей тут же пристроился с другой стороны. Таку удивился, но спорить не стал, принял опору, тем более что чувствовать Тову так близко было удивительно нужно. Таку взял слово: — Нам надо в клинику, — он нашел взглядом одного из приближенных Тооно, того, что знал лучше других, и тот сдержанно кивнул. В таких делах самым главным было казаться достаточно уверенным и наглым, это, то чему Таку успел научиться у Тооно. — Хорошо, Мурасе-сенсей. Подчиненные Тооно принимали это полуиздевательское обращение Тооно к Таку за чистую монету и, видимо, хорошо помнили, что Тооно никогда не позволял никому из них трогать Таку. Их проводили до машины и за двадцать минут домчали до клиники, где Джунко, которой Рей успел позвонить, встретила их, распахивая дверь. Таку руководил ими, подсказывая Рэю и Джунко, как правильно его бинтовать, не замечая уже ни боли, ни собственного желания просто отключится. А Това сидел на краю стола, опираясь на него руками и, казалось, был безучастен, хотя глаз его говорил о другом. Когда Рей и Джунко закончили, туго закрепив отличную повязку, Таку поблагодарил их. Он знал, что Рей заслуживает подробного рассказа, но Таку было трудно даже держать голову, и он позволил себе опуститься на подушку. — Идите, отдыхать, вы славно поработали. Рей нетерпеливо сверкнул глазами: — Но… что случилось? — Мы потом тебе все расскажем, — выдохнул Таку. Рей загораживал ему Тову, и Таку уже начал болезненно переживать, что не обнаружит того на месте. Но над головой Рея вдруг поползли вверх клубы дыма, и Таку усмехнулся. — Това не ранен, если что-то случится, он сможет сделать все, что нужно. Увидимся завтра. И ты все узнаешь. И… Рей, спасибо. Рей дышал шумно, смотрел чуть обиженно, щелкал языком, но спорить не стал. Только в тот момент, когда за ними закрылась дверь, Това поднялся и подошел. Он не стал искать стул, присел прямо на край койки Таку. И Таку задышал чаще, почти вздрогнул от этой близости. Това смотрел на него сверху вниз, а его ладонь лежала рядом… Таку переплел пальцы своей правой руки с левой рукой Товы и прижал этот замок к своей груди. Това не возразил. Таку чувствовал его холодные пальцы и взгляд из-под челки. Това уже не курил, его сигарета тлела в пальцах свободной руки и сорила пеплом на пол. Но Таку молчал, плохо понимая, как быть теперь… с тем, что они остались здесь одни. — Только вот сейчас не смей называть меня малышом, — вдруг выдал Това хриплым от застоявшегося молчания шепотом. И Таку показалось, что он понимает. Он знал, что нужно возразить, но не мог, и улыбка сама собой поползла на его усталое лицо. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он осторожно. Това вдруг с силой сжал его пальцы и резко наклонился вниз: — Снова? Ты издеваешься? Мадараме чуть не убил тебя, а ты спрашиваешь — как я? Лицо Товы было близко и захотелось погладить его по щеке, но Таку велел себе не шевелиться. — Это просто один выстрел, ма… — Таку оборвал себя. — Я хотел сказать, что с тобой Мадараме делал гораздо более ужасные вещи. Он убивал тебя медленно, а я… Я не остановил его, я никогда никого не мог остановить, так что, возможно, смерть это то, чего я заслуживаю. Но ты спас меня. Это поверхностное ранение. Я стараюсь слушать Таку, только… черт, сейчас это трудно. Вроде бы тема о здоровье весьма актуальна, но… нет. А говорить о Мадараме я совершенно не хочу. Его нет — ошейник, наконец-то, развязался. И я не тоскую и не жалею. Так просто. Я чувствую, как Таку напряжен от моей близости, но… он не отодвигается и не отпускает моей руки, значит? Я никогда не провоцировал Таку в этом смысле и… Не только потому, что друзья так себя не ведут, а я… старался быть хорошим другом и не спросливым пациентом. Я не делал этого прежде всего потому, что Таку… никогда не хотел меня, скорее наоборот. И пусть в этом не было ничего необычного, но со мной такого никогда не случалось. И, кажется, я не справляюсь. Кто бы мог подумать, что мне есть до этого дело? — Стой. Помолчи… Это не та тема, Таку. Ты не должен умирать, и на этом все. Хотя бы… Ты спасал меня все это время, столько, сколько я себя помню и… кто станет делать это, если тебя не будет? Усмешка сама наползает на мое лицо. — Давай поговорим об этом, — я делаю ударение на последних двух словах, — Почему? Почему ты делал и делаешь это? Чего ты на самом деле хочешь? Я