Сделай это лучше

Еще только начиная вчера искать Тову, Таку отменил утреннюю смену в клинике, так что вместо будильника их разбудил стук Рея. Верный своему слову, тот притащил завтрак, а Това на удивление не отказался поесть, хоть и запивал еду, как обычно, холодным саке. Они говорили мало, но в этом не было особой неловкости, скорее просто усталость. Но привычный ритуал словно подводил итог тревогам, позволяя Таку чувствовать себя лучше, уверенее и устойчивее. Допив кофе, он даже позволил себе не просто расслабленно откинутся на диване, но положить руку Тове на коленку, чего обычно не делал даже при Рее. Това в ответ хмыкнул и, дождавшись, когда Рей расправится с десертом, закурил. Рей не спешил ни о чем расспрашивать, зато оказался полон энтузиазма в отношении уборки. К ней без всяких просьб присоединился и Това, расставляя обратно свои тюбики с красками и чудом уцелевший мольберт. Внимательно оглядывая многострадальную стену, он замер, склонив голову набок, словно примериваясь. — Ты думаешь можно отмыть все это? — поинтересовался Рей, зависая за его плечом. Таку тоже подошел, стараясь понять, что на самом деле видит Това. Следы от краски на стене были яркими, насыщенными, разноцветными, где-то они расползлись причудливыми кляксами, где-то потекли. Это выглядело необычно, даже вызывающе, но не пугало, скорее давало простор фантазии. И очень напоминало некоторые из промежуточных этапов, когда Това рисовал после Эйфории. — Ну… Не знаю, — отозвался Това в своей обычной манере, — Может и можно, но не нужно. Я их дорисую… Таку улыбнулся, снова коснулся Товы — это желание было сильным, почти навязчивым теперь. — Картина на стене — отличная мысль, — сказал он тихо, чуть сжимая ладонь Товы. Това резко вскинул на него взгляд и, усмехнувшись, толкнул Таку лбом в плечо, Таку в ответ обнял его, чуть притягивая к себе за шею. Он ушел на вечернюю смену в уверенности, что стоит выйти за порог, как Това возьмется рисовать. Новый день казался до того хорошим, что Таку едва заметил, как Фудзиеда зашел в клинику, и лишь кивнул ему, встретив у лестницы. Окончание вчерашнего вечера и утро дарили достаточно уверенности, чтобы не нервничать слишком и даже почти не ревновать. Таку не чувствовал ни подвоха, ни беспокойства, пока Това и Фудзиеда не заявились к нему в кабинет. — Гензель и Гретель, — несмешно пошутил Таку, — что теперь? Глядя на них и слушая идеи Фудзиеды, Таку не чувствовал злости, только усталость. Тут сказывалась и сама работа, и тот факт, что они все же продолжали. Таку заранее знал, что не откажет. Отчасти потому, что отказ мог лишь немного замедлить их, но не остановить, зато, возможно, подвергнуть большей опасности. А отчасти потому, что у Таку тоже оставался неразрешенный вопрос: кто же все-таки прислал коробку и записи? Кто унес кролика из особняка до того, как Таку по просьбе Товы отправился искать его? В главном госпитале Шинкоми, Таку не получил много информации, но и ее оказалось достаточно, чтобы Тову осенило. Теперь тот думал быстро, мысль лишь тенью успела мелькнуть в его взгляде, как он выдал свое предположение. Таку так и не узнал, что именно Сакаки рассказывал Тове о матери, и потому не вполне уловил, почему из всех мужчин Такасато подходящего возраста Това остановился именно на нем. Сам Таку никогда не встречал Сакаки в «Эйфории», но других версий все равно предложить не мог. С другой стороны… Сакаки ведь благоволил Тове, значит это не могло быть слишком опасно? Таку тяжело вздохнул и попросил только: — Возьми с собой Рея, — после случая в особняке, Таку не собирался отпускать Тову с одним лишь Фудзиедой: мало ли в какой еще беде тот оставит Тову? — Он