Сделай это лучше

Таку открыл клинику буквально на следующий день, и к ним потянулась вереница легко раненных: тех, кто вчера смог отсидеться дома, а не был вынужден обратиться в главный госпиталь. Некоторые задавались вопросом, почему клиника была закрыта, и Таку каждый раз смущенно хмыкал, краснея. Сакаки объявился тогда же и, как ни в чем не бывало, принял руководство над Такасато, уже не опасаясь никакой конкуренции. Хотя поговорить с Товой он все же пришел. Таку так и не смог понять, зачем именно — Това не мог противостоять Сакаки, даже если бы это входило в его планы. Но для Сакаки что-то в этом было, и когда Това вдруг выдал ему перед прощанием: — Ты не любишь долгов, так что давай считать, что Таку и Рей больше ничего Такасато не должны. Сакаки только хмыкнул и кивнул, не возразив и словом. Будто его такой расклад совершенно устраивал. Жизнь, казалось, вернулась в привычное русло, словно поток вымыл камень, что стоял у него на пути, и перестав бурлить и пениться, снова потек ровно и спокойно. Насколько эти слова вообще описывали жизнь в Шинкоми. Теперь разбудить Тову на работу стало еще труднее, чем раньше. С одной стороны, Таку фактически переехал в его комнату, но Това считал своим прямым долгом заставлять опаздывать еще и его, не чувствуя в этом месте ни малейших угрызений совести. А у Таку не получалось ни отказываться, ни даже просто сердиться. Казалось, эти зимние дни, наполненные ленивым холодным солнечным светом и их с Товой такой яркой страстью, стали новой реальностью. Гораздо лучше прежней. А потом пришла коробка. Коробка была совершенно неприметной, обычной, но… ее содержимое оказалось таким странным, словно… привет из прошлого? Эта идея пришла ко мне сразу, вероятно потому, что на вырванном листке были с точностью и в подробностях описаны мои шрамы. А что до остального… Я не узнаю никого на снимках, кроме Икуины, да и его больше потому, что его имя значится на обороте. И задумываясь: он ведь и правда повторил мой старый шрам на груди… Совершенно очевидно, что содержимое коробки имеет ко мне непосредственное отношение. И вопрос о моем прошлом встает остро. Он дышит мне в затылок весь день, занимая почти все мои мысли. А волосы на затылке встают дыбом. Я пытаюсь отвлечься, но шансов нет. И я перестаю пробовать. Коробка теперь стоит перед глазами постоянно. Она занимает огромное место в моем сознании. Она притягивает, как магнит и заставляет… нервничать? Тревожиться? Все это недостаточные слова. А еще коробка мгновенно приводит к легкому помутнению сознания — к ощущению, как что-то тяжелое давит мне на грудь, мешая дышать. Мне нужно поговорить, кажется, настало время прояснений, и, справляясь с пока еще ненавязчивой головной болью, я жду окончания рабочего дня Таку. Терпеливо, даже совсем не приставая к Таку, зато мысленно перебирая содержимое коробки. Из него мне приглянулся только заяц. Его я… кажется, знаю. Нет, точно! Так странно… Я никак не мог вспомнить лицо моей сестры, пусть и уверен, что любил ее, но почти мгновенно понял — это ее игрушка. И я хочу владеть им. Этот заяц словно предтеча своего свежего и нового собрата, которого я купил, увидев в магазине. Я верчу зайца в руках, рассматривая, вспоминая, и закуриваю, так и не выпустив его из рук. Я жду, когда Таку придет. Он всегда теперь приходит, когда заканчивает с последними пациентами. Сегодня их немного, и Таку не нужна помощь. А мою помощь Таку отчего-то все равно не ценит, краснеет и говорит, что я лишь отвлекаю его. Но это, вообще-то, очень приятное чувство, сейчас оно даже помогает переключится. Он по привычке сперва стукнул и только потом открыл дверь, а после застыл на месте. Дыхание сорвалось, застыло на выдохе вместе с диким желанием наброситься и вырвать из руки Товы игрушку. «Только не это! Нет!» — орала сирена в мозгу. А Това уже повернулся и смотрел, Таку закусил губу, и заставляя себя вдохнуть. — Что