Сделай это лучше

Я просыпаюсь от того, что Таку все же нехотя поднимается, решительно собираясь на смену. Он скрывается в ванной, а я рассматриваю потолок, вытарчивая ногой из-под одеяла. Стоит Таку исчезнуть из поля зрения, как я вспоминаю очередной больной сон, и головокружение превращает мою кровать в подобие летающего острова. Я прикрываю глаз, но оно от этого лишь усиливается, призывая тошноту. Я морщусь, не в силах определиться следует ли мне попытаться встать, или это лишь усугубит ситуацию? Прерывая мои раздумья, кто-то резко стучит в дверь. Стук не похож ни на Таку, ни тем более на Рея. Он не требует ответа: дверь просто открывается, и Фудзиеда проходит в комнату. Одновременно совершенно бесцеремонный и убийственно вежливый. А Таку как раз выходит из душа. Полуобнаженный, он вытирает волосы, нещадно взлохмачивая их. И даже Фудзиеда не выдерживает, приоткрывает рот, снова закрывает, и лицо его становится застывшим, нечитаемым. — Доброго времени суток, Мурасе-сенсей, — говорит Фудзиеда, пытаясь скрыть… изумление? И переводит взгляд на меня. Я лишь усмехаюсь. Их встречи и разговоры кажутся дружелюбными, но в каждом слове чувствуется что-то похожее на… поединок? Я помню, как Таку сказал Фудзиеде, что меня нет дома, а тот проверил и выяснил, что его обманули. Фудзиеда посчитал, что дело в том, что Таку хочет помешать ему. В общем-то, так и было, процентов на сорок, но на большую часть все же оказалось ревностью. Сейчас мне скорее нравится думать об этом, и стоит не вмешиваться и полюбоваться их новым, интеллигентным до зубовного скрежета, словесным противостоянием, так что я молчу. Таку сдержано кивнул, чувствуя себя… странно. В целом, неловко должно было быть одному Фудзиеде, который так грубо нарушил чужое личное пространство, но тот факт, что это Таку и Това были раздеты, а Фудзиеда в своем обычном наряде: костюме и плаще… Самым уместным ответом казалось что-то вроде: «Вы принесли повестку в суд?» Но в каком-то смысле точно так и было, Фудзиеда явился в их жизнь инквизитором. Уверенным и беспощадным, он снова и снова призывал к ответу. Таку глянул на Тову, который даже не подумал убрать ногу под одеяло, вздохнул и заговорил: — Доброе утро, полагаю вы пришли поговорить с Товой? Есть успехи в ваших поисках? Таку невозмутимо шагнул к шкафу, вынул свежую форму и положил ее на кровать. На самом деле, он был достаточно на взводе, чтобы демонстративно сдернуть полотенце и начать одеваться при Фудзиеде. Это выглядело бы по-детски и очень в стиле Товы, потому Таку дал Фудзиеде пару минут на то, чтобы собраться и сообразить, насколько он бесцеремонен. Я наблюдаю за Таку и… Он светится, и мне нравится, как выглядит его ревность, даже лицо его чуть меняется, становясь резче. Таку и так выглядит молодо, но сейчас кажется почти мальчишкой, готовым на любые глупости. И это заводит. А Фудзиеда решает бесить Таку и дальше, может, он специально? Это гораздо больше похоже на правду, чем подозревать парня, достигшего таких высот, в идиотизме. — Да, надеюсь, вы рады, Мурасе-сенсей. Нам как раз нужно поторопиться, и я зашел за Товой. Но… прошу прощения, что помешал вам, я выйду и подожду за дверью. Не слишком долго, я надеюсь. Фудзиеда остается совершенно спокоен и, не дожидаясь реакции, правда выходит, даже аккуратно прикрыв за собой дверь. Я смотрю на Таку из-под челки и, чуть потягиваясь, переворачиваюсь на живот и внезапно хватаюсь за край полотенца Таку. Оно легко