часто задаю людям этот вопрос, но впервые спрашиваю об этом у Таку, и мое возбуждение внезапно достигает пика. Я усмехаюсь снова и продолжаю говорить: — Только не ври мне. В общем-то… сейчас я осмысляю что, за чертову бездну времени, Таку соврал мне лишь о двух вещах. Это ничтожно мало и не стоит внимания. Особенно его работа на клан. Словно у кого-то в Шинкоми есть выбор отказаться или согласиться сотрудничать с Такасато. — Я уже вырос, если ты не заметил. Почему ты все еще заботишься обо мне? Почему делаешь это сейчас? Я смотрю на Таку не моргая, словно хочу вынуть из него душу, хочу узнать его по-настоящему, хочу понять и… Блядь, это не все, чего я хочу, но не то, чтобы пока у меня есть право настаивать. Хотя еще немного и мне, кажется, станет все равно. — Това… — Таку запнулся, он знал ответы, простые и совершенно пустые. Что тут было объяснять? Он заботился, потому что всегда хотел быть врачом. Ему хотелось суметь спасти тех, кого он любил, кого еще полюбит. А Това… Това был его самым ценным, самым дорогим человеком. Вовсе не тенью своей матери, как придумал себе Тооно. Вовсе не просто ребенком в беде. Но Таку плохо понимал, как все это объяснить, как сказать… — Это что-то вроде смысла моей жизни? Спасать тебя. Бинтовать твои раны. Сидеть с тобой, пока ты не уснешь. Быть рядом. «Но не вместе» — понял вдруг Таку, в этом, наверное, и была вся трагедия. — Я просто хочу, чтобы ты… — Таку пришлось закрыть глаза, он и сам не знал, как продолжить. Сейчас, как в калейдоскопе, перед ним сменялись картинки их жизни. Счастливые и ужасные, трогательные и печальные. — Чтобы ты был счастлив. Чтобы тебе не было больно. Чтобы ты остался со мной. Чтобы ты… любил меня. Таку не посмел открыть глаза, боясь этой последней, совершенно невероятной и неожиданной мысли. Неправильной. Таку не хотел быть кем-то вроде Мадараме. Человеком, который использует свое влияние против Товы. Таку резко распахнул глаза и посмотрел на Тову: — То, чего хочу я, зависит от того, чего хочешь ты. Если только это не разрушит тебя. А так — все, что угодно. Я улыбаюсь, закатывая глаз, Таку звучит так… странно и тоскливо, так полно и обреченно, что пафос ситуации немного зашкаливает, а я слушаю его, и у меня стояк. Я закусываю губу. — Ты хочешь того, чего хочу я, — голос чуть опускается, и я перехожу на шепот, — это опрометчиво. Вот теперь ничто не может помешать мне немного поэкспериментировать и все же… понять, от чего напрягается Таку. Возможно, я был не прав, и отвращение тут ни при чем. Я склоняюсь к Таку, еще чуть ниже, и мое дыхание ползет по его шее, наполняя ухо. Бросив потухший окурок на пол — нет времени идти за пепельницей — я беззастенчиво веду освободившейся рукой по груди Таку вниз, к пупку, медленно задирая его футболку вверх. Я снова смотрю на него, обращенный в зрение и слух, запоминая: только так и можно по-настоящему понять. К тому же… Это и правда то, чего мне хочется сейчас. «Но чего же ты хочешь?» — думаю я про себя, не желая нарушать напряженный, дрожащий нашим дыханием воздух лишними вопросами. Таку не стоит думать, только чувствовать. — Това! Таку почти задохнулся. Не от ужаса или возмущения, как следовало бы, а от возбуждения. Он тысячу раз видел Тову обнаженным, касался его, но сейчас одно легкое движение подействовало так сильно, словно до того они полчаса целовались или вроде того. Таку не чувствовал такого и в старшей школе. Таку перехватил бы ладонь Товы, но пальцы правой руки так и оставались переплетены с пальцами Товы, а левая, туго перебинтованная, не слушалась достаточно. И оставалось только… — Ты не можешь же… Това! Таку зажмурился и закусил губу, собственное тело почти дергалось, как лягушачья лапка в опыте с электричеством. Таку не мог контролировать этот рефлекс. Где-то в дальней секции мозга лежали нужные слова, что-то вроде: «Ты не должен делать это, чтобы отблагодарить…» Или для чего Това обычно отдавался? Но Таку не мог вытолкнуть это из себя, он лишь сильнее сжимал пальцы, что так и держали ладонь Товы. Хотя я еще ничего особенного не успеваю сделать, Таку реагирует ошеломительно: его кожа необычно идет мурашками под ладонью, а все волоски на ней встают дыбом. Вот это да! Да, неужели?! Теперь очевидно, что не стоит останавливаться, и это… Не интересно даже, больше — это прекрасно. Чувствуя, как тело