умеет звонить немного раньше, чем все выйдет из-под контроля. Това кивнул без всяких возражений и сразу потянулся к телефону. И Таку почти расслабился. Никакого подвоха от Сакаки он не ждал, а то, что Това легко согласился прихватить Рея, обнадеживало. Сакаки встречает меня почти радушно, несмотря на мой эскорт в лице Рея. Я подозреваю, что Сакаки попросит его подождать за дверью, но он неожиданно приглашает нас обоих войти. Апартаменты Сакаки не сильно отличаются от его кабинета в офисе Такасато: они обставлены дорого, но лаконично, почти демократично, без лишней роскоши. Сакаки просит у нас минутку и удаляется ванную, но вместо него к нам выходит Эйджи. Он улыбается, как всегда скрывая глаза за стеклами очков. Эйджи говорит, и я почти без интереса, фоном, слушаю его болтовню, пытаясь уловить, как давно он так близок к Сакаки. Еще недавно Эйджи поддерживал план Мадараме, а теперь… Мысли занимают меня достаточно, чтобы все пропустить. Дым Эйджи меняется — он задорно танцует вокруг, когда Эйджи хвастает нам своим изобретением. Ничего нового — так на него похоже. Я не успеваю понять в какой момент из его не очень внимательного слушателя, становлюсь частью его эксперимента. Я стараюсь не дышать, но… Если бы это было так просто. Легкие требуют воздуха, и в тот же миг отчаянный вдох болезненно разрывает грудь. Я состою из вопросов, но нет и шанса задать их. Глаз слезится, зрение ускользает, размазываясь и уплывая, я успеваю только повернуть голову, чтобы увидеть, как Рей оседает на пол. В груди взбухает что-то большое и мерзкое, поднимается по горлу, забивая даже нос, я пытаюсь выкашлять это, раздирая горло. Но становится только хуже — я больше не чувствую тела и, кажется, падаю. И очень надеюсь, что это не смертельный газ, что все это нужно для чего-то другого. Мне нужно верить, что Рей будет жив. Следующие события высверкивают вспышками, стремительно сменяя одна другую. Ослепленный безумным взглядом Эйджи в машине, я дышу навзрыд, разрывая легкие нормальным, неотравленным воздухом, и от чего-то… Так бесит. Так хочется вырваться, выбраться, так хочется впечатать кулак Эйджи в переносицу, но я могу только слушать его речь, отдающую картинами из представлений предков о постапокалептическом будущем. Но мы уже в нем. Апокалипсис для Японии уже случился, и я живу в мире после. Я закрываю глаз, отгораживаясь от Эйджи, и картинка меняется. Я снова в той самой комнате. Комнате Харуто. Моей комнате. И кто-то зовет меня по-имени, вышибая дух, отравляя сильнее, чем любой газ. Нет! Не надо! Я узнаю ее голос. Такой живой здесь и сейчас. И мне сташно, я почти не помню, что мне давно уже не шесть лет. Но все еще знаю, что нужно уйти. Я хочу уйти. Я должен уйти. Меня… Ждут. Майа говорит со смной, и я… Стою на самом краю, где-то у черты, за которой реальность не имеет значения. Но я помню голос Мей. Он приходит из глубин моей памяти, как и тогда противостоит голосу матери: «Никогда не сдавайся!» — просит Мей, и маленький мальчик внутри меня уже не замирает от ужаса, он дышит медленно и ровно. А я говорю сам с собой, напоминая ему о Таку, который обязательно придет. К которому теперь уже мы обязательно вернемся. Мои руки скованы, а Сакаки возвышается рядом. Его дым сходит с ума, вторя своему хозяину. Или, может, это дым сейчас рапоряжается разумом Сакаки. Дерьмо… Но мне почти не страшно. Я не боюсь Сакаки, только Майи. А ее больше нет. Пусть от ее голоса меня выворачивает наизнанку, и ноги делаются ватными. Сакаки рассказывает мне о ней и обо мне. Убеждает меня, что она — это я. Я все еще помню, что это не так, но… Но… Сомневаюсь? Совсем чуть-чуть. Сакаки ищет мою слабость, вменяет