скользит с бедер, а я облизываюсь. — Нам не обязательно выполнять его просьбу, — усмехаюсь я, ведя ладонью по ноге Таку, от колена вверх. Таку глянул на Тову сердито, но потом присел на корточки у кровати и коснулся рукой его щеки. — Я боюсь, что ты недооцениваешь его бесцеремонность. Могу поспорить, он на голубом глазу скажет, что крики напугали его. Таку вздохнул и легко поцеловал Тову в лоб. Таку, конечно злился на Фудзиеду, но с другой стороны — его визит давал отстрочку, а Това, казалось, расслабился. Во всяком случае, он хотя бы не начал со своих расспросов их утро и больше не казался разбитым и придавленным к земле. — Обещай мне быть осторожным, хорошо? Я не понимаю, что ему за дело до твоего прошлого, но это не из добрых чувств к тебе. Хотя, наверное, ты ему уже нравишься… Таку снова вздохнул, теперь печально и ревниво, и поднялся, чтобы одеться. Таку, кажется, немного демонизирует Фудзиеду, пусть по сути и прав. — Ладно, — соглашаюсь я. И глядя, как он одевается, все же решаю, что стоит договорить, кратко: — А мне нравишься ты. Я надеюсь, что этого достаточно, чтобы Таку не очень напрягался, и, в доказательство серьезности своих намерений, нашариваю на полу джинсы и белье и даже натягиваю их у Таку на глазах. Он кивает как обычно серьезно, но в уголках его глаз мелькает улыбка. Таку выходит, а Фудзиеда заходит, не давая мне и минуты. Я смотрю в его лицо и снова думаю, вот, например о том, что, не успел ни о чем расспросить Таку. Черт! На меня стремительно накатывает слабость, хотя теперь, после того, как мы с Таку договорились, я чувствую себя гораздо лучше. Фудзиеда осматривает меня дотошным взглядом: — Вижу, тебе стало лучше… — Ага, — отзываюсь я лениво, ни о чем больше его не спрашивая. — Хорошо, тогда собирайся, пожалуйста, — он смотрит на часы, — Мне звонила Хасегава-сан, она сказала, что готова поговорить. Не будем заставлять ее ждать. Фудзиеда подходит к окну, совсем поднимает жалюзи и распахивает створку окна. Ослепленный светом, я закрываю глаз рукой: — Что ты делаешь? — Тебе нужно немного воздуха, а я не люблю, когда темно. — Но я люблю, — возражаю я, отворачиваясь, и подхожу к шкафу в поисках свежей рубашки. — Ты что вампир? Наверное, так и есть… Я только хмыкаю. — Значит Хасегава… все-таки согласилась? Задавая этот вопрос, я думаю о ней: о страхе в ее глазах, больших и детских от ужаса. А еще о том, что она рискует. Я лишь на миг прикрываю глаз, но чувствую, как кто-то, озаренный красным во всех смыслах этого слова, заносит надо мной нож. И в этом нет ничего приятного, мне просто страшно. Теряя одновременно опору под ногами и равновесие, я хватаюсь за диван. — Все в порядке? — уточняет Фудзиеда, но от его вопроса пол делает очередной кульбит, а к горлу подкатывает тошнота. — Да, — отвечаю я, держась уже за холодильник и доставая выпивку. — Ты с этого начнешь утро? — У тебя есть возражения? Это помогает мне быть в форме. Я не огрызаюсь, просто заливаю в себя немного саке, в один большой глоток, а потом закуриваю, делая глубокую затяжку, и в голове чуть проясняется, а Фудзиеда снова смотрит на часы. — Ты готов? — уточняет он немного нетерпеливо. Нас прерывает звук сирены, он врывается в комнату сквозь открытое окно. Машина резко тормозит у клиники, до меня доносятся встревоженные голоса. Вытарчивая из окна, я наблюдаю двух парамедиков, которые выносят из машины носилки. Я не могу разглядеть, только понимаю, что это женщина, и откуда-то уже