это? — спросил он тихо, стараясь звучать обыденно и безразлично и подходя к Тове. Таку застывает в дверях превращаясь в статую. Я узнаю ее: это памятник его абсолютной сдержанности, словно Таку пытается не допустить наружу ни одного своего чувства, он даже складывает на груди руки, чтоб держаться было проще. Дым вокруг него идет рябью и дрожит, но я и без дыма отлично понимаю — что-то пошло не так. Я без стеснения смотрю на Таку, в самые его глаза, темнеющие сейчас из-под нахмуренных бровей. — Это… кролик, — я констатирую факт, не совсем понимая, чем вызвана столь бурная реакция. — Это игрушечный кролик… моей сестры, ты же помнишь, да? Таку… помнишь, мы выяснили, что ты… не говорил мне правды о моем прошлом. Мне кажется, что вот теперь пора. Тем более, что мне больше не двенадцать лет. Я хочу говорить честно и при этом успокоить Таку. Я не сомневаюсь: он молчал, чтобы позаботиться обо мне, но теперь ничего страшного случиться уже не может, значит Таку не за чем дальше скрывать от меня правду. Таку сжал зубы. Ему хотелось подойти ближе, коснуться Товы, но он заставил себя просто стоять напротив. — Да, — медленно произнес Таку, пытаясь потянуть время и придумать, как выкрутиться. — Это ее кролик. Но он… Пропал. Я не нашел его, когда собирал твои вещи. Таку выдохнул, последнее было даже правдой. Това почти сразу спросил его об этой игрушке, и Таку искал ее честно и относительно упорно, насколько можно быть упорным, когда тебе тридцать один и ты ищешь плюшевого зайца. — Откуда он у тебя… Может, просто похож? — Нет! — внезапно я завожусь, — Это он, разве ты не узнаешь его? Не важно! Я прерываюсь, не желая затягивать дурацкий спор, все равно сейчас Таку все поймет. И объяснит. — Таку, я получил сегодня посылку. Вот… — считая, что она скажет сама за себя лучше любых слов, я просто протягиваю коробку Таку, — смотри. Мне отчего-то не очень хочется отдавать коробку, но я все же делаю это, впиваясь в Таку глазом. Голова немного кружится, и мир плывет перед глазами, словно мокрая акварельная картинка. Стоило взять коробку, как дыхание снова прервалось, и Таку счел за лучшее сесть. Он упал на диван рядом с Товой и теперь по одному брал в руки снимки. На фотографии Асакуры у Таку дрогнула рука, Това нахмурился, и Таку почти с облегчением выдохнул безопасное: — С ним я учился, но… Таку взял в руку листок из тетради, уже с первых трех строчек стало понял, о чем он читает. Таку снова застыл взглядом на выписанном внизу: Асакура — шрамы под лопатками — и невольно сжал листок. Това вскрикнул, и Таку разжал пальцы. — Извини, я не специально. Таку опустил записку в коробку и отодвинул ее на край стола, подальше от них обоих. — Какая-то глупая шутка, — пробормотал он, не в силах поднять глаза к Тове. Гнев вперемешку с ужасом нарастал внутри. — Но это не шутка, это моя жизнь, — я говорю, и меня тошнит, но я сдерживаюсь. — Там точное описание моих шрамов. Ты не хочешь ничего рассказать мне? Я смотрю на Таку, но он отводит взгляд, и только дым его вдруг восходит и колышется, как пламя. Таку прикрыл глаза, сжимая зубы все крепче и крепче. — Нет, не хочу, — вытолкнул он из себя. После падения с лестницы Това не вспомнил ничего, даже своего имени. И Таку в какой-то момент принял это как благословение небес. Как ни удивительно Рюдзиро тоже. Скоро тот запретил любые упоминания «Эйфории» и не снес здание, наверное, только потому, что тогда у них не было такого взрывника, как Эйджи. Таку никогда не обсуждал с отцом Товы то, что стоит или не стоит говорить. Старик сказал только, что вполне доверяет Таку, раз уж мальчик реагирует на него, пусть не узнаванием, но доверием и готовностью говорить. И Таку на время стал кем-то вроде воспитателя для Товы, те короткие дни в больнице Таку тоже хранил, как самые ценные свои воспоминания. Таку снова посмотрел на Тову, хотя очень хотелось не смотреть: внутри поднимались стыд и