мне в вину смерть матери, но… Вот об этом я не жалею. Лишь о том, что не могу сделать это снова. Чтобы заставить ее заткнуться, сдохнуть не только в памяти, но и в моей голове тоже. Я всегда ненавидел Майу, всегда, когда перестал любить. Сакаки воскрешает ее в моей памяти и во мне, и его я ненавижу сейчас так же сильно. Я снова прикрываю глаз, чтобы не видеть взгляд Сакаки, полный ожиданием, чтоб стало легче, чтобы представить себе Таку и Мей. Но фокус снова меняется: Фудзиеда здесь. В этом что-то есть, но… Мне не до радости. Теперь я в полной мере осознаю беспомощность своего положения. Сакаки — чертов якудза, не такой уж и старый. К тому же он вооружен и очень опасен. Он бьет Фудзиеду не столько кулаками или ножом, сколько словами. Он рассказывает ему об убийце Мей — о себе, пусть он и был лишь руками Майи. Но Фудзиеда теряет равновесие. Вспышка, хлопок — куртка Фудзиеды пропитывается кровью, он оседает на пол. И вся надежда только на меня, а я стою на коленях у ног Сакаки. Я знаю, что делать. Мне даже не нужно спрашивать его: «Чего ты хочешь?». Но впервые в жизни я сомневаюсь. Не в том, что смогу дать ему то, чего он жаждет, а просто… В себе? Фудзиеда поднимается, с трудом удерживаясь на ногах, хватаясь за перило: — Ты — Эйфория. И я знаю, о чем он. Я понимаю это много лучше, чем Сакаки, который смеется над Фудзиедой. Я лишь на секунду закрываю чертов глаз, чтобы открыть его снова, и теряю из вида все, кроме Сакаки. Так, чтобы остался только он. Так, чтобы я мог быть только для него. Так, чтобы во мне не осталось меня. Я смотрю на Сакаки мягко и нежно, улыбаюсь ему тепло, а он ведется и плывет от моего голоса. Он сходит с ума. Хотя на самом деле уже давно сошел, но лишь смерть Рюдзиро развязала ему руки. Фудзиеда сползает на пол, истекая кровью прямо на моих глазах. Я не могу этого допустить и от того, играю в эту игру дальше. Играю по-крупному. Я уплываю в Майу. Я помню ее, и мне вовсе не хочется называть ее матерью. Но я играю в нее. Играю, утрируя все ее черты, растворяясь… По капле. — Человеческие сердца мягкие, как горсть песка… Слова звучат в моей голове набатом, но я не даю сознанию плыть, я лишь точь-в-точь повторяю за Майей, копируя все ее интонации. — Итак… — ее голос исчезает, и я говорю уже сам, только мои слова существуют, — Нужно быть очень осторожным, когда держишь его в руках… Перед глазами сверкает пронзительная вспышка, и я уже не изображаю, я обнаруживаю это в себе и застываю, но лишь на миг. — И я буду. Мой нежный шепот окружает Сакаки, не оставляя и шанса. Сакаки глядит на меня с восторженной нежностью, с таким поклонением, словно это я возвышаюсь, а он коленопреклоненный, ловит каждое мое слово — только так. Он смотрит на меня, и глаза его горят безумным огнем — я знаю, в чем его настоящее желание. — Я буду новой Майей, — выдыхаю я, — Я Майа. Реальность идет рябью, кто-то смеется, тихонько, но проникая до самой глубины меня, и я уже не понимаю, где я, а где она. Во мне так много от нее, что… Может быть, и нет никакой разницы? Может быть, она — это я. Мы так похожи: я могу в точности воссоздать ее. Я знаю все ее приемы и не просто могу повторить их, даже те, которым она меня не учила — я владею ими. Я — такое же чудовище… Все вокруг полыхает красным, а сердце стучит, как бешеное, но это не может повлиять на мой мягкий голос. Я Майа? Я Това? Я Майа?.. Това… Все схлопывается в одну точку. Я… Майа. Я ненавижу Сакаки все сильнее. За то, что он заставил меня обнаружить и признать это. И его чертово обожание меня не интересует. Он не нужен, а я… так злюсь. Злость пронизывает меня, и ей нет конца, она от чего-то полна ужаса, но страху меня