***
— Догоняй! Малфой убегает далеко вперёд, прямо к волнам, и Гермиона теряет его силуэт посреди ночи. Вода и небо смешиваются в единый холст, и только пена, ласкающая песок, помогает отличить одно от другого. — Пока ты найдёшь меня, я сто раз успею сделать так, — он подбегает сзади и хватает её, ловко вскидывая к себе на плечи. От неожиданности Гермиона вскрикивает, а затем начинает громко смеяться, заполняя целый пляж своим присутствием. Малфой боится признаться, насколько ему это нравится. — Не могу поверить в такое предательство, — произносит она, когда Драко наконец опускает её на тёплый песок. — Лгунья, — он аккуратно притягивает её к себе и, наклонившись, целует в губы — будто впервые. Это последняя ночь здесь, уже завтра им предстоит вернуться обратно, ведь ничего их здесь уже не держит. Но чем меньше времени, тем слаще каждая минута. Гермиона боится что-то из всего позабыть, боится, что что-то сотрётся. Случись так, это будет слишком жестоко по отношению к ней, потому что она каждой клеточкой тела хочет запомнить эти несколько дней. Ничего не приносит ей столько удовольствия, сколько пальцы Драко, скользящие вниз по спине, предвещая о новых эмоциях. Эти ощущения теперь как наркотик, всякий раз ей нужно больше прикосновений и более глубоких поцелуев. — Здесь часто прогуливаются среди ночи, — улыбаясь, произносит Драко, не намереваясь останавливаться, скорее подначивая девушку. — Сегодня они увидят кое-что стоящее, — серьёзно отвечает Гермиона и только сильнее к нему прижимается. Безумство. Наваждение. Что она станет делать, когда всё кончится? Куда ей девать свои мысли, свои чувства, свои руки? Кого она станет обнимать? Уже завтра ей не к кому будет прижаться. Малфоя не будет рядом, их пути разойдутся, и всё окажется просто сном. Прекрасным, волшебным, но сном. В следующий раз, быть может, они вспомнят друг о друге спустя ещё десять лет, когда им захочется что-то поменять или сбежать от чего-то. Они придут друг к другу и зароются в объятиях, как в убежище. Малфой и этот райский уголок стали её убежищем. Настоящим спасением от самой себя, потому что здесь Гермиона была немного другой. Всё ещё Гермионой Грейнджер, но менее беспокойной и зацикленной. Свобода здесь царила во всём. В людях, в природе, в танцах, в еде. Драко удивительным образом подходил к любому месту, он везде был кстати. В Лондоне — хмурый и одинокий, в Рио — свободный и живой. Ей нравятся оба Малфоя: они оба позаботились о ней, когда она даже сама ещё не понимала, что именно ей нужно. Он понял, она не знает как, но он понял, как ей помочь. Ей не пришлось просить ни о чём, она была так чертовски благодарна ему за всё, что он дал, за всё… Но за эти горячие поцелуи на теле Гермиона благодарна больше всего. Весь мир будто пылает, всё в огне от этих касаний. Глубоких ощущений, рождающихся в глубине живота, особом такте их тел, прижимающихся друг к другу, находя новые пути сближения. Малфой находит её в темноте без малейших сложностей, словно давно заученную поэму. Забава бывших любовников — стать нынешними. Она никогда не чувствовала такого: когда тело обмякает в руках другого человека, соглашаясь на всё, абсолютно на всё. Полное доверие и контроль. Гермиона не хочет и не собирается впускать в голову ни одну мысль, они будто сами ушли… В руках Драко она плавится, будто солнце только взошло, накаляя до предела всё, что находится под небом. Луна не помогает им остыть, ночь лишь сильнее распаляет то, что прячет в тени день. Малфой опасается, что они останутся здесь, под ночным небом, даже когда вернутся домой. Пальцы Драко ловко стягивают с Гермионы короткое платье, оставляя её в одних трусиках. Прохладный океанский бриз заставляет соски девушки затвердеть, делая касания к груди ещё более желанными. В голове Драко один только шум волн и тихие вздохи