Сделай это лучше

Сердце колотится, как бешеное, врезаясь в мозг, боль душераздирающая, как и тошнота. Я весь в поту, голова кружится нестерпимо. Реальность идет пятнами, они множатся, и все они красные. У этого цвета миллион оттенков, и каждый из них — кусочек моей памяти. Я не помню, но знаю, что вначале спал прекрасно, но потом… Потом что-то изменилось? Таку выпустил мою ладонь, и… он исчез, а все остальное осталось, выпивая из меня последние силы, забирая себе остатки сна. Постель пуста, а солнце слепяще просачивается сквозь жалюзи. Мой желудок делает кульбит, и я поднимаюсь на дрожащих ногах добираясь до душа. Меня тошнит желчью, но все же становится легче. Под струями воды, я постепенно отхожу, возвращаясь из своих снов в реальность. Мне бы не подходить к коробке, но у меня другие планы. Я рассматриваю содержимое, выстраивая в свое голове план. Мне просто нужно отыскать этих людей… От раздумий меня отрывает стук в дверь. Аримура, серьезный и занудный спрашивает меня о новой посылке, которую он передал Таку для меня. Но я ничего не получал, и… Такое ощущение, что я… падаю. Я не обращаю внимания, как Аримура уходит, но уже спешу вниз. Хочется верить, что Таку просто не успел. Однако… Меня ведет, реальность зыбкая и шаткая, она отступает, оставляя только образы, картинки и… чувства. Их так много, что я захлебываюсь. И не остается ничего, кроме как рисовать. Я пытаюсь отдаться процессу, позволить чувствам течь бездумно, а руке просто следовать за ними, выплескивая все это на холст. Не то, чтобы у меня не получается, но… Это все не то! Не сказать, что состояние неподходящее, не то, чтобы я не могу, но… воспоминания мешают мне. Те, старые, которых я не помню, и те новые, что не отпускают теперь. Я вспоминаю, как старался спускаться по лестнице не спеша, но все равно торопился. Как запах гари с размаху врезался в мои ноздри, и в груди заклокотало от понимания. Я стираю со лба пот, оставляя разводы краски на лбу, измазав челку, я дышу сквозь зубы. «Не думай!» Из-под кисти появляются линии, которые я не в состоянии осмыслить. «Пожалуйста! Мне так нужно выпустить это…» Так невозможно остановиться, но так трудно продолжать. Обычно рисование и само по себе похоже на эйфорию, и ничто не может отвлечь меня, но сейчас словно мешает каждая мелочь. И линии искажаются или останавливают свой бег. «Бездарность!» Я снова вижу языки пламени, охватывающие… мои! бумаги. Вскрытый белый конверт лежит рядом, развеивая все сомнения. Я вижу тысячу и один силуэт в красном свете и задыхаюсь от этого света и запаха гари. Таку стоит перед глазами, как наяву, он резко оборачивается, выпрямляется и выходит вперед, преграждая мне путь. — Идиот… — констатирую я зло и бью Таку по лицу. Такое между нами впервые. Гнев клокочет внутри. Воспоминания такие близкие, но и они стираются мгновенно, расплываются, оставляя только ощущения и чувства. — Это мои письма! — я настаиваю, не собираясь пояснять ничего больше. Я снова бью и отталкиваю Таку с дороги, так что он, отшатнувшись, натыкается на стойку. — Объяснись! — возмущаюсь я, открывая воду, но листы уже наполовину сгорели. Я помню лишь одну фразу из ответа Таку: — Это мусор, он тебе не нужен, — Таку кусает губы, а я удерживаю себя на грани, чтобы не вмазать ему еще. Это довольно жутко, потому что Таку не сопротивляется, и это бесит меня только сильнее. Я собираю обгоревшие листы, неосознанно прижимая их к груди, как настоящее сокровище. Я отрываюсь от картины и бросаю взгляд на бумаги. — Дерьмо! Я отшвыриваю кисть и краски, они врезаются в холст, оставляя на нем кляксы. Но от этого дурацкая картина не становится хуже. Таку приходит сам, заставая меня в дверях. Оставаться здесь дальше нестерпимо. Таку пытается поговорить, но… Я не хочу слушать. Он все еще не готов рассказать мне хоть что-то, а значит… я не готов слышать ничего другого, пока… Я сбегаю, борясь с новой головной болью и головокружением, я ухожу от Таку, от коробки, от того, что я чувствую себя, как полное дерьмо. Но кажется от этого не уйти. Хотя я стараюсь, даже говорю с Эйджи и прошу его помочь мне с информацией. Не то, чтобы у меня было так уж много вариантов, тем более, что с Икуиной уже не поговорить, а кто другие двое я понятия не имею. Я слоняюсь по городу, попросту говоря, шляюсь. И наверное, Таку будет волноваться, но мне плевать. Я не могу простить его. Он словно пытался сжечь… мое