не остановить. Сакаки летит с лестницы вниз, а я улыбаюсь… очень нежно. Фудзиеда смотрит на меня пораженно, но это не имеет никакого значения. Тем более, что я не в форме. В голове пульсирует боль, а к горлу подкатывает тошнота, но я все еще улыбаюсь. — Пойдем домой. Я зову его за собой, и он не может отказаться, он стремительно запутывается во мне, сам того не понимая, но все еще… доверят? Внизу у лестницы, он останавливается — сомневается — стойкий… В его глазах мелькает вопрос. Я поднимаю руку, касаясь его щеки прохладными пальцами — она горит. Я смотрю ему в глаза: — Все в порядке. В полном порядке, — уверяю я Фудзиеду, спускаясь рукой ниже, к его горлу. Это так похоже на любовный жест, на ласку, на предстоящее объятие, я обхватываю его ладонью за шею, тянусь к нему, привставая на цыпочки. Фудзиеда пытается что-то сказать, но его язык прилипает к небу, а пульс набирает темп, разрывая израненное дыхание. И это правильно. Мягкие, как песок. Нужно обращаться с ним осторожно — я лишь нахожу его артерию и, чувствуя под пальцами его бойкий пульс, нажимаю. Фудзиеда оседает на пол. Так просто… Все еще улыбаясь, я медленно поднимаюсь вверх по лестнице, обратно. Я точно знаю, где мое место. Но сначала предстоит спрятаться. Я не хочу, чтобы кто-то нашел меня. Рей стабилизировался довольно быстро, Таку следил за его показателями, но с каждой минутой все больше отвлекался на свой телефон. Фудзиеда обещал позвонить… И Таку доверился ему, ведь Рею нужна была помощь, но чем лучше становилось Рею, тем невыносимее тянулось ожидание. Таку сразу знал, что должен сам найти Тову. Рей, самостоятельно сбросив кислородную трубку, решительно сел и сказал твердо: — Едем. Я справлюсь. Врач внутри Таку не мог посчитать это хорошей идеей, но Таку было все равно, он скинул халат. Пока они с Реем были в пути, Таку не мог до конца подумать об этом месте, но стоило увидеть его и приблизиться, уткнуться взглядом в тяжелую дверь… Таку всегда пользовался боковым входом, кроме самого первого раза. Сейчас Таку знал, что это был лучший поворот в его судьбе — он узнал Тову и получил надежду быть с ним рядом. И Таку был благодарен Тооно: должность личного врача Товы Таку получил по его рекомендации. Тогда Таку просто был согласен на любую работу, и был рад хотя бы лечить мальчика, пусть и ненавидел «Эйфорию», но ведь не смел вмешаться по-настоящему. Рей спешил как мог, но тело еще не слушалось его достаточно, так что Таку первым нашел Фудзиеду. Одного. Таку почти отказало его обычное врачебное чувство, больше всего хотелось заорать: «Ты опять потерял его!» Таку заставил себя: встав на колени, он проверил пульс Фудзиеды, выдернув ремень, перетянул его плечо, но потом не смог — стал оглядываться. Уставившись взглядом наверх, различая провал стальной двери, Таку почувствовал почти ту же тошноту, что настигала Тову. Таку поднялся, сделал несколько шагов к лестнице, но услышал вскрик Рея и обернулся к нему. Отнеся Фудзиеду в машину, они бегло оглядели особняк, но Това исчез, не оставив никаких следов, словно растаял в воздухе, только неестественно извернувшееся тело Сакаки — будь он проклят — и его пистолет лежали на полу. Таку все же заставил себя войти в ту комнату: темную сейчас, все такую же подавляюще невыносимую. Не было ни единого шанса, что Това спрятался здесь, он, должно быть, ненавидел ее, вспомнив все. Следующие дни оказались кошмаром. Жизнь Фудзиеды была вне опасности, зато к ним пришла полиция, возглавляемая к их ужасающему удивлению Эйджи. Они допросили всех троих, но вопросы полиции касались только случившегося в особняке. Ни о наркотиках, ни о платных боях речи не шло. Это заставило