вина. — Ты что-то вспомнил? — спросил Таку хриплым голосом. — Нет, — отвечаю я честно, — только кролика, но… Я точно знаю, что это обо мне и… это же мои воспоминания, это моя жизнь. Даже если ты не хочешь, скажи. Мне нужно знать. Ты и так молчал слишком долго. Я говорю все это спокойно, хотя тошнота усиливается, как и головокружение, а тело странно покрывается холодным потом. Я и не думал, что будет легко, но… время пришло, и я стараюсь уговорить Таку, уверенный, что он уступит мне. Как и всегда. Това смотрел на него требовательно и серьезно, по большому счету он приказывал, но Таку не собирался подчиняться. — Тебе они не нужны, — ответил он резко. — Эти воспоминания. Таку знал, что Това не простит этого ответа, но был готов платить и эту цену. Я моргаю изумленно и сжимаю зубы. — Ты… с ума сошел? — спрашиваю я, скрывая поднимающийся гнев. — Это… мои… воспоминания! Я цежу слова сквозь сомкнутые холодно губы, а мир ходит вокруг меня ходуном, диван воспаряет над полом, качаясь, и у меня полное чувство потери равновесия. Таку просто не может… Просто не понимает! Это просто невозможно! Нереально, но я слышу по голосу, что… Таку и правда не скажет. Это вызывает новый приступ головокружения и тошноты. И если бы все это происходило хотя бы пару недель назад, я бы не настаивал, я бы продемонстрировал ему, что отступаю, но… Только не теперь. Я вскакиваю с дивана, словно пытаюсь сбежать от Таку, но на самом деле едва успеваю добраться до сортира. Огромная болезненно-горячая волна поднимается изнутри, я едва успеваю склониться над унитазом, как меня тошнит, а тело бьет в лихорадке. — Това! Таку подорвался вслед за Товой, застыл в дверях ванной на мгновение, а потом шагнул, чтобы придержать Тову за плечи и отвести челку. Можно было бы попытаться объяснить дальше, вот в частности про тошноту. Таку точно знал, что она, как и кошмары приходит тогда, когда Това приближается к этим уголкам своей памяти. Например, в Рождество. Но объяснить значило продолжать говорить об этом… Таку ненавидел коробку и того, кто прислал ее, хотя не мог вообразить, кто это мог быть. Ненавидел сейчас даже сильнее, чем Асакуру. Таку и раньше не пылал к нему любовью, но понимать теперь, что именно он оставил раны на спине Товы… Было слишком даже для самого Таку. — Я в порядке, — цежу я, выблевав все внутренности, и головокружение подступает снова. Я усаживаюсь на полу удобнее, почему-то не отталкивая рук Таку, и пытаюсь восстановить дыхание. — Какого… черта? Таку… прекрати смотреть на меня так, не нужно меня жалеть! Глупая фраза, учитывая сколько лет Таку меня жалел, сколько лет он меня лечил, но… — Ты не можешь поступить со мной так! — говорю я, и злость все больше. — Ты… слишком долго рассказывал мне сказки, Таку, а теперь я хочу… «Ты не хочешь! Остановись, ты не хочешь этого знать, » — орет голос внутри, разрывая черепную коробку, и я… не договариваю, но все еще злюсь на Таку, и мне хочется уйти из-под его взгляда. — Ты не скажешь, да? — уточняю я насмешливо. В последний раз. — Неужели Мадараме был прав? — Мои губы кривятся. — Ты и сам не хочешь этого знать, — чеканю я. — Гораздо интереснее оставлять себе того мальчика, который… не… знает? Я впиваюсь в Таку неожиданно запальчивым взглядом. Таку оторопел, но глаз не отвел. — Не скажу, — ответил он тихо. Он хотел было добавить, что он и так знает, и для него это неважно, но вовремя спохватился. Нельзя было давать Тове возможность уцепиться, настоять и вытащить это дерьмо наружу. Оно не имело значения для Таку, но Тову могло просто разрушить. — Это вопрос не моих интересов, — Таку разжал руки. Я так разочарован, что хочется побиться головой о стену, но я лишь резко встаю, выталкивая себя в комнату. Зачем-то хватая с дивана кролика, я прижимаю его к себе. Он словно щит и символизирует невидимую стену, что возникла между мной и Таку. — Как скажешь. Значит, я узнаю сам, — отвечаю