1811 год.
Кострома.
— Недавно приобрёл десяток крепостных. Отборные мужичины-умельцы, да пара баб покрупнее. Детей не брал, сами знаете-с сколько мороки от воспитания чужих, а прибыли никакой, — барин глянул через плечо на собеседника, выискивая в холодных глазах того понимание. — А главное, что достались они мне по дешёвке, представляете-с? Барыня Ивановская разорилася да и решила хоть на чём-то монету получить - стала крепостных раздавать чуть-ли не даром, — он охнул и широко улыбнулся - чужое горе стало для него праздником. Они шли неспешно по барскому дому, оглядывая без того знакомые палаты и беседуя, чтобы скоротать время до обеда. Гость - одетый во всё чёрное, в небольших овальных очках с необычно тёмными стёклами - шёл чуть позади хозяина и был абсолютно не заинтересован в монологе того, он лишь следил взглядом и кивал, имитируя всепоглощённость общением. Чем ближе к окнам они проходили, тем чётче было слышно непонятный шум с улицы. Заметив интерес в настороженном выражении гостя, Акакий предложил выйти на балкон - подышать. Их взорам открылась откровенно жестокая картина: посреди двора стоял ободранный столб, а рядом, привязанный к нему за руки выше головы, на коленях сидел совсем молодой парень; его глаза были сжаты от нестерпимой боли, но он молчал, не издавая ни звука; за его спиной с розгами в руках ходил бородатый мужичина; вокруг столпилось много людей: и дети, и бабы - все желали посмотреть на сие ужасное развлечение. Народ жужжал как улей, затихающий лишь при свистящем полёте розг, и вновь оживающий при паузах, охающий и ахающий так, словно удары приходятся по ним. Детям закрывали глаза, а женщин приобнимали и хлопали по плечам, в попытке успокоить. — А что этот юноша натворил? — нарушая обоюдное затишье, поинтересовался приезжий князь. Он видел этого крепостного и в прошлые свои приезды - запоминающийся тип: светло-рыжий и неимоверно серьёзный для своих лет. Даже сейчас взгляд юноши был сосредоточен и вкопан в землю, словно не живой вовсе. — Как что-с, Игорь Львович? Этот мерзавец распространял бздошные слухи о нашем Великом Государе и к тому же имел наглость рисовать сатирические карикатуры к своим же небылицам, — Акакий удивлённо развёл руками и нахмурился, перекидывая взгляд с гостя на виновника. — Его повесить надо было за такое, да больно-с хороший работник, прибыли приносит за пятерых, — он заговорщически зароптал, но после перешёл на превозносящий тон. — Так что, всего двадцать плетей - знак моего милосердия. Лёва отметил для себя весьма странное понятие милосердия барина, но комментировать его не стал, вместо этого сосредотачиваясь на акте этого самого "милосердия". Кажется, отзвенело уже более двадцати плетей, но никто не смел об этом заикнуться. Мужик, отвечающий за наказание, приметил барина и смекнул, что стоит постараться пред гостем и всё же выбить крики боли из молчаливого преступника. С новым ударом три кожаных хвоста с большей силой прошлись по хребту провинившегося, обрывая на нём рубаху, что прежде могла сойти за белую, и оставляя красные полосы, переходящие в кровяные потёки. Лица крепостного не было видно с высокого балкона, его не было видно и близстоящим паренькам; прямые как солома волосы скрывали его полностью, возможно было различить лишь крепко сжатую челюсть. Он не издавал звуков и понять, что он до сих пор жив можно было лишь по тяжело вздымающейся спине, на которую страшно было смотреть. — Акакий Афанасьевич, обед подан, — на балкон неловко заглянула полная женщина, несколько обеспокоенная тем, что могла прервать хозяйский разговор. — Пройдёмте-с? — предложил барин, явно гордый собой, за что показал гостю сие зрелище. Народ с барского двора стал расходиться. — Конечно, но для начала позвольте мне отлучиться на несколько минут, — деликатно улыбнулся князь, по-змеиному неотрывно наблюдая, как искалеченного парня оттаскивали двое мужиков. Живой ли он? — Да-да, конечно, Игорь Львович, усадьба в Вашем распоряжении, — слащаво расстелился Акакий, пропуская гостя первым выйти с балкона. Он старался поклониться как можно ниже, сказать как можно вежливее, чрезмерно прислужливо мельтеша рядом, ради снисходительного признания князя, что уже несколько лет упорно его словно бы не замечал. Бортник ускорил шаг в коридоре и живо скрылся с глаз хозяина, который сразу изменился в своей милости и