Таку облегчено выдохнуть — сдаться властям сейчас он просто не мог. Не тогда, когда Това пропал. Они искали его, спрашивали всех, кого могли, но, естественно, без результата. Таку почти не надеялся, наоборот, им руководило отчаяние. И оно не могло отступить или исчезнуть, но заставляло действовать снова и снова. И, когда это чувство достигло апогея, а Таку в очередной раз пялился в чертову коробку, что разрушила их мир, он вдруг узнал почерк. Эта рука подписывала его чеки. «Он хотел возрождения Майи» — раздалось в голове, и Таку почти сбежал по ступенькам. Выжимая из своей старенькой машины последние силы, он гнал, почти не обращая внимания на знаки, нарушая все возможные правила. Подъем на четвертый этаж этого чертова дома казался бесконечным, но вот Таку снова стоял перед стальной дверью и снова входил. Воспоминание прорвалось к нему: мальчик устало лежащий на кровати, не спящий, скорее на грани потери сознания, слабо моргает и вдруг улыбается ему и шепчет не слышно, едва двигая губами: «Ты пришел». Таку тоже силится улыбнуться: — Конечно, пришел, малыш, — голос прервался, выталкивая ответ и сейчас. Я живу в этой… своей? Нет, но моя заперта, и у меня нет ключа. Все-таки своей? Нет! Своей комнате, там нет окон, и я плохо понимаю, как течет время. День не сменяется ночью, и это точно как раньше. Иногда я проваливаюсь в сон, и рука болит. Во сне я все еще я, и мне снятся кошмары. Они гораздо ярче, гораздо реальнее, чем были, я просыпаюсь в испарине с криком. Я выхожу лишь для того, чтобы найти и подобрать нож Сакаки. Мне кажется, что это было так давно… Мне так страшно, и все вокруг давит на меня. Дверь открыта, но я не могу выйти. Я не хочу выходить. Я снова и снова оставляю чудовище в этой комнате - как и раньше, остаюсь с ним один на один. Моя вина бесконечна, как и странное желание жить, как и ненависть. Я себя ненавижу. Я режу медленно и глубоко, горю… Я следую по всем старым шрамам, а когда они заканчиваются, начинаю новые. Во мне блуждают голоса, и… я не знаю, кто я в каждый момент времени, но все же… Това не был тем, что я есть сейчас, и от того я режу его в остервенелой злости, я ненавижу это проклятое тело, которое не дает мне стать собой, а мальчишке кануть в лету. Но мне так… скучно… И больно. Боль преследует меня повсюду, бежать от нее бесполезно, и я чувствую ту же беспомощность. Я уже и не помню, что дверь открыта. Но она все еще душит меня, а я все еще заставляю ее оставаться в чертовой комнате. Где больше нет Юзуки Мей. Куда больше никогда не войдет Таку, принося с собой облегчение. Таку! Таку!!! Голос внутри орет, вырывая нож из моей руки. Мое тело вскрывают с искусством и нежностью маньяка, и с мягкой улыбкой. И меня уже нет, я существую только во снах. Все они окрашены красным и звучат гулом голосов. В них больше нет места ни для Мей, ни для Таку. «Только я, — шепчет голос внутри. — Ты можешь выбрать только меня, потому что, как бы ты ни старался, как бы ты ни бежал, как бы ни контролировал и ни скрывал, как бы ни выделывался — ты похож только на меня. Ты — это я.» Я дышу полной грудью, и так отчаянно скучаю, но что-то удерживает меня в этой комнате, где нет ни единого развлечения. Ни зрителей, ни дыхания, ни восхищения, никого, кто мог бы заполнить мою пустоту. Я все же не жалею о Сакаки. Я просто… Жду. Любая моя мысль считается поступком и карается, но… это не так уж плохо, это позволяет боли вылиться изнутри наружу, принося временное облегчение. Я так надеюсь, что никто не придет. Но мой голос все слабее, я так же бесполезен и беспомощен, как всегда рядом с ней. «Тебя нет, » — шепчет голос так нежно и ласково. Я падаю… мне так жаль, что я