знаю, что это Хасегава, бросаю на Фудзиеду быстрый взгляд: — Нам надо вниз. Это скорая, и они привезли женщину. — Женщину? Хасегава…? — выдыхает Фудзиеда, и его голос на секунду обретает цвет. Наши мысли поразительно сходятся, мы оба бросаемся к двери, почти сбегая по лестнице. В приемной мы сталкиваемся с Таку. Погруженный в работу, он держит в руке инструменты, а взгляд его сосредоточен и собран. — Что случилось? — Фудзиеда первым успевает сформулировать вопрос. — Экстренный пациент, — бросает Таку. — Женщина с огнестрельным ранением. Фудзиеда застывает на мгновение, а потом говорит очень уверенно: — Возможно, мы знаем ее… Не утруждаясь подбором слов, я просто смотрю на Таку просительно, но уже настаиваю, и он кивает. — Отделение вторичной помощи, — Таку торопливо проходит вперед, его халат развевается следом. На втором этаже нас встречает Рей, и нам удается увидеть женщину. Сомневаюсь, что кто-либо вообще смог бы остановить Фудзиеду сейчас. Это действительно Хасегава. Она выглядит хрупкой и болезненной, смертельно бледной. Хотя после всего опыта работы в клинике, я могу оценить, что ранена она довольно легко. И это, конечно, не случайно. Они не хотели убить ее, лишь напугать. — Это с ней мы собирались поговорить сегодня… — признается Фудзиеда. Таку кивает, и я вижу, как в гневе закручивается его дым, слышу, как голос чуть вибрирует от напряжения: — Тогда мы все понимаем, кто стоит за этим. Ее жизнь вне опасности, но… — Я подожду, — прерывает Фудзиеда и кивает мне, предлагая следовать за ним. Таку же, почти мгновенно потеряв к нам интерес, подходит к женщине. Следующий час мы с Фудзиедой в молчании подпираем стены коридора, я успеваю закурить и потушить сигарету, потому что курить в отделении Таку не разрешает. Я некстати вспоминаю, как много лет назад мы с ним проясняли этот вопрос, и как мучительно я привыкал к новому правилу. Наконец, Таку появляется, как всегда собранный и точный в такие моменты. — Она хочет поговорить с вами, — сообщает он просто. Непроизвольно ударяясь затылком о стену, прежде чем отлепиться от нее, я украдкой бросаю на Таку взгляд, сам не понимая, прошу ли его дать нам поговорить с Хасегавой наедине или, наоборот, — следовать «за», не оставляя меня с этим одного. «Ты не хочешь этого знать, » — голос в голове пока еще слаб, он шепчет почти неслышно. Но я продолжаю идти вперед, пока Фудзиеда, не делает жест рукой, оставляя меня чуть поодаль. Он не собирается делиться со мной правом задавать вопросы. И я уступаю, присаживаюсь на край подоконника, и смотрю на Хасегаву, пока она говорит. Фудзиеда становится мягким, внимательным, он не давит, а располагает ее к себе. Не уверен, что это так уж нужно: Хасегава спешит говорить. Это выглядит так, словно что-то многие годы затыкало ей рот, и теперь, когда она, наконец, может рассказать, ей важно сказать, выплеснуть все это наружу, разделить с кем-то. Хасегава рассказывает нам об «Эйфории». Заведении, что держала моя мать. О детях, которых там содержали, чтобы мочь удовлетворить самые неожиданные желания. У меня пред глазами мелькают кровавые пятна, а воздуха становится мало. Я вдыхаю снова и снова, но все еще не могу дышать, хотя грудь уже распирает от воздуха. Хасегава говорит, а я… Все больше погружаюсь куда-то: чувств так много, что мой мозг отказывает. Словно забывает, как правильно выстраивать логические цепочки. Реальность колеблется, мерцая, расплываясь, я вцепляюсь пальцами в край