Гермионы. Она совсем растаяла в его руках. Он садится на песок и усаживает её сверху. И это лучший вид, что только могла предложить сама жизнь. Тонкие пальцы девушки хватают его за плечи, в то время как Малфой медленно отодвигает трусики Гермионы и вводит в неё свой член. Она тёплая и влажная — как раз то, что надо. Никто из них не прерывает молчание, это ни к чему. Словами можно сказать не так много, сколько молчанием. Оно бывает громким или удушливым, приятным или необходимым. Это всё не похоже на то, что происходит сейчас. Гермиона не хочет прерывать тишину между ними даже собственными стонами. Их медленный, тягучий танец ей нравится до искр в глазах, до громких криков, до яростных рывков, но всё это слишком легко. Им обоим хочется сохранить момент, связанный только с их телами и даже душами. Никаких разговоров, даже дыхание и то — будто становится тише, несмотря на колотящиеся сердца. Мысли Грейнджер, понемногу возвращавшиеся к ней, теперь о том, что, возможно, совершенные версии их самих останутся здесь, даже когда пляж опустеет. Наверное, вечность не для всех моментов, но определённо для этого. Определённо.***
Тоска накрывает Гермиону вечером следующего дня, когда она возвращается в свою квартиру. Там абсолютно тихо, и эта тишина не сравнима со вчерашней. Она хочет расстаться с этим саднящим чувством, но оно такое сильное… Грейнджер ведь сама отвергла предложение Малфоя остаться ещё ненадолго у него, чтобы привести свои дела в порядок, но времени на побег у неё было предостаточно. Больше бегать ей не позволяет характер. Драко выглядел разочарованным, но всё же отпустил её, как она того и хотела. Грейнджер смотрела ему в спину, смотрела долго и силилась не заплакать, как последняя идиотка. К чему это всё? Чёрт возьми, она умудрилась закрутить курортный роман. Какая нелепость! Гермиона разрывает себя на части, пока сравнивает две совершенно разные тишины. Почему они так не похожи и каждая по-своему сводит её с ума? Она больше не вернётся к тому покою и небрежному отношению к собственной жизни. Ей больно: она потеряла в этот день слишком много. Теперь у неё пропасть между ней и Малфоем, между ней и друзьями и между ней и самой собой, как бы это ни звучало. В тот миг ей всего лишь хотелось, чтобы голос Драко разорвал эту раздражающую тишину и позвал её по имени куда-то прочь, далеко отсюда. Но никого не было, кроме неё самой, и это пугало. Вот теперь она точно совершенно одна. Во всех смыслах.***
День, проведённый наедине с собой, пошёл ей на пользу. Гермиона сделала несколько домашних уходовых процедур, выспалась и отвлеклась на кино и книгу. Всё было нормально. Ей оставалось только поговорить обо всём с друзьями и семьёй. Девушка думает, что оставит разговор с родителями напоследок; говорить с Гарри и Джинни прежде, чем она увидит Рона, будет странно, поэтому она решает начать с самого сложного. Со своего бывшего жениха. У неё нет оправданий, кроме отсутствия желания провести с ним жизнь. Грубо и даже жестоко, но совершенно правдиво. Ведь теперь ему эта правда нужна, верно? Гермиона знает одну вещь наверняка — она будет защищать только себя. Она будет себя защищать. Грейнджер никому не позволит судить себя, а если станут осуждать, что ж, она научилась оставлять в прошлом некоторые ощущения, научится оставлять и людей. Атмосфера в доме теперь не давит на неё. Тишина прежняя, будто никто не касался этой квартиры и её жизни в целом. Могут ли её друзья хотя бы предположить, где она была всё это время? Ко всему прочему Грейнджер надеется, что никто не объявил её мёртвой или без вести пропавшей. Ей начинает казаться, будто жизнь подарила ей шанс начать заново ровно с того места, с которого она свернула не туда. Гермиона находится в предвкушении того, что ожидает её, как только поговорит со всеми и объяснит свои