Таку реагирует даже на такую вот мелочь, я облизываюсь так, как Рей, когда ему показывают сладости. Я не собираюсь и не умею размазывать и затягивать, и плохо помню, что в сексе у людей вроде Таку существует прелюдия. Но меня это не смущает, я всего лишь опускаю все лишнее, мешающее самой сути. Зато сейчас я точно знаю, чего хочу сам. И, если отбросить эгоистичные желания, то я хочу смотреть, как Таку кончит в меня. Сама эта мысль оказывается немного дикой, но от того выглядит еще более возбуждающей, а Таку почти выгибается и сильнее стискивает мои пальцы. «Ты хочешь… меня», — думаю я все еще молча, решая, что лучше бы Таку не концентрироваться на этом осознании, по крайней мере, пока я не продвинусь немного дальше. Я готов спорить, что Таку пытается найти в себе какие-то привычные ему слова, которые напомнят ему, что я — его чудесный малыш, но… Он, кажется, внятно сообщил мне, что я — смысл его жизни? И даже если он преувеличил, я услышал его. И это оказалось приятно. Будто я всегда ждал этих слов? Мне трудно думать, потому что смотреть за Таку слишком увлекательно… Я не собираюсь его мучить или заставлять ждать. Хотя… мне в голову лезут идиотские мысли о том, что Таку зачем-то не делал ничего минимум восемь последних лет, а тело его явственно говорит мне, что это не было для него так уж легко. Но… сейчас невозможно самому притормозить и подождать. Я вдруг представляю себе хватку Таку, и даже эта фантазия возбуждает так, что стояк уже становится ощутимым. Я спускаю одеяло все ниже, щелкаю пуговицей на джинсах Таку и беру его член в ладонь. Обвожу головку пальцем, скольжу вниз, вдоль вены, сжимая у основания и возвращаюсь обратно. На самом деле это длится не больше нескольких секунд, но Таку смотрит на меня так, как можно смотреть на картину, если она по-настоящему — для тебя — неотрывно, падая в нее, фокусируясь лишь на своих чувствах. Смотрит так, словно не может отпустить даже взглядом, и все еще не настаивает, хотя глаза его застит туманом желания, а пальцы сомкнутые с моими замирают, почти онемев. Я не пытаюсь освободить руку, раз уж Таку так нравится… Зато сдергиваю одеяло и, поднявшись, обнимаю коленями бедра Таку, лишая его всей возможной маневренности. И не дав ему и секунды, стремительно утекаю вниз, не позволяя опомниться. Это единственная часть в сексе, в которой я представляю, как быть… нежным? И даже, как не торопиться. Иногда быстрые и едва уловимые прикосновения к члену языком могут оказаться даже острее многих других. Я накрываю уже довольно возбужденный член Таку губами, обвожу языком по кругу освобождая головку полностью, а потом беру ее в рот всю целиком, с удовольствием втягивая в себя еще чуть глубже, но все еще оставляя языку простор… для рисования. Я забираю в себя медленно, давая Таку прочувствовать, что происходит, всасывая по чуть-чуть, но не останавливаясь на головке. Зато позволяю себе гладить ее, открытую, языком, усиливая ощущения, чувствуя, как член Таку крепнет и расширяется прямо у меня во рту. Я беру его еще глубже и, прокатив языком вокруг ствола, толкаюсь вперед, насаживаясь. Головка упирается в мое тесное горячее горло, почти до удушья, и это чувство абсолютно, охренительно и ярко. Я отпускаю внезапно, выскользнув вверх почти до конца, давая себе дышать и снова втягиваю до упора. Я могу длить это, потому что… смотреть на Таку в этот момент — охуенно, и на вкус он тоже что надо. А я хочу, чтобы тормоза Таку отказали, хочу, чтобы он все же понял, чего он хочет… позволил себе уже отмереть. И взять. Таку знал, что вообще-то у него была бездна времени, чтобы остановить это безумие, но не смог. Не смог себе отказать, когда Това так уверенно коснулся его, а после… — Това! — вырвалось полурыком, и Таку выгнулся, приподнимая бедра, не в состоянии даже осмыслить, что происходит. Това ласкал потрясающе. Просто невероятно. Таку закрыл глаза и застонал, а потом все же заставил свою левую руку слушаться, провел пальцами по плечу Товы к шее и затылку и там замер. Таку почти ничего не стоило кончить. Он боялся сделать Тове больно, но пальцы его невольно сжимались, а бедра приподнимались. — Да, — простонал он. — Так. Язык Товы, его пальцы, его губы — все это вспыхивало под закрытыми веками образами, усиливая все эффекты. В тот момент, когда Таку вползает пальцами в мои волосы и подается