принялся бранить женщину, что приглашала их на обед. Лестничный пролёт, и он оказался в парадной зале, уверенно следуя в сторону главных дверей. Двор пред домом оказался пуст, люди разошлись по своим хатам, подтверждая своей покорностью, что подобные демонстрации не редкость и уже вполне вошли в быт местных крепостных. Кажется, всё решилось само собой. Столб посредине был исполосован от ударов плети, в некоторых ложбинках ещё блестела не свернувшаяся кровь, да и на земле рядом её было немало. Стоял ощутимый металлический запах, смешанный с грязью и послевкусием влажной древесины. Лёва неспешно следовал за почти видимой линией запаха крови, бесшумно проходя мимо дворов крепостных домишек: на одном из них верёвки, а на них бельё, пахнущее тиной, следом скотный двор: свиньи, козы и даже пара коров в одном загоне - пресквернейший запах. Для Него запах крови был сильнее. Ещё пара домишек и он оказался у нужного двора. Спиной к ограде, сильно сгорбившись, сидел тот самый рыжий паренёк, рядом с ним мельтешила девушка чуть старше него самого, она что-то причитала себе под нос, очень бережно и осторожно проводя мокрой тряпкой по изрубцованной спине, смывая кровь и промывая раны. Они не заметили внезапно подошедшего гостя, внимание к которому привлёк скрип калитки. Девушка встревожено обернулась. Господин одним своими аристократическим видом вызывал страх. Одетый во всё чёрное, в тёмных очёчках и резной тростью - сильно выделяющийся из общей картины простых хат. — Игорь Львович, — девушка подскочила и, резво обернувшись, поклонилась, пряча руки за спину. Князя поимённо знали все крепостные и раньше, когда он проходился с хозяином по деревеньке каждый здоровался с ним, иначе получал десять плетей. — Пóлно. Твоего господина здесь нет, а мне ни к чему это излишнее поклоничество, — Бортник поднял ладонь в останавливающем жесте и чуть склонил голову в бок, пряча недовольный взгляд. — Оставь нас. Мне нужно поговорить с твоим братом наедине. Девушка спохватилась, кивнула, живо глянув на брата, словно спрашивая что тот опять натворил, и скрылась в избе. Возможно, останься она с ними всё сложилось бы иначе, но прошлого не вернуть. — Как тебя звать? — убедившись, что никто не подслушивает, поинтересовался Лёва, подходя ближе к даже не сдвинувшегося с места парню. Он сидел, понурив голову, явно не желая говорить с кем-либо, тем более с кем-то из "господ". На нём уже не было тех ошмётков, что прежде можно было бы назвать рубахой, спина при ближнем наблюдение оказалась ещё страшнее, чем можно было предполагать с балкона; поверх белых, совсем старых шрамов, накладывались чуть поджившие и, кажется, ещё гноящиеся, которые, в свою очередь, перекрывали совсем свежие - грязные и кровоточащие раны. Не обернувшись, он ответил: — Максим, Максим Андрющенко, Ваше благородие, — обращение сочилось неприкрытым недовольством, он и не пытался скрыть своей неприязни к "высокопоставленным птицам". Хоть со званием Максим и не попал, для Князя это не имело значения. Титулы и чины были для него делом не столь важным, как качества самих людей. — За что же тебя так жестоко наказали, Максим? — За правду и умение держать кисть в руке. Мои слова не понравились Акакию Афанасьевичу, — крепостной продолжал бурчать куда-то себе в ноги, не собираясь удостаивать собеседника взглядом. Дерзкий, прямолинейный, опасный. Эти качества хороши, лишь когда они за тебя, а не против. Бортник подошёл ещё ближе, проводя кончиками пальцев по свежим ранам, нарочно тревожа их. Это стало последней каплей вспыльчивого юноши, который моментально подорвался с места и хотел было кинуться на Князя, но, успев лишь схватить того за лоскуты ворота, внезапно замер перед самым его носом, резко изменившись в лице: первозданный гнев сменился на животный страх. Лёва не шелохнулся со своего места, прикладывая вымазанные кровью пальцы к губам и неспешно облизывая их, наблюдая, как напуганный взгляд двух зелёных блюдец напротив опускается и находит источник невыносимой боли. Острый кинжал вошёл глубоко под рёбра крепостного художника, пробивая лёгкое и задевая ещё пару органов. Тот вовсе этого не ожидал и в негодовании нахмурил брови, отхаркиваясь кровью. Ноги подвели, но нагрузку с них перехватила чужая рука, пережавшая раны на спине. Боль и страх парализовали, оставляя лишь возможность видеть напавшего. А может, это