прошлое. Меня? Это отвратительно, и я вовсе не хочу соответствовать его ожиданиям. Мне дерьмово, и я чувствую себя полным дерьмом, что приводит все во мне к полному соответствию. Клочки и обрывки моих снов выстраиваются в ряд. Каждый из них остер, и это не та боль, которую я предпочитаю. Я обнаруживаю себя лишь в тот момент, когда кто-то окликает меня. Так я знакомлюсь с Фудзиедой, и все бы ничего, но… Голос Таку прорывается сквозь дождь. Он искал меня, ну конечно… Но именно в этот момент меня почему-то выключает. Это похоже на спасительную реакцию, когда организм, не выдерживая напряжения, вырубает свет. Но я лишь вижу очередной кошмар. Я знаю, что это сны обо мне, но я вижу их словно со стороны. И все равно ничего не понимаю. Даже то, что я знаю и вижу так ясно, я не помню. Меня снова тошнит, я усаживаюсь поудобнее под раковиной у унитаза, слушая шум воды в толчке. Он похож на недавний дождь, я пытаюсь представить, как он течет, смазывая мой сон, размывая его, как растворитель краски с картины. Недорисованная картина стоит посреди комнаты и… Так бесит! Надо было остановиться, решить что-то, Таку точно знал это, но все еще не мог. Ему было одновременно мучительно стыдно и нет. Уверенность внутри лишь крепла: все что угодно, чтобы Това не узнал, не вспомнил, не получил новых ключей. Кто, во имя всего, заставлял его вспоминать и присылал эти вещи?! Таку снова и снова подходил к дверям Товы и отступал. Он знал, что не имеет права требовать перестать, но рассказать все равно не мог. Его собственные воспоминания высверкивали в мозгу, заставляя замирать. «Сколько дней потребуется, Мурасе-сенсей?» — улыбается ему красивая женщина. «Десять, — отвечает Таку, смело накидывая пять сверх. — Вы знаете, мальчику бы очень помогло бывать иногда на солнце.» Женщина улыбается, она откажет Таку, но не сможет отказаться от его услуг. Това не подпускал к себе и злился, а Таку каждый раз чувствовал, как хочет просто спрятать его от всего, закутать в теплое одеяло и украсть. О, черт, Таку никогда не был так смел, как малютка Мей. «Ты знаешь, что с ней Таку? Она вернется, правда?» Мей была слишком мала, чтобы придумать план. Если бы они хотя бы попросили его помочь! Но на деле, Таку даже никогда сам не видел «сестренку» Товы. В «Эйфории» знали толк в разделении потоков людей. Таку сжал голову руками и наклонил ее к коленям. Он пробовал тогда даже просить Тооно, но тот отрезал: «Молчи, ради бога! А то и тебя пустят в дело.» Девочка не вернулась, Това не хотел в это верить, а после… Была больница, холодные глаза Рюдзиро и его разрешение оставаться с мальчиком. Таку не смог бы рассказать Тове даже эту часть, что уж говорить о той, описанной в сожженных листах. Таку знал каждый шрам Товы, хотя раньше не подозревал, кто их оставил, но это и не было важно. Таку помнил каждый разрез, каждый свой стежок и каждый разговор: «Сколько дней потребуется?» Сколько дней до новой пытки, сколько дней Това будет просто отдыхать, рисовать и казаться самым обычным ребенком? Таку казалось, что он сходит с ума. Я как будто в мышеловке, и нет никого… Кто мог бы ответить на мои вопросы. Ночь таращит на меня прищуренным глазом. В этом мы с ней похожи. Я не испытываю сомнений и не утопаю в иллюзиях, я нарываюсь. Я ищу драки, ищу боли и, конечно, нахожу. Шинкоми прекрасное место для этого. Тут каждый рад, и в зоне смертельных матчей мои желания находят своих исполнителей. Они прорастают из-под земли, как будто только меня и ждали. Я — идеальная мишень. Я отвечаю лишь для того, чтобы раздразнить в них запал и сделать их злее, яростнее, и чувствую, как их кулаки врезаются в меня, вколачиваются с размаха. Мне не важно, сколько их, меня не интересует степень повреждений, мне не жалко и умереть. Иногда это их пугает, но многие из них под кайфом, и у них нет границ. И тогда, когда, кажется, все это могло бы закончиться, появляются Котару, Майю и Эйджи. У меня слишком много знакомых в этом проклятом городе! И все они подозрительно пекутся о моей заднице. Блядь… Я смог узнать так мало, отыскав доктора, но… Разговор был почти пустым, таким бездарным. Я все еще ничего не могу вспомнить. Я знаю, что Асакура говорил о моих шрамах, но словно вижу это со стороны, как что-то ужасно далекое и чужое. Зато тошнота настоящая, и ужас поднимающийся изнутри подлинный. Я почти схожу с ума и… я боюсь уснуть. До такой степени это доходит впервые. Я