вперед, я принимаю так глубоко, как только вообще возможно, снова сжимая губами основание, перестав дышать, а мое собственное возбуждение достигает пика. Пальцы Таку перебирают мои волосы мягко и даже ласково. И есть в этом его жесте что-то завораживающее, он мог бы торопить, настаивать, заставить, но… Таку и правда не хочет ничего из этого? Он лишь легко сжимает у основания шеи, так что мои волосы встают дыбом от чарующего чувства — одновременно принадлежности и… свободы. Таку оставляет мне выбор, но я слишком хорошо чувствую себя сейчас и точно знаю, что мне нужно. Я хочу, чтобы Таку кончил мне в рот, заполняя собой. Хочу знать и помнить именно его вкус и запах, как это будет с ним. Я и не подозревал, что минет может быть таким возбуждающим. Мой член болезненно дрожит, распирая джинсы, а Таку срывается: еще сильнее подается бедрами вперед, словно его подбрасывает на постели и, наконец, все же движется внутри. Мне навстречу. Таку уже не может думать и теряет чертов контроль, который оказывается, охренеть сколько лет, был его второе имя. Он сжимает руку у меня на затылке сильнее, не заставляя, не управляя, а направляя, и я почти кончаю, но лишь ускоряюсь, набирая темп, доводя его до предела возможностей. Крышесносно. А Таку стонет, хотя старается не… Стонет, вытягивается в струну, и остается только надеяться, что это не очень потревожит его плечо. Хотя и это не стало бы для меня поводом остановиться. Я чувствую накал, как пламенем колыхается дым Таку, он не темнеет и не пульсирует болезненно, лишь разгорается ярко. И я забираю себе всю бездну этой сдержанной страсти. Таку вскрикивает, кончая — я пью его оргазм, жадно, высасывая все до последней капли. Таку чуть придерживает меня за голову, но я не уступаю, не собираясь отстраняться так скоро. Сейчас Таку исполнил мое настоящее желание. Одно из… Это длится, и член Таку пульсирует у меня во рту, я все еще немного сжимаю его губами. Пальцы Таку разжимаются, снова зарываясь в волосы, осторожно перебирая пряди. Я даю нам еще несколько секунд и облизываю член Таку легко и чуть дразняще, прежде чем поднять голову. Восторг волнами идет по телу, а во рту все еще привкус оргазма Таку, охуенный, солоновато-терпкий. Но… я кажется хочу больше. Я поднимаю голову, встречаясь со взглядом Таку, таким глубоким и запорошенным туманной пеленой, словно ему впервые в жизни сделали глубокий минет. Я улыбаюсь и медленно веду по верхней губе языком: — Вкусно… — я знаю, что шокирую Таку, но… если… раз уж я смысл его жизни, то мне хочется быть уверенным, что именно это ему и нравится. Именно я. Таку чуть прикрывает глаза, а потом и лицо рукой, и тянет: — Малыш… Что ты со мной делаешь? Он потрясен, но доволен, его лицо медленно заливает румянец, а я впервые вижу, как Таку краснеет. Его реакции во время секса ничуть не менее интересны, чем сам секс. И я хочу увидеть больше не меньше, чем кончить. Я не тороплюсь оставлять позиции, тем более что пальцы Таку все еще остаются в моих волосах, он не тянет, он ласкает, заставляя предвкушать возможное движение, но я стараюсь не думать об этом, только чувствовать, как от каждого прикосновения идет волна ожидания продолжения. Я хочу почувствовать, как Таку возьмет меня, забывая о сдержанности. Тело стало предательски мягким, расслабленным, шевелится было почти тяжело. Это действительно оказалось потрясающе, ничего такого в жизни Таку раньше не случалось. Он медленно отвел ладонь от лица, все еще не понимая, как относится к происходящему. Посмотрев на Тову, Таку позвал, протянув к нему раскрытую ладонь: — Иди сюда. Това ухватился за его предплечье, поднялся и навис над ним. Таку осторожно провел левой рукой по его спине и подвинулся так, чтобы Това мог лечь рядом. Обняв Тову, Таку заскользил рукой по его боку, на мгновение замерев на бедре, он все же сместил руку внутрь, к члену Товы. — Это прозвучит очень глупо, но все же… Това, я не очень хорошо понимаю, что делать. Я никогда не спал с парнями. Таку на мгновение зажмурился от смущения, но ему было невероятно важно смотреть на Тову. Он медленно расстегнул джинсы Товы, чуть наклонился вперед, навстречу Тове, и коснулся губами его шеи, неторопливо и не слишком уверенно гладя его член ладонью. Он был горячим и напряженным, Тове, видно, и правда понравилось, что казалось немного странным. Таку