его взгляд? — Ты хочешь жить вечно свободным человеком или предпочтёшь сдохнуть псиной, не имеющей права на голос? — Князь даже не сменил интонацию, всё с тем же холодным спокойствием разглядывая волевой подбородок, который теперь был беспомощно ослаблен. Глаза трепетали, ища в лице аристократа смысл, речи того звучали слишком безумно. Вопрос был риторическим, ясно что всякое живое существо будет до последнего бороться за свою жизнь. — Пей, коли хочешь жить, — он живо прижал к губам крепостного своё кровоточащее запястье, щурясь и даже скалясь от собственного интереса к процессу. Никогда прежде ему не приходилось обращать людей, так что не было уверенности в том, что это сработает. В любом случае этот юнец - здесь не жилец. Лицо Макса, искажённое от боли, скривилось ещё больше от отвращения. Но слабость взяла своё: губы разжались, пропуская холодную кровь, опалившую горло. На вкус она сильно отличалась от человеческой; не было привычного привкуса металла, скорее уголь или земля. Она жгла изнутри, переплавляя внутренние органы во что-то иное и доставляя неменьше боли, чем клинок, побывавший под рёбрами, а теперь небрежно брошенный на землю. Бортник наблюдал за тем как закатываются глаза и ослабевает тело в его руках. Кажется, смерть победила. Он отпустил парня на землю, беспристрастно глядя сверху вниз на недвижимое тело, с перепачканным в крови лицом. Что-то подсказывало, что он больше не встанет. В мыслях промелькнула даже некая горечь к судьбе юноши, столь младого и дерзкого. Чем-то, а точнее кем-то приходиться жертвовать во имя новых знаний, не так ли? Трость, ранее повешенная на предплечье, перелегла в руку и стала опорой для Лёвы, нагнувшегося за кинжалом. Он подхватил оружие и хотел было подняться, чтобы поскорее покинуть место преступления, но за запястье его перехватила холодная рука "покойника", который внезапно сел, немощно хватая воздух ртом. Лица обоих были преисполнены удивлением. В ужасе распахнутые глаза Макса бегали по убийце-спасителю, пытаясь свыкнуться с новыми ощущениями. Крепостной спохватился и обеими руками стал ощупывать свой торс, не понимая почему до сих пор способен шевелиться. Раны не оказалось, лишь лёгкий надрез, который стремительно затягивался. — Получилось... — на выдохе поразился Князь, мягко улыбаясь и поднимаясь с земли. Первый обращённый почти за сотню лет - это явный неопровержимый успех. Это был не импульсивный порыв справедливости, а весьма сбалансированное и обдуманное решение, которые принято считать экспериментом, в исходе которого в любом случае решается судьба крепостного. — Как ты себя чувствуешь? — он нагнулся к парню, большим пальцем, против воли, оттягивая верхнюю губу того, дабы проверить наличие клыков, кои небольшого размера выскользнули, заостряясь на конце. Это действие навело лишь больше смятения в душе парня. — Что ты сделал со мной!? Почему я жив!? — он одёрнул голову из рук Князя и резво поднялся на ноги, опуская взгляд на окровавленные руки обоих. — Окаянный колдун! — Макс нахмурился и стал оглядываться, чтобы найти чем защититься. На дом были облокочены вилы, но не суждено до них дотянуться; прежде, чем он додумался бы позвать на помощь, Бортник схватил его за подбородок и припёр к брёвнам стены дома, затыкая рот ладонью и ядовито шипя. — Тише-тише, мой юный друг. Ты живой, потому что я обратил тебя в вампира. Да-да, не смейся, в самого настоящего вампира. Ты мне приглянулся: самоотверженный, стойкий, честный. Те качества, которые я хотел бы, чтобы ты не забывал, — мягко, почти ласково, шелестел Лёва, не давая крепостному и возможности сдвинуться с места. Видя в глазах напротив недоверие, он улыбнулся, нарочито по дикому обнажая две пары клыков. — У тебя есть два варианта: либо я тебя прямо сейчас убью окончательно, либо дам тебе сожрать твоего барина и ты останешься у меня во служение, но гораздо свободнее, чем здесь. Выбор за тобой. Бортник отпустил парня и сделал несколько шагов назад, расправляя руки, дабы показать свободу выбора, но мысленно готовясь стрелять из револьвера, что был спрятан во внутреннем кармане. Резкость юноши делала его весьма непредсказуемым. Андрющенко выдохнул, но звать на помощь не стал, лишь недоверчиво потянулся к своим губам, нащупывая такие же острые клыки и шумно сглатывая. Теперь не только приезжий господин казался ему безумцем, но и