все еще жив. Мы ненавидим друг друга. Я гасну. Я восхожу. Все эмоции так близки и полны, что их трудно контролировать, они бьют через край. Мне так нужен кто-то… кто угодно, но немедленно, сейчас! Я в нетерпении кривлю губы. Мне не нравится проводить время в одиночестве. Я жду, и у меня есть план. Когда дверь открывается, я вздрагиваю от предвкушения, но лишь поднимаюсь и отхожу в тень, не определяя своего присутствия. А сердце бьется часто-часто, словно кто-то стучит в мою грудь изнутри, отчаянно и жадно, ненавистно, пытаясь убить меня, надеясь разорвать грудную клетку и выйти наружу. Но… Я знаю, что там никого нет — только… я. И что-то во мне знает эти шаги, но я знать не хочу. Подойдет, кто угодно. Мне больше не будет скучно и одиноко. — Ты пришел… — шепчу я тихо и ласково, почти пою, так умеют только сирены. Но я — лучше. Я — вся суть, я — желание, я — эйфория, я — все то, что каждый хочет получить, я — отражение и абсолютное сокровище. Я могу меняться, как вода, и вы увидите лишь то, что хотите видеть. Меня нельзя не любить. Когда я слышу ответ, приходиться сжать кулаки и зубы. Почему? Почему он?! Я не узнаю его по шагам, но теперь у меня есть больше памяти. Такой вежливый, такой беспрестанно уважительный, аккуратный и… профессиональный. Такой серьезный. Он даже не влюбился. Так странно. Зато всегда приходил делать свою работу по первому зову, быстро, четко, безукоризненно. У меня не было и шанса пожаловаться, придумать, как сменить его… Тем более, что он действовал на Харуто снова и снова. Кому нужна пустая и безжизненная кукла, а Мурасе, как и Мей, будили в Харуто жизнь. Только вот… он не убеждал его сбежать. Тогда, но не сейчас. И оттого лишь интереснее, как все же заполучить его себе? Как все же увидеть, что и он тоже…? Как это знать, что я побеждаю и в этом? Я молча поворачиваю изнутри ключ, найденный мной в тумбочке, на замок. Теперь Мурасе мой. Неугомонное сердце пропускает несколько ударов, словно решившись хоть в этом мне не мешать. Следовало бы сразу сказать, что я не его «малыш», но это вовсе не то, что он хочет услышать: — Это так… хорошо, что ты пришел, — шепчу я, — теперь… все будет в порядке. Я медленно приближаюсь к Таку, и тело мое странно горит от желания. Хотя нет, не странно… мне нужно его, мне нужно чувствовать и видеть его чувство… Его аура не подводит, она колыхается, переливаясь. Мне нравится смотреть. Таку узнавал и не узнавал голос, точнее… Он не мог до конца понять, который это из голосов? «Он играл для него, отвлекая, он сказал то, что Сакаки хотел услышать. Он сказал, что он — Майя, » — это то, что рассказал Фудзиеда. «Он ведь просто замена. Суррогат. Синица в твоих руках, вместо журавля, » — это то, что неизменно и уверенно повторял Тооно. Голос Товы дрожал, он менялся, как будто начинал говорить один, а заканчивала другая. Таку оглянулся, ища Тову взглядом. Комната больше не была темной, она освещалась знакомым красным светом, и Таку увидел… Он знал, что перед ним Това, но он двигался в точности так, как его мать. Узкое кимоно, которое она часто предпочитала, придавало ее походке особый стиль, и было странно смотреть, как Това в своем свободном пальто досконально копирует ее, как двигаются его руки… — Това! — окликнул Таку резко, рассчитывая, что это отрезвит Тову, заставит сосредоточиться. Тооно всегда ошибался: Таку не был влюблен в эту женщину — он ненавидел ее. Как бы она ни вела себя, как бы ни обволакивал ее голос и взгляд, Таку ничего не стоило видеть перед собой другое. Немного угловатые, нетерпеливые движения, грустные глаза, смотрящие на него… И на самом деле точно так же затягивающие в себя. — Това! — повторил Таку