подоконника, хотя у меня нет ни одного внятного воспоминания, но… И тех чувств, что есть достаточно, чтобы… Чувствовать глухую беспомощность, тоску и, как что-то приближается неминуемо, остро. Нож взлетает надо мной в воздухе, а я могу только смотреть на все это через красное марево, словно слепой и немой, мой язык прилипает к небу, когда Фудзиеда называет имя девочки. Той девочки, что на фото, той, что он ищет? Сестра его друга? Хасегава узнает ее, и я… Я хочу увидеть тоже, даже делаю шаг, шатаясь, но приходится ухватиться за стену. Хасегава говорит, что однажды эта девочка пропала, после того, как пыталась сбежать со своим другом. Воображение рисует мне это в картинках. Девочка и мальчик, лиц которых мне не разобрать, но все же нет ни одного воспоминания. Фудзиеда разворачивается и смотрит на меня испытующе: — Ты что-то вспомнил? Я лишь мотаю головой, мне почти стыдно и единственное, что я могу это держаться и стоять. Я делаю выдох — справляюсь. Когда они отошли ко входу все вчетвером, вместе с Реем, Таку скрестил руки на груди и вздохнул: — Это было предупреждение. Они могли убить ее сразу или даже просто отправить в другую больницу, но ее прислали… К нам, — Таку решил, что глупо теперь открещиваться от всего этого дерьма. Они прислали ее не просто так, а именно для того, чтобы она рассказала, чтобы этот крючок засел еще глубже. Кто, во имя всего хотел, чтобы эти события всплыли? Не просто всплыли, но вернулись к Тове? В самом начале Таку подозревал в этом самого Фудзиеду, но по всему выходило, что у него была своя история… — Почему вы зовете Тову так? Это ведь не его настоящее имя, — голос Фудзиеды звучал так ровно, так непохоже на те интонации, что были, пока он говорил о Мей. Таку ответил не сразу, сперва посмотрел на Тову и спросил: — Как ты себя чувствуешь? Тебя тошнит? — Все в порядке, — отозвался Това, — Продолжай, ты обещал. Таку тяжело кивнул, и вернул свое внимание Фудзиеде: — Потому, что он хотел этого. — Но его настоящее имя? Фудзиеда давил, а Това уже не просто привалился к стене, но медленно сполз по ней на пол. Таку сглотнул. — В «Эйфории» я работал врачом, но у меня был только один пациент. Я не встречался ни с кем кроме него и… его матери, — выдохнул Таку. Я этого хотел? Таку и вправду рассказывает. «Ты не хочешь знать! Остановись!» — крик в моей голове рассыпается по всему телу, переворачивая все внутри. Таку работал в «Эйфории»? Один пациент? Сознание уплывает стремительно, отказываясь функционировать, предпочитая ничего не решать, просто слушать. «Ты не хочешь знать!» — голос не настаивает, он взвивается в диком страхе. А я только стараюсь помнить, как дышать. И даже подняться под пристальным взглядом Фудзиеды. Он смотрит строго и пытливо, он ждет. Но я оставляю попытки заставить тело слушаться. Таку старается на меня не смотреть, но все же… Его голос стихает, он злится на Фудзиеду за его расспросы, но молчать не может. Он обещал… мне. Он держит слово, я вижу в его глазах тяжесть воспоминаний и боль, я чувствую его… нежность. — Дальше, — просит Фудзиеда, останавливает сам себя и повторяет вежливо, — продолжайте, я прошу. Всего один? Мальчик… Фудзиеда, кажется, тоже уже держится с трудом, грудь его вздымается резко и опадает, хотя по лицу снова ничего не понять. — Вы… были врачом сына Майи? Врачом Товы? — голос Фудзиеды вдруг звенит, а его дым начинает дергаться, чтобы рассыпаться, окрашиваясь алым. Чувствуя себя идиотом, я дышу сквозь зубы. Вместо