я тихо, — а теперь мне нужно на свежий воздух. Здесь и правда слишком душно, я хватаю пальто и аккуратно усаживаю кролика на диван. — И не смей трогать его, — предупреждаю я, прежде чем успеваю выйти за дверь. — Това! Таку выскочил за дверь, пробежал несколько шагов, но быстро сдался. Он, конечно, мог нагнать Тову, но все равно не собирался ему ничего рассказывать, а значит бесполезно было пытаться поговорить сейчас. Это был тупик. Таку знал это, но глупо надеялся, что обойдется, что Това столкнется со стеной в своих поисках — ведь Такасато похоронило эти истории вместе с телом его матери… Таку вздохнул и вернулся в комнату. Он старался не смотреть на дурацкого кролика, и пока только приоткрыл жалюзи и полез в холодильник в поисках еды. Стоило, наверное, пойти вниз или даже поехать к себе, но Таку остался. Он несколько раз позвонил Тове, отправил сообщение с дурацким вопросом, когда он придет, зная, что все это бесполезно. Пока Това не успокоится и сам не решит вернуться, он даже не обратит внимание, что его искали и звали. Может, что-то в их жизни и изменилось после очередного легендарного побоища Такасато, но все еще не это. Голова теперь раскалывалась, как Таку ни гнал мысли и что хуже — воспоминания, — они приходили и изводили его. Таку оставался абсолютно тверд в решении ничего не говорить Тове, но все же это было сложно, особенно если бы Това стал настаивать дальше. А не приходилось сомневаться, что именно так и будет. В Русте не очень много людей, а менеджер и правда удивляет меня. Водка ледяная и обжигающая, с легким привкусом лайма, она почти завораживает, но я не смакую, а глотаю напиток почти залпом. Мне хочется напиться. Это состояние достаточно знакомо, я знаю, что с ним делать, но… Мне нужно беспамятство, нужно время, когда сознание станет недосягаемым для мыслей. Но задача мало выполнима, особенно при условии, что я… Не собираюсь вырубиться в подворотне. Может, я и нашел себя на помойке, но все же забыть о Таку невозможно. Это бесит меня, и я пью уже почти ему назло. И также — вопреки — не хочу возвращаться домой. Прощальный крик Таку ощущается как прикосновение к моей спине. Я напрягаюсь, вырываюсь, но все же… Я скучаю? И все больше задаюсь лишь одним вопросом: «Таку все еще там, он ждет меня?» И ответ имеет значение. Даже сам вопрос как-то по умолчанию останавливает меня от поиска новых ощущений. Алкоголь забирает меня плохо, но я уже почти ни о чем не думаю, кроме Таку. И оттого возвращаюсь домой. Клиника встречает меня темнотой и тишиной, мое лицо кривится в усмешке. Я поднимаюсь по лестнице так медленно, так нехотя. Открываю дверь и замираю в проеме. Прислушиваюсь к тишине и привыкаю к темноте. Это легко, мягкий свет сквозь приоткрытые жалюзи отбрасывает причудливые тени. Я улавливаю дыхание и приваливаюсь к косяку, находя силуэт Таку на постели. Это… Так… Трогательно? Таку свернулся на краю кровати, притягивая к себе колени. Он ждал меня. Я прикрываю дверь осторожно и скидываю ботинки, чтобы неслышно скользнуть в комнату и в постель. Злость на Таку никуда не исчезает, она лишь сплетается в причудливую вязь с желанием. Я обхватываю Таку рукой, уже ведя языком по его шее, чуть притягиваю, заставляя перевернуться на спину. Дыхание Таку сбивается, становится чаще, он шепчет сквозь сон: — Това… И этого достаточно. Я вовсе не собираюсь оставлять ему шанс проснуться и остановить меня. Я не хочу разговаривать, но это вовсе не значит, что я ничего от него не хочу. Я стаскиваю рубашку и заползаю под одеяло, обнимая бедра Таку коленями. Никаких рук, я нахожу его член, пока еще не очень возбужденный, и беру его в рот целиком, поглаживая языком. А потом я всасываю его в себя, и он мгновенно твердеет. Не выпуская его изо рта, я поднимаю глаз на Таку, ища в темноте его лицо. Таку снилось что-то тяжелое, беспорядочное, один из тех снов, в которых он снова и снова повторял какое-то