обозначает то, что ему нужно без всякого напора или применения силы, он даже не настаивает, но… Я подчиняюсь… Это так… странно. Я не уверен, что умею подчиняться сам, поэтому все остальные вынуждены были всегда пусть немного, но подчинять меня, заставляя забываться и отдаваться, и от того биться в экстазе. Но отказать Таку и не подняться к нему невозможно. А он… он говорит, и я глотаю смешок… А потом он вдруг касается губами моей шеи, и меня прошибает от этого прикосновения током, так словно… Словно Таку режет меня без ножа, безумно сладко, и что-то сжимается внутри: тело остается целым, но Таку вскрывает меня изнутри, и эйфория отчего-то уже подкатывает к самой макушке. Нечестно, даже пугающе. Эйфория — это я, но… «Таку! Что ты делаешь?» Таку не оттягивает, он находит член почти сразу и непривычно нежно ведет по нему ладонью, продлевая мои внезапные ощущения и пробуждая столько чувств. Таку угадывает во мне даже то, чего я сам не знаю. — Вау, — выдаю я, отвечая сразу и на слова и на действия, — что ж… у тебя отлично получается, а мне нравится совращать тебя. Усмешка смешивается с нетерпеливым стоном. — Не волнуйся, так. Если понадобится, я покажу тебе как… Давай… просто отпусти. Чего ты хочешь? Как? Взгляд Таку темнеет, он чуть улыбается, снова прикрывая глаза — на секунду, чтобы сразу открыть их мне навстречу. Он смотрит так… касается взглядом лица, а ладонью ведет по бедру и по члену так нежно, словно я стеклянный и могу разбиться. Это не кажется мне смешным, я уже давно не больше чем осколки, и они вдруг плавятся, сливаясь во что-то целое, от того, как Таку мучительно нежно трахает меня ладонью. Таку вместо ответа только снова поцеловал Тову над ключицей. Секс никогда не казался Таку чем-то важным и даже необходимым, а если уж очень припрет — в Шинкоми не было недостатка в дешевой любви. Таку это претило. Ему всегда было важно не просто быть с кем-то, но по-настоящему соединяться в этот момент и думать о человеке рядом с собой, а не просто… удовлетворять себя, представляя кого угодно кроме. Сейчас Таку действительно понимал, чего хочет. Он хотел, чтобы Това почувствовал то, что пережил сам Таку, кончая с ним. Почувствовал будто весь мир заключается в одном только человеке. И Таку хотел быть этим человеком для Товы. Он заскользил легкими поцелуями по шее Товы, коснулся подбородка, неумолимо приближаясь к губам, и легко провел по ним языком. От прикосновения губ к подбородку, я прикусываю щеку, запихивая крик поглубже в горло, задыхаюсь от этого, чувствуя что у меня вовсе нет кожи. Я шире открываю глаз, а потом, пораженный, чувствую язык Таку на своих губах. И они раскрываются сами, впуская Таку, а потом я почти рыча, отвечаю на поцелуй. О, да… я не собираюсь ждать! Мой язык стремительно врывается в рот Таку — я жаден. Это отличный повод отвлечься, но… Таку ускоряется, сжимая член чуть ярче. Это неожиданно полное чувство, и оно не только от движения, оно во многом от взгляда. Таку все еще смотрит на меня так, словно нет ничего прекраснее, и я шалею. Выгибаюсь, вытаращив глаз, я задыхаюсь от нежности, и каждый вдох оглушительно пульсирует в моем сознании. Тело бьется, чувствуя Таку, рвется к нему. Боль напряжения и возбуждения, боль отсутствия кожи не затмевает, а оттеняет Таку и все, что он делает со мной. Я целую, прерываясь то ли на стоны, то ли на вскрики. Я хочу снова найти член Таку, но могу только цепляться за его плечи, бездумно, случайно царапая и утягивая Таку на себя так, что он уже почти нависает надо мной. Оргазм рождается и дрожит, подступающей изнутри волной, ожидаемо близкий после минета, но… такой безумный сейчас. Нет! Не так… И сквозь учащенное дыхание я едва могу выдавить из себя: — Что… ты… делаешь? — по слову. — С ума ты сошел? «Ты не должен, если тебе достаточно.» Но вот этого я почему-то озвучить не могу. Слова теряются, тело странно пульсирует все целиком, я откидываюсь на спину, упираясь затылком в постель, разводя ноги. Я выгибаюсь бесстыдно, делая такие странные, такие бережные прикосновения Таку жестче. Но все же я не чувствую боли. Зато желания и… страха, хоть отбавляй. Таку изводит меня, подводя и подводя к пику, не останавливая ломанных движений, не подминая под себя, не вколачиваясь со всей силы, вытрахивая внутренности, он… Дарит мне не физическую боль, а физическое