воспоминаний меня окружают мои сны, голова уже раскалывается от испуганного шепота: — Стой! Ты не хочешь знать! — Так как же его звали? — спрашивает Фудзиеда. — Как настоящее имя Товы? Разве оно может навредить, доктор? Фудзиеда звучит так холодно, словно тонкое закаленное лезвие ножа. А Таку смотрит на меня. По указке Фудзиеды он ничего говорить не будет. — Това, ты же хочешь узнать… — напоминает мне Фудзиеда Я хочу… «Ты не хочешь этого знать!» — крик похож на взрыв в моей голове. Дерьмо, потому что я вовсе не уверен, что правда хочу. Кажется, я не хочу ничего знать, но… — Скажи, — я обращаюсь к Таку, с трудом извлекая звук, он застоявшимся шелестом падает с пересохших губ. Я вдруг улавливаю гнев, что поднимается в Фудзиеде, он так злиться… На кого? На Таку? Отчего-то я точно знаю — на меня. Таку на мгновение сжал зубы, но продолжил: — Да, это был сын Майи. Харуто. Харуто Сакураги. Самое ценное сокровище «Эйфории». Самый лучший… товар. Таку вытолкнул это и заговорил быстрее: — Я лечил только его, потому что ни у одного другого ребенка или даже взрослого там, не было столько ран. Ему одному медицинская помощь требовалась так часто. Таку посмотрел на Фудзиеду, встречая ярость в его взгляде своей собственной. — Вы вряд ли можете представить, что такое была Майя. Насколько приятна в общении — настолько же равнодушна, все с той же мягкой улыбкой отдающая приказы об убийстве. Ее не волновало, что это ее собственный сын, ведь он идеально подходил для ее целей. Теперь Таку закрыл глаза, ему хотелось подойти к Тове, обнять его, но он не мог теперь остановится. — Девочка, Мей, я никогда не видел ее, но Харуто говорил о ней. Она появилась незадолго до смерти Майи. И смогла сделать то, что не могли сделать ни я, ни даже приближенные Рюдзиро. Она изменила мальчика. Таку замолчал, теперь его взгляд был прикован к одному лишь Тове, и он повторил: — Твое имя — Харуто. Харуто Сакураги. Перед глазами на миг падает темная пелена, воздух покидает легкие, весь, словно меня со всей силы ударили под дых, теперь я падаю, хотя дальше уже некуда. И, достигая дна, я ударяюсь затылком — яркая вспышка алого света поглощает все вокруг. Я слышу имя издалека, словно кто-то — женщина — зовет. Меня? Меня?! Нет! — Харуто… Я чувствую это имя не внутри, а снаружи, и я… его ненавижу. Моя ненависть много больше, чем весь гнев, который до этого пытался заполнить комнату. А дым Фудзиеды, пустой и чистый — белоснежный, наливаясь цветом, оказывается красным. Почти таким же, как тот кровавый свет, что преследует меня уже не только в снах, но и наяву. Я снова бьюсь затылком о стену, со всей силы — теперь намеренно, и это… позволяет немного очнуться. Я все еще не помню, но уже знаю. Это так странно. Зато я вспоминаю Мэй. Ее силуэт и кролика в ее руках… Но только не ее лицо. Я встряхиваю головой, пытаясь сфокусироваться. — Я в порядке, — говорю я твердо и кашляю, сдерживая приступ тошноты, потом медленно поднимаюсь. Таку оказывается рядом со мной, подставляя плечо, кладет руку мне на лоб. Но… я сбрасываю ее, зато нахожу его ладонь своей и накрепко сплетаюсь с ним пальцами, как во сне. Это держит меня на плаву. — Харуто… — выдыхает Фудзиеда, и злость в его голосе вдруг смешивается с чем-то еще. — Заткнись! Не смей называть меня так, — выплевываю я. И от этого тоже становится чуть легче. — Это невозможно! — голос Фудзиеды срывается. — Он… ее сын! В его глазах рождается чувство, оно почти материально — Фудзиеда приговаривает меня к костру, как сына… ведьмы, и сжигает взглядом. Он настаивает, он так хочет злиться на меня, что отчаянно хватается за возможность не верить Таку. Словно он ненавидит Харуто точно так же… как я. И я горю. Я вовсе не против, чтобы все эти свои чувства Фудзиеда отдал мне, вколотил в меня со всей болью, ненавистью и страстью, но Таку стоит, загораживая меня своим не самым широким плечом, не уступая — защищая. От взгляда Фудзиеды, но не от его взбесившегося дыма. И не от меня самого. Хочется вскрыть себя изнутри и закончиться. Перестать выгорать до тла. Голова кружится, а тело бьет озноб, но мне жарко. Я почти падаю, но Таку остается стоять рядом, давая мне опереться на себя. Я держу его за руку, и все расплывается. Таку слышал гнев в голосе Фудзиеды, но даже не обернулся, на самом деле достаточно уверенный, что Рей, если потребуется, вмешается и будет на их стороне. — Да, он ее сын. И на нем не счесть шрамов. Таку так ненавидел себя, все эти воспоминания, все эти шрамы. Ему так хотелось сейчас забрать Тову, отнести его в комнату, и как всегда, просто держа его за руку, успокоить. — Если хотите, вы можете уточнить детали у Хасегавы-сан. Не думаю, что она не узнала Тову. Не сомневаюсь, она скажет вам, кто был тот мальчик, что пытался убежать с Мей. Он не исчез после побега, но лишь потому что все еще был звездой «Эйфории», самым изысканным развлечением там. Таку заставил себя сказать именно это, он не видел другого способа столкнуть Фудзиеду с тем, что Това не был пособником своей матери, он был самой главной ее жертвой. И пусть это потрясало жестокостью Майи, но было правдой. И Тове предстояло с этим жить… Таку осторожно обхватил Тову свободной рукой и позвал его: — Пойдем, тебе надо лечь. От слов Таку, пусть и странно-больных, меня зашкаливает настолько, что чувствовать уже невозможно и становится почему-то легче. Словно я смотрю со стороны и могу не воспринимать это все на свой счет. Руки Таку держат меня все крепче, но все еще не лишают свободы, и я забираю ее: качаю головой. Это движение усиливает боль в висках, но… я всерьез не собираюсь терять сознание. — Таку… мне больше не девять лет, — я смотрю на Таку серьезно, надеясь, что он поймет. — Но ты прав, лучше подняться наверх. Я поворачиваюсь к Фудзиеде: — Пойдем. И не стоит доставать Хасегаву-сан. Уверен, я смогу лучше ответить на твои вопросы. — Ты… Ты вспомнил? Фудзиеда подходит, заглядывая Таку через плечо, и в голосе его уже не столько гнев, сколько надежда. Я слышу ее так четко, как вижу образ Мей у себя в голове, пусть и не в силах разглядеть ее лица или припомнить голос. — Не здесь… — впервые в нашем сотрудничестве я возражаю Фудзиеде, указывая ему, что делать. И не важно, как я себя чувствую. Со мной… Все в порядке. Я на всякий случай зажимаю рот рукой, чтоб не заблевать лестницу, но упорно иду по ней вверх, не выпуская ладонь Таку. И Фудзиеда, и Рей следуют за нами. Таку не нравилось все это, внутри клокотало желание выставить Фудзиеду вон, предварительно наорав на него. Какого черта он вообще явился и стал копать? Таку не мог сейчас пожалеть его, как сам Фудзиеда не собирался жалеть Тову. Устроившись на диване, Това все-таки отпустил руку Таку и начал возиться с сигаретами, а после затяжки сказал: — Я хочу выпить. Таку задохнулся на секунду, а потом с каменным лицом достал бутылку из холодильника и вложил ее в руку Товы. Теперь Таку волей неволей начинал сердиться и