твердо. — Я пришел за тобой. Чем больше он упрямится, тем больше я хочу. Мне нужно увидеть, как его унесет мной, моей волной, как он забудет обо всем, и останусь… только я. Это неожиданно, так хотеть его, словно он особенный, но мне неважно с кем играть. Он пришел, и он останется. От его слов кровь стынет в жилах, и стук сердца вновь набирает бег. Но я ничего не боюсь, я рассматриваю его. «Я могу дать, то что ты хочешь…» Я выхожу на свет, теперь он озаряет меня сзади алым маревом, я точно знаю, как это выглядит. Лишь мой силуэт в алой темноте и ничего больше. Он старается контролировать, но видит, и дышит так сладко и жарко. — Да, это я, — отвечаю я. Я нахожу его руку, оказываясь так близко, что его дыхание касается моих губ. Я чуть прикрываю глаза, чтобы открыть снова. Моргнув и чуть склонив голову набок, я улыбаюсь. — Как хорошо, что ты пришел! Я говорю страстным шепотом, ловлю его ладонь и взгляд, увожу его за собой к постели, не замечая, что мое тело идет мелкой дрожью, а все волосы на нем становятся дыбом, словно желая дотянуться до Таку. Ты… хочешь его? Его? В голове колышется легкий смех: «Будет.» Я цепляю доктора взглядом и увожу за собой. Я знаю, чего ты хочешь, как ты хочешь… И знаю, чего хочу я. Я хочу забрать его у его фантазий. Глупость какая! Это я — то, что нужно всем, и самый стойкий не устоит — я угадаю. Невинность и страсть, что может быть лучше? Таку сжал ладонь Товы и настойчиво потянул его к себе, на мгновение что-то щелкнуло, вспыхнуло внутри… Таку прижал Тову к себе, обхватил его руками, притягивая за затылок к своему плечу. Новое воспоминание, совсем свежее уводило за собой. Обнаженный Това тянется к нему, не давая встать, бормочет, что можно немного и опоздать, скользит рукой к груди, и Таку поддается, переворачивается, оказываясь сверху. — Я так скучал, — прошептал Таку. — Так испугался за тебя. Прости меня, малыш. Я должен был… Таку тяжело вздохнул, он не мог не чувствовать возбуждения сейчас, Това неизменно заводил его: и когда становился резким и требовательным, и когда бывал расслабленным и соблазнительным, как сейчас… В этой комнате Таку не мог отделаться от тревоги, но все же перед ним был Това. — Пойдем домой, малыш, — Таку не нашел в себе сил отстраниться. — Здесь так много воспоминаний. Хочешь поедем в мою квартиру, чтобы ни с кем не столкнуться? Таку обнимал Тову, и его ощутимо вело. За эти недели они занимались любовью так часто, что Таку мучительно переживал все дни без Товы еще и поэтому. Ему не хватало его близости, возможности обнимать его, поддаваться этому соблазнительному шепоту, утопать в Тове. Он ведется, его голос дрожит, я не слышу этого, но вижу в колыхании его ауры. Это так… Нужно? Я не собираюсь рассеивать его грезы, наоборот. Мне так нужно выйти отсюда, а это повод. И никакого внутреннего сопротивления? Так смешно… Но я не смеюсь, я лишь приподнимаю голову и провожу языком над ключицей Таку. Это странный жест, но он так… напрашивается? Я тихо киваю, не поднимая головы, позволяя ему так прекрасно увести меня отсюда. Мне нужно больше! Я следую за Мурасе по пятам, но все же веду его за собой, чувствуя его нетерпеливое желание. — Куда угодно, только… чтобы никто не помешал. Податливое и тихое согласие. Приказ, и Мурасе может лишь подчиниться. Ему не остается ничего, кроме как подчиниться. Коробочка открывается… Давая мне свободу, и я дышу, но… мне совершенно не хочется сбежать. Мне нужно почувствовать его внутри, нужно увидеть, как он утонет во мне. Так, что как ни барахтайся — не выбраться. А ему нужно решать, нужно идти вперед, и я позволяю ему вести, превращаясь в ожидание момента, когда его все-таки сорвет.