наслаждение. Только для меня. Острое и дрожащее в ладони Таку. Я так не умею… И требую: — Трахни меня! Я требую, понимая, что или вот-вот кончу прямо сейчас, или… останется только сбежать? Еще вариант — кончить, а потом сбежать, потому что Таку… вообще не думает о себе, как и всегда… лишь о моем удовольствии — это немыслимо. И я в секунде от того, чтобы сказать что-то такое, чтобы Таку меня ударил или хотя бы… честно попросить его сделать это. Но я знаю, что вот этого Таку не сможет. И… все же… На самом деле я слишком хочу почувствовать Таку внутри, вот и все. От поцелуев Товы вело. Это было так яростно, так желанно, так хорошо. Таку уступал им и продолжал ласкать член Товы, ускоряясь, гладя пальцем головку, он с легким нажимом провел по уздечке, ловя очередной громкий стон Товы, утопая в этих ощущениях. Говорить было теперь невозможно, да и не нужно. Услышав Тову, Таку замер на секунду, а потом закусил губу. Вероятно, пришло время — показать как? Ну или хотя бы раздеться. Таку чуть отстранился и опустил обе руки на бедра Товы, спуская вниз джинсы. Това ловко извернулся, помогая ему, и сам рванул рубашку на своей груди, а потом требовательно потянул за ворот футболку Таку. Таку встал на колени между ног Товы, коснулся рукой его колена и осторожно повел вниз, по внутренней стороне бедра, второй рукой снова касаясь его члена. В общем-то, техника не должна была очень отличаться? Таку надеялся. Он спустился рукой к заднице Товы, лаская пальцами, встречая это непривычное сопротивление, но сверяясь со вздохами Товы, продолжил. Я чувствую грудью и шрамами возбужденные соски Таку, и это… снова охуеннно. Пуговицы моей рубашки, оборванные, разметаны по кровати причудливыми темными пятнами и… как ни странно, эти повреждения, возбуждают меня не меньше обычных. Я нетерпеливо приподнимаю бедра, а Таку гладит меня руками и… медлит. Это похоже на чертову пытку больше, чем что-либо. Я сдавленно дышу сквозь стиснутые зубы, ожидая, когда уже, а Таку склоняется и целует меня в угол рта. И чувствуя на губах полный воспоминаниями привкус вины и боли, я смущенно краснею, как девчонка, не в силах остановить нежность Таку. Я знаю, что краска заливает лицо, и это первый раз за многие годы, когда я смущаюсь. — Какого хуя? — бурчу я невнятно, и даже пытаюсь закрыть горящее лицо руками, но Таку разнимает мои ладони, вопросительно, тревожно, заглядывая мне в лицо, и приходится пояснять: — Черт! Возьми меня уже, — шепчу я тихо, и требовательно, так и не рискнув открыть глаз. Я хочу чувствовать Таку в себе, и чтобы ни одна стремная мысль больше не затмевала вкус такого незнакомого, такого безумно нужного удовольствия. Таку судорожно выдохнул, подложил ладонь здоровой руки Тове под поясницу, прижался членом ко входу, и с очередным вдохом качнулся вперед. От ощущений зашкалило и пульс, и возбуждение, что и так неумолимо нарастало до того. Таку застонал, непроизвольно притягивая Тову к себе. Наконец… Таку входит и это похоже на безумие. Я выдыхаю, приоткрыв рот, чувствуя Таку внутри, так глубоко, что перед глазом мелькают искры. Таку зря сомневался в себе, он возбужден настолько, что входит резко и быстро, проявляя всю свою подавленную порывистость. А его члену лучше всего подходит определение — аристократичный, узкий и длинный. Таку немного сходит с ума, притягивая меня к себе, и я рад следовать за ним. Мне не нужно, чтобы он ждал или дал мне время… Нахрен все время мира, я хочу его только больше и сильнее и отзываюсь сразу: двигаю бедрами к нему навстречу, упираясь затылком и пятками в постель, и от моих резких движений, Таку стонет. Я пью этот звук, запоминаю, чтобы знать, что именно хочу повторить. Таку делает это не так, как другие, а я чувствую, как сдерживаемое мной удовольствие нарастает с каждым движением, пронизывая до самого дна. Это так хорошо, что я забываюсь настолько, что все странные чувства, глядящие на меня из окна мутного прошлого, которое мне еще только предстоит узнать, отступают, как что-то совершенно незначительное. От них не нужно больше прятаться в боли, наоборот. Я забываюсь в удовольствии Таку, прячусь в его плотно сжатых веках и руках, которые на самом деле так уверенно, так сильно притягивают меня к себе. Это больше, чем я могу представить. Я кончаю вперед Таку, кончаю сокрушительно и долго, отдавая свой крик, а потом