на него. Фудзиеда сел напротив Товы, оседлав стул и уставился в ожидании. Това вдруг усмехнулся ему, словно увидел что-то… Или вспомнил? Таку, подумав, отошел к окну и чуть прикрыл его, хотя продолжил смотреть на улицу, удивительно неуместно залитую светом. Рей встал в дверях, прислонившись спиной к стене. Посреди повисшей в комнате тишины, я смотрю на бутылку в руке, и глоток не может быть больше. Но… Где-то есть ответ на все вопросы, и мне так хочется найти его на дне бутылки. Вот только его там нет. Кажется, я вижу его, почти хватаю за хвост, но все же… Тишина абсолютна и разрушительна, я тону в ней и… Черт, это чудо, что все их многочисленное дыхание заполняет комнату! Признаться, я не хочу оставаться один сейчас. Таку сдержал обещание и рассказал то, что знал. Мало, много меньше, чем то, что спит в недрах моего сознания. Фудзиеда сидит напротив прямой, словно палку проглотил, и поза его навязчиво напоминает мне о Мадараме, отвлекая. Мой мозг, кажется, готов воспользоваться возможностью вспомнить все, что угодно, кроме только моего чертова детства. Затягиваясь, я возвращаю себя к Фудзиеде. Он так и не нашел Мей, а я так и не вспомнил, и я точно знаю — это еще не конец. Это только начало. Фудзиеда обещал помочь мне вспомнить, а я помочь ему… Видимо, найти Мей. И я готов постараться. Молчание столь многозначительно и полно, что трудно решиться сделать шаг. Словно нет никакого права ошибиться. Но как ни странно… Теперь я вижу цель и знаю, куда идти, это все меняет, упрощает — я уже живу. И сам разрываю тишину: — Нет. Я не помню. Фудзиеда срывается с места, его движения ломанные и… Почти страстные? — Подожди, — я окликаю его, не позволяя уйти. Он смотрит в мой глаз, а я смотрю на него. Я в общем-то все еще совершенно не против уебать Харуто, которого я почти не помню. И я точно не чувствую, что я — это он — никакое знание не спасает. — Я все еще хочу вспомнить. Мы же договаривались… — напоминаю я, взглядом удерживая Фудзиеду на месте. Он замирает, а потом стаскивает плащ с плеч и дергает воротник, расслабляя галстук, и запускает руки в волосы… — Я не могу поверить, что она… Майа, твоя мать… Так обращалась с тобой, но… Я сожалею, — выдыхает Фудзиеда с трудом, и его дым становится смирнее. — Но… Мей, она… Что значит, что она изменила тебя? И… Она пропала, и я не хочу… — И не нужно, я постараюсь вспомнить. Фудзиеда смотрит на меня болезненно и жалко, а я поворачиваюсь к Таку: — Прости, я знаю, что тебе все это не нравится, но… Поднявшись, я подхожу к нему и касаюсь плеча. — Смотри, я же справляюсь. Таку… Я зову его и в этом так много. — Ты сказал о том, что Мей изменила Харуто, что ты имел в виду? Что он говорил тебе о ней? Таку сказал бы и так будь на месте Фудзиеды, кто угодно другой, но на Фудзиеду Таку слишком сердится… За меня. И поэтому я спрашиваю его сам, пользуясь тем, что Таку так сложно мне отказывать. К тому же… Пока все это между всеми нами длится, я чувствую себя гораздо лучше. Таку зажмурился, сжимая зубы, а потом, резко развернувшись, вдруг выхватил сигарету у Товы из руки, глубоко затягиваясь. После он снова посмотрел в окно. — Ты… Таку не мог говорить о Тове обезличено, делая вид, что Харуто был кем-то другим, но он мог, наверное, понять, почему Това хотел слышать так, и попробовал переключиться, рассказывать это просто, как страшную сказку. Потребовалась еще одна затяжка, чтобы начать: — Мальчик всегда был очень тихим, он не сопротивлялся. В