избегаю Таку, но все же… найдя его вечером в нашей… в своей комнате, я точно знаю, чего хочу. Таку сидит на диване, ничего не трогая, но таращится на коробку издали. Я вырубаю свет. Наверное, Таку моргает в ответ на темноту, но мне нравится отсутствие цвета. Я приближаюсь к Таку, начиная раздеваться еще по дороге, когда я оказываюсь напротив, я уже полностью обнажен. Лица Таку не разглядеть, но я могу представить его до черточки. Я стягиваю с Таку футболку, склоняясь, веду языком от его ключиц к пупку и это огромная уступка, на большую прелюдию я сейчас не способен. Я становлюсь коленями на диван и вцепляюсь в спинку изо всех сил: — Давай, — требую я. Мне нужно почувствовать Таку внутри, и у него нет никакого права отказаться сейчас от меня. Вот этого я не прощу. Таку пытается что-то сказать, но я горячо смотрю на него через плечо и выгибаю спину, придвигая к нему задницу. — Заткнись. И трахни меня уже. Ты же не хочешь, чтобы я нашел кого-то другого? Я останавливаюсь, но продолжаю шепотом: — Я хочу тебя… — это правда, и я надеюсь, что Таку меня услышит. Таку провел ладонями по плечам Товы, наклонился, целуя в основание шеи, он мог бы, конечно, о чем-то спросить, но свежие ссадины на лице и теле Товы говорили сами за себя. Стараясь не задеть их, Таку гладил Тову по спине и животу, спускаясь к бедрам. — А я тебя, — тихо ответил он, снова целуя Тову в спину, опуская руку на его член. Това отзывался ярко, он действительно ждал? Таку даже не спустил форменные штаны, просто ласкал Тову. Он не мог рассказать Тове о его прошлом, но хотел сказать так много. «Забудь. Это все неважно, не нужно. Пожалуйста, просто будь со мной .» Таку целовал и гладил, вдыхая запах Товы, не сходя с ума, но тая в этом, тая в Тове. Сейчас это томительно и мучительно, как пытка. — Черт… — не сдержавшись, цежу я сквозь зубы. Прикосновения Таку ласковы, но они обжигают ожиданием, заставляя гореть изнутри, потому что нужно больше, гораздо больше, быстрее, так чтобы сознание затуманилось. — Блядь, пожалуйста! — голос срывается от страсти и негодования одновременно. — Войди уже, сильно, резко, быстро, как только ты и умеешь, — я нетерпеливо трусь о Таку бедрами. С ним мне нравятся даже эти идиотские прелюдии, но… только не сейчас. Мне так нужно, чтобы он услышал и понял. И я не знаю, что может быть больше, чем блядское — пожалуйста — словно я последняя шлюха. Но… я в общем-то не против. Мне только нужно, чтобы все отступило, чтобы голоса внутри смолкли, чтобы все воспоминания растаяли, даже о наших ссорах, что уж говорить о других. Чтобы остался только член Таку во мне, стремительно затмевающий собой все, заставляющий меня стонать, прося еще больше. Мне так нужно это, что колени чуть дрожат от напряжения. Я не говорю больше ни слова, но требую каждым движением, каждым изгибом тела, я ловлю его руку, не ту что на члене, а ту, что гладит по боку, тяну к себе, заставляя Таку упереться в меня, и обхватываю его пальцы губами. Я хочу Таку везде, полностью, я забираю пальцы в рот, сразу два, закрывая глаз, я облизываю их, представляя себе член, позволяя им чувствовать мои губы, хотя я бы хотел заглотить глубже. Сознание, наконец, начинает плыть, под веком все идет мерцающими вспышками, и так нужно, чтобы Таку уже вошел. Таку задохнулся, подался вперед, упираясь в Тову, шалея, он дернул вниз форму и белье, прижимаясь теперь к Тове, а следующим движением качнулся вперед. Это было так неправильно: не говорить, но заниматься любовью, и в то же время это было так нужно. — Не оставляй меня, — прошептал Таку, вжимаясь бедрами в Тову, сжимая руку на его члене. Това был его самым бесценным сокровищем, самым нужным, единственным, и было так страшно отпускать его. Даже на мгновение, а память о прошлом могла отобрать его навсегда. Таку никогда бы не смог объяснить почему, просто знал это. Может, оттого, что Това мог вспомнить, как Таку был слаб тогда, как не справился. Но сейчас… Таку хотелось отобрать Тову у прошлого. Остаться с ним и обо всем забыть. «Наконец-то» — думаю я, принимая Таку в себя и, прежде чем забыться, отвечаю сквозь стон: — Я и не собирался… Голос теряется в дыхании, я теряюсь в движениях Таку. Он и правда делает это потрясающе, так быстро, что я плохо поспеваю за ним и отвечаю, превращая наш общий ритм в рваный. Это охуительно. Мне, наконец, удается расслабиться и выкинуть к чертовой матери все дерьмо из головы.