сдавленные хриплые стоны губам Таку. Тело все еще выгибается, а член льнет Таку в ладонь, пачкая все вокруг. Я дышу, как загнанный зверь, и крепко-накрепко сжимаю веки, так что ресницы дрожат. Мое удовольствие гаснет медленно, я сжимаю Таку, не выпуская его, а наоборот одним движением насаживаюсь на него больше, настолько насколько это вообще возможно. Таку остается внутри, и мне нужно почувствовать это, мне нужно, чтобы он наполнил меня собой. Таку чувствовал себя невероятно живым, свободным и легким, каким, кажется, никогда не был в Шинкоми. Все, что было, что представлялось когда-то важным отступило, оставляя только Тову и его желание, его движение, его стоны и удовольствие. Забываясь, Таку сжал бедра Товы и резко толкнулся вперед, чувствуя, как кончает, как Това сжимается вокруг, как все это и вправду происходит. И это то, чего Това хотел. Таку было так бесконечно важно не давить на него, не заставлять идти к себе, что он, кажется, только отталкивал? Но теперь он держал Тову крепко и чувствовал его… просто своим. — Това… — прошептал Таку, упираясь лбом Тове в грудь. Таку отзывается. Кто бы мог подумать, но… Таку поразительно возбудим, он реагирует на меня, так словно выпил изрядную дозу афродизиака, а мне нравится смотреть и чувствовать. Я обнимаю его собой — тоже доступная мне форма ласки, и он кончает. Я чувствую, как его удовольствие разливается внутри меня, заполняя под завязку, и это прекрасно. Это продлевает мой собственный оргазм еще на немного. Так непохоже на меня… За этой мыслью, снова наступает стыд, а Таку зовет меня по имени, его оргазм длится, и его взрывает им, сотрясая. Я смотрю и больше не могу думать ни о чем, только о Таку. Он утыкается лбом мне в грудь, так и оставаясь во мне. И целует в шрам. Смущенный, я снова закрываю лицо руками, только стараясь не стонать больше и смеживая веки все сильнее. Такое чувство, будто я неисправимо виноват и должен быть наказан, но… Таку больше и важнее — чувство отступает легко. — Таку, — выдыхаю я в тон, забирая себе последние капли его оргазма, и глажу Таку по плечам, зарываясь в его короткие, отливающие солнечно-рыжим волосы. Таку охая, оставляет себя прикосновениям, которые мне только предстоит освоить. Но… я учусь быстро, а Таку поднимает ко мне лицо, убеждая меня в этом. — Мне ужасно нравится, как ты кончаешь, — я улыбаюсь, а истома медленно разливается по всему телу. Таку размазывало недавним оргазмом и нежностью, непривычным чувством послевкусия секса, когда не хочется в душ и поменять простыни, а напротив, вся эта липкость остается лишь напоминанием о недавнем удовольствии, которое так хочется повторить. Таку, не спеша, вытянулся рядом с Товой. Рука немного ныла, и повязка окрасилась кровью, но сейчас это не показалось важным, Таку обнял Тову и снова поцеловал в плечо, в ключицу, в подбородок. — Малыш, — тихо выдохнул Таку с совершенно новой до себя интонацией. — Ты просто… Невероятный. Я хмыкаю, потягиваясь в руках Таку: — Я? Ничего нового, хотя… ты и открываешь во мне неожиданные грани. А вот ты… Я поворачиваю к Таку лицо и провожу языком по его плечу над повязкой, напоминая и дразня, чувствуя, как Таку почти вздрагивает от моего прикосновения. — Ты поражаешь воображение. Такое чувство, что Таку не трахался целую вечность, но я молчу… Тело ведет себя странно, как и разум. Меня заполняет чувство безопасности и уверенности, как часто бывает рядом с Таку. И это играет злую шутку, словно все напряжение разом оставляет меня, и глаз закрывается сам собой. Я успеваю только закинуть на Таку руку, обнимая. Это так уютно, что я… нет, не засыпаю, я совсем не хочу спать, но меня выключает, словно во всем мире вырубили свет, но… тепло остается, и тишина ни капли не смущает меня — она полнится дыханием Таку, и этого достаточно, как и всегда. Това засыпал, и это было так знакомо, и так иначе… Таку усмехнулся собственным банальностям. Ему казалось правильным не приближаться к Тове, даже себе не признаваться в этом желании… Оберегать Тову от себя так же, как от его прошлого… Таку всегда думал, что не хочет решать за Тову, а все же решал так много, и это почти привело к катастрофе. Таку верил, что мог бы отпустить Тову, но на самом деле обустраивал их жизнь так, чтобы Това всегда был рядом, чтобы всегда не сводить с него глаз, и стоило бы поубиваться еще и