конце концов, все обожали его мать, и он тоже. Он был очень мал и почти боготворил ее, не зная другого, не подозревая, как вздрагивает от ее голоса, как боится. Таку опустил голову, все еще чувствуя пальцы Товы на своем плече, они сжимались все крепче. — Но Мей… Таку снова затянулся, и, глядя как дым растворяется на солнце, продолжил: — Они подружились. Она была первым ребенком, о котором он мне рассказал. Я не уверен, что это не потому, что раньше к нему никого не допускали. Мей посеяла в Харуто сомнение на счет всего происходящего и на счет самой Майи. И, когда ее не стало, это сомнение, вероятно, обернулось гневом. А потом… потом все кончилось. Таку, наконец, посмотрел на Тову. Многое в этой истории было неизвестно и ему. Как именно Майя и Това упали с лестницы, например. Таку не сообщали подробностей, просто вызвали к Тове, но на этот раз в госпиталь Шинкоми. — Майя упала с лестницы, с четвертого этажа… там… Это практически свободный полет. Мальчик упал тоже и потерял память. Все, что он помнил это его младшая сестра, которой у него никогда не было. Таку устало закрыл глаза и пробормотал: — И сейчас ты спросишь меня, где этот дом. Мне бы посмотреть на Фудзиеду, заметить, как он весь подается вперед, как лохматит волосы и смотрит отчаянным грустным щенком, или хотя бы на Рея, который прикладывает руки к лицу, и отрывается от стены, готовый уже… броситься в бой и защитить? Но я вижу только Таку, как его губы жадно сжимают сигарету, как дым струится из приоткрытого рта, поднимаясь к потолку, разрываясь клочьями, часть из которых выходит в окно. Я слушаю, как безнадежно, устало и в тоже время чувственно звучит его голос, словно он проигрывает снова и снова, словно он теряет вот прямо сейчас… Меня? Забирая сигарету прямо из губ Таку, я делаю свою затяжку, и вставляю ее обратно ему в рот. — Да, — отвечаю я грустно. — А ты скажешь, потому что ты всегда уступаешь мне. Я улыбаюсь очень тихо, печально. — Но… — мой голос тоже дрожит. — Ты можешь молчать, Таку. Даже если ты не ответишь, я все равно… Это немного слишком для Фудзиеды и даже для Рея, но я наклоняюсь вперед, прямо к уху Таку и шепчу: — Буду только с тобой, я хочу быть с тобой. Помнишь… Ты сказал, что хочешь быть моим единственным. Так и есть, — шепчу я, только чуть-чуть касаясь мочки его уха. Я не хочу принуждать Таку, я хочу, чтоб у него был выбор, он и так сделал очень много, и… дальше дело только за Фудзиедой и за мной. Фудзиеда тоже понимает это: — Он… Хару… Этот мальчик, он… любил ее? Да? Она была такой, как… лучик… Злости в его голосе совсем не остается, только боль и одержимость найти. А Рей вдруг шагает к нему и… Он не трогает, но становится рядом, пытаясь подставить Фудзиеде свое плечо. Он не все и не совсем понимает, но уже отзывается, зная, что Фудзиеде нужна поддержка. А я знаю, что должен остановить расспросы Фудзиеды, потому что… Таку ведь не железный. — Как лучик, — повторил Таку, собирая в себе все силы, для последнего шага, последнего слова. — Как кто-то, кто распахивает окно в душной комнате. «Комнате без окон» — подумал Таку, было стыдно и горько понимать, что никто в мире не оказался сильнее этой маленькой девочки. Но она сгинула во тьме. — Это в дистрикте А. Таку отступил и от окна, и от Товы, слишком тяжело сейчас было стоять рядом с ним и позволять ему идти дальше. Но Таку не имел права останавливать его сейчас. — Я покажу, если хочешь. И я понимаю, что вот об этом Таку не попрошу.