чувства. Поймут её или нет, жизнь продолжит свой ход — это ей нравится, даже очень. Ничему пока нет конца, многое можно изменить или исправить, но Гермиона множество вещей хочет вообще никогда не пробовать, а что-то ввести в свою жизнь как данность. Малфой мог быть этим постоянством, но не стал, и Гермиона пообещала себе, что не станет омрачать то прекрасное, что было между ними дурацкой тоской от невозможности всё продлить. Как бы ей ни хотелось себе помочь, к вечеру мысли снова возвращают её на пляж, в Рио. К горячему песку и звёздному небу, ярким вспышкам красок и вечному лету. Время, проведённое там, останется с ней навсегда. Разве это не прекрасно? Гермиона собиралась лечь спать, когда входная дверь заскрежетала от поворота ключа. Девушка моментально поднимается с места, словно находится в чужом доме, в чужом халате. Спустя пару секунд на пороге стоит Рон — не менее удивлённый, чем она сама. — Рон, — одними губами произносит Гермиона. Он стоит как вкопанный, но девушка знает, что разговор на пороге — не лучший разговор. Ей нужно услышать его голос. Пусть даже крик. — Где ты была? — неожиданно спрашивает он. — Далеко отсюда, — она говорит правду. Ложь теперь ни к чему, она и прежде не обманывала его, теперь тем более нет необходимости. — Например? — Рио-де-Жанейро. Может, ты пройдёшь? — она приглашает его жестом в гостиную. — Что? Зачем ты отправилась в такую даль? Для чего, Гермиона? — Это была необходимость. Моя личная, — уточняет Грейнджер, прежде чем Рон перебил бы её. — Это касается только меня, только моей жизни. — Так, значит, — он делает два шага вперёд, — я к твоей жизни больше не имею никакого отношения, верно? — Рон, после всего… Ну о чём мы? Я не совершила ошибку или глупость, я приняла решение. — Нет, Гермиона, нормальные люди это и зовут глупостью. Сумасбродство какое-то. Её смешат его последние слова. Гермиона не нуждается в оценках других людей, даже близких. Особенно когда они выставляют её сумасшедшей лишь за принятие решений, касающихся её жизни. — Ты имеешь полное право злиться на меня ещё очень долго, но ты не можешь говорить так только из-за обиды. Разве это не касалось моей жизни? Как я могла оставаться равнодушной и терпеливой, когда всё идёт не так, как я хочу? — Но это касалось и моей жизни! Как ты могла выбросить меня, не посчитавшись ни с кем? Он стоит на месте, будто любой шаг вперёд делает только больнее. — Почему ты просто не оставила всё как есть? — Потому что я была бы несчастна! Рон… я и была несчастлива. Но это трудно понять, когда все твердят, что я должна быть довольна своей жизнью. Мерлин. Ведь она слышала это столько раз. Даже не сосчитать. — В теории это так, но на деле я не понимала, кем я ложусь спать и кем просыпаюсь. Но я отстранялась от собственных переживаний, боялась правды, и она настигла меня в самый неподходящий момент. Хотя, знаешь, не такой уж и неподходящий. Уизли только усмехается её словам и грубо стирает несколько слезинок со своего лица. — Рон… прошу тебя, пойми только одно — я никогда в жизни не хотела причинить тебе боль. Никогда. Прости меня за то, что это решение зацепило и тебя, но я правда не могла иначе. Мне жаль, что я не поняла этого раньше. Я не хотела, чтобы так вышло. — Наверное, это правда, — заключает Рон. Он поворачивается спиной и медленно делает несколько шагов к выходу. — Я заходил на всякий случай, или… не знаю, если честно. Надеялся застать здесь картину из прошлого. В общем, твой кот у твоих родителей. Ключи оставляю… Он кладёт их на небольшой столик у двери и оставляет на девушке тоскливый взгляд. Ничего не будет как прежде. Или будет, но очень нескоро. — Рон… — Мне нужно время. Много времени, Гермиона. Я так просто с этим не справлюсь. Увидимся. Уизли закрывает за собой дверь, оставляя Гермионе только тишину. Всё ту же — душную и неприятную.