об этом, но трудно было делать это сейчас. Когда Това только что стонал под ним, когда Таку обнимал его. Таку устало вздохнул, рана была несерьезной, зато секс потрясающим, и напряжение не валило с ног, оно ушло, оставив только усталость и удовольствие. Таку прикрыл глаза и обнял Тову чуть крепче. Я просыпаюсь от внезапного рокота шагов, напоминающего бег гиппопотама по пересеченной местности и обеспокоенно-веселого возгласа: — Эй, я принес ужин! Вы даже не представляете, что там! Я как раз… Оу!!! И следующего за ним душераздирающего дыхания. Я открываю глаз и вижу Рея. Он стоит в дверях палаты, его ладони разжимаются и пакеты с едой с не менее душераздирающим звуком падают на пол. Рей моргает, и глаза его напоминают плошки, а лицо заливает румянец, такой, какой бывает только у девиц с материка. А потом Рей встречает мой взгляд и повторяет, но уже тише: — Ой… — стыдливо прикрывая глаза ладонями. — Я вам помешала? — спрашивает он громким шепотом, так и не отнимая рук от лица. И я смеюсь, а потом приподнимаюсь на локтях, поворачиваясь к Таку. — Уже нет, — отвечаю я сквозь смех, — Тем более, что как раз сейчас я чертовски голоден. — Правда! — голос возвращается к Рею и наполняется восторгом, он стыдливо раздвигает пальцы. — Значит, мне можно остаться?! Вообще-то Рей спрашивает Таку, но тот только дышит, совершенно не как спящий. Я думаю коснуться его плеча, но чуть подаюсь вперед и провожу языком у него за ухом, шепча в него: — Эй, ты не можешь спать сейчас… Это всего лишь Рей. И он уже вырос. Это на всякий случай, вдруг ты и с ним этого не заметил. Я чувствую себя на удивление хорошо и даже выспавшимся — счастливым. И голодным, да. Я смотрю на Таку, улыбаясь, ожидая, когда он придёт в себя. Таку вздохнул, приоткрыл глаза, глядя немного недовольно. Это все же была ужасная ситуация, но внутри против всего поднималось веселье. Он потянул простыню, что укрывала их, на Тову. — Раз уж он вырос, то тебе нужно сперва одеться, — пробурчал Таку, а потом поднял голову и посмотрел на Рея. — Ты можешь отнести это все наверх? Мы придем через минуту. — Точно, супер, — легко согласился Рей. — Э… Ну вы только не затягивайте, а то еда остынет, а я так старалась… И, Таку, ты… Ну нет, раз вы… То ты точно сможешь дойти. Я как раз все расставлю, — Рей, наконец, отнял обе руки от лица, но тут же отвернулся, поднимая сумки. Рей исчезает в коридоре, а я усмехаюсь: — Таку… мне показалось, или ты теперь будешь блюсти мою нравственность? Я сажусь на постели, снова откидывая простынь, так, чтобы Таку увидел начало моего нового возбуждения, и впиваюсь в него глазом потому… что его реакция отчего-то кажется мне чертовски важной. Таку вяло усмехается в ответ, потом качает головой. — Я не уверен, малыш, что могу настаивать, но… Он замолкает, действительно собираясь с силами, что выдать это: — Но я бы хотел быть твоим единственным. Вот и все. Я слышу его и… понятия не имею, что говорят в подобных ситуациях, точнее… вариантов бесконечно много, но я не уверен, что мой рот способен произнести хоть что-то из подобающих слов. И я просто резко без предупреждения, целую Таку, так что возбуждение растет, но это не важно, Таку вдруг чуть оттягивает меня за волосы, заставляя отпустить его губы, тогда я киваю, и он сам порывисто и резко врывается в меня языком. Это длится не очень долго, потому что Таку говорит тихо: — Мы не должны так часто смущать Рея, тем более ты сказал, что ты голоден. — Может, для начала я съем тебя? — спрашиваю я без тени смущения. Таку смотрит на меня очень серьезно, как он один, наверное, и умеет, а потом улыбается смущенно и выдыхает: — Малыш… И мне совсем не хочется спорить с этим обращением сейчас, таким малышом я пожалуй, согласен быть. Потому я снова смеюсь, и смех колышется и дрожит так, словно он не звучал сто тысяч лет, словно его вынули из-под воды, он даже немного разрывает грудь. И все мои чувства так близко, хотя… это больше похоже на повседневную жизнь, чем на эйфорию? А потом мы поднимаемся к Рею, и он нетерпеливо потирает руки. — Ну, наконец! Вы должны попробовать… Мы усаживаемся, и я с нетерпением заглядываю в тарелку. Это все… ужасно похоже на мой сон, на мое воспоминание о них, на картинку, которую я так упорно пытался стереть из своей жизни. Она больше не кажется старым снимком, она настоящая. Только лучше.