действие, все не добиваясь результата и пробуя снова и снова, а потом сон разорвался. Это было так чарующе, так сладко, Таку почувствовал прикосновение, а после… — Това! — застонал он, протягивая руки, касаясь прохладных плеч. — Что ты делаешь… У Таку не было и мысли отказаться, он запустил пальцы в волосы Товы, немного притягивая. — Никаких вопросов, — мой ответ довольно резок, но мало внятен, так как я вовсе не собираюсь выпускать член Таку. Наоборот, я лишь набираю темп, открывая головку, я и правда собираюсь обойтись без рук, но… Таку выгибается чарующе и спросонок не замечает, как притягивает меня к себе, углубляя минет. У меня нет возражений, наоборот, его пальцы путаются в волосах и тянут, и мой член откликается на эту настойчивость. Я поднимаю руки и нахожу соски Таку пальцами, они и без того стоят, а от моих прикосновений становятся каменными. Таку не совсем просыпается, а может не хочет просыпаться, но его дыхание дрожит и идет рябью в темноте, а мне нестерпимо жарко под одеялом, и я скидываю его на пол, решая все за нас двоих. Это очень странное чувство, но мне оно нравится. Я делаю большой вдох и… Почти глоток, головка члена Таку на пару секунд упирается в мое горло, а потом я чуть отпускаю, расстегивая свои джинсы. И стягиваю их, не останавливаясь. Никакого времени на размышления для нас обоих. Я опускаюсь на Таку сверху, ловлю его протяжный стон и смотрю на него в этот момент. — Малыш! — Таку запрокинул голову, выгибаясь. Стоило бы остановить это безумие, но Таку не смог. Он заскользил руками по спине Товы, сжал его задницу, а потом коснулся его члена. Тот был напряжен и чертовски желанен. Таку обхватил его ладонью, не двигаясь резко, но открывая головку и лаская ее. — Да, — выдыхаю я, не собираясь спорить. Лишь бы он молчал. Молчал, но все еще оставался со мной. Я отвлекаю Таку, двигаюсь на нем непредсказуемо, словно рисую, и он охает, сжимает зубы, приоткрывает рот, и почти не может контролировать себя. Это чарующе сладко, и я продолжаю делать и смотреть. Мое возбуждение достаточно поднимается и от этого. А ладонь Таку, уже почти неподвижная, на члене это лишь вишенка на торте. Я позволяю себе нуждаться в нем, быть с ним и очень злиться. Я смотрю, как Таку шалеет от желания, пытаясь притянуть меня к себе ближе. — Да… — выдыхаю я снова Таку в рот, поддаваясь. И проникаю языком в его приоткрытый рот. Я облизываю губы изнутри, ласкаю так, как можно член и… Можно было бы спросить его вот сейчас, получить обещание, которое Таку не посмел бы нарушить. Но… Это более чем нечестно, и я просто чувствую под ладонями, как горят его щеки. С Таку мне нравится даже просто видеть, как он реагирует на меня. Очень неожиданно, но это вызывает шквал эмоциональных ощущений. Особенно то, как его выносит, как нарастает темп, а лоб покрывается испариной, и как Таку неизменно, всегда, притягивает меня к себе, словно самое важное во всем — это обнимать. И… это смешно, но мне нравится. Я обнимаю его в ответ и трусь бедрами так, чтобы стимулировать член. Но Таку никогда не забывает обо мне полностью, и я тоже приближаюсь к пику. Това пришел, и это будто стерло все сомнения, Таку чувствовал его рядом, его руки и язык, и это было важнее всего в мире. И прижимая Тову к себе, целуя его и отдаваясь бесконечному удовольствию, Таку снова был просто счастлив. И хотел верить, что все обойдется. Они так и уснули, обнявшись, но не говоря. Това не хотел слушать, а Таку рассказывать. Он оставлял легкие поцелуи на шее Товы, прижимая его к себе, надеясь, что Това… забудет снова. Забудет то, что так и не вспомнил. Если бы это было возможно, Таку рассказал бы Тове о его «сестре». То, что сам Това говорил ему тогда. Но эти воспоминания неминуемо были связаны с другими, и если уж их невозможно было изменить, Таку хотел бы просто стереть их. Прошлое нельзя было исправить, и Таку хотел бы, чтобы оно умерло, а Това остался.