он сам. — Сожрать? Акакия Афанасьевича? — это звучало дико и неправильно, но что-то внутри подало знак, похожий на голод, но какой-то иной, требующий человеческой крови. Это лишь больше напугало обращённого. — Да, именно так, в самом прямом смысле этого выражения. Ты ещё слаб, не смотря на свою форму, и тебе нужна кровь, чтобы излечить свои раны, — он говорил спокойно, словно поедание людей было в порядке вещей. Глаза же ещё раз, не вольно обошли обнажённый торс, покрытый липкой кровью и потом страха. Хоть лицо и кривилось от отвращения, страха и непонимания, у Максима на лбу было прописано его желание жить, желание быть вольным, желание делать то, на что он способен на самом деле, а не только что прикажут господа. — Пойдём, — Лёва увидел согласие, в том, что не получил моментального ответа. Теперь дело за малым - закрепить сделку кровью. Он направился в сторону поместья, не оглядываясь через плечо, не проверяя пошёл ли за ним парнишка, зная точно, он пойдёт до конца. Люди пугались вида кровавых прохожих, убегая со дворов, чтобы не видеть чего-то лишнего и не попасть позже под следствие о чьей-либо смерти. Барин не любит лжецов, так же сильно как не любит крыс, а понять когда какую маску надеть очень сложно, поэтому лучше вовсе избегать какого-либо шуму. Бортник свободно зашёл в поместье, вальяжно проходя в столовую и сразу направляясь на хозяина имения, сидящего во главе длинного стола в ожидании спутника. Пряча руки за спину, он скривил миловидную улыбку, когда заметил на себе чужой взгляд. Барин не сразу обратил внимание на кровавые следы, которые оставлял за собой гость, когда же тот оказался близко стало поздно. — Игорь Львович, вот и Вы, мы уже было начали волноваться о том, что Вы заблудились... А это Вы в кухне испачкались? Мясник по всей видимости был очень неаккуратен, — Акакий Афанасьевич сделал акцент на кровавых лужицах, оборачиваясь на гостя через плечо; тот уже обогнул хозяйский стул и был за его спиной. — Не беспокойтесь, он будет-с наказан- А что ты здесь делаешь!? — в комнату медленно забрёл Максим, шедший след в след и всем своим обнажённо-кровавым видом приводя в ужас тирана-хозяина, который встревожено подскочил со своего места. — Почему ты здесь и почему в ТАКОМ виде!? Что ты себе позволяешь!? — он засуетился и хотел было искать защиту в лице Князя, наткнувшись на каменную грудь того, на что сильные руки сжали его, словно тиски, отрезая возможные пути отступления. Внезапно сзади дёрнули за волосы, принуждая запрокинуть голову и открыть шею. Холодный металл резко вошёл в напряжённую плоть, перерезая мышцы и протыкая горло. Крик потух в груди так же быстро как и зародился, во рту стала скапливаться кровь, она же быстро струилась по белой рубашке, вышитой красивыми узорами. Воздух встал, загруженный грязной медью. Лёва стоял вплотную позади дворянина, удерживая его голову и тело, пока глаза неотрывно гипнотизировали крепостного, внезапно оробевшего при виде чужой крови. Небесные радужки сверкали, скашиваясь на плещущий фонтан горячей пищи, что так безбожно пропадала, пропитывая дорогие одежды. — Чего же ты ждёшь, Максим? Давай, ты этого действительно хочешь и ничего постыдного в этом нет - это твоя новая сущность, — голос сильно изменился и теперь походил больше на шипение внутри собственной головы. Макс ещё сомневался, но всё же сделал несколько шагов в сторону жертвы, вдыхая полной грудью холодящий душу и поджелудочную запах свежей крови, который так и приглашал вкусить сладостный запретный плод. Он чувствует, что, вопреки страшной ране, хозяин до сих пор жив и даже в сознание. Это заставляет ярость кипеть где-то внутри, под сердцем, ближе к желудку, и придаёт остервенелости, принуждая действовать непривычно жестоко и даже дико. Челюсть сомкнулась на горле барина, разрывая сухожилия и глотку. Кровь в большом количестве попала внутрь, насыщая непривычным теплом и чувством утоления жажды, сильно отличавшейся от обезвоживания. Андрющенко со странным восторгом вслушивался в хруст, погружаясь в процесс с большим энтузиазмом. Тело ослабло окончательно, пульс пропал, остеклённые глаза были направлены в полоток, голова мирно покоилась на плече Князя, чуть покачиваясь от действий парня. — Остаться в живых, — как мантру огласил исход Бортник, с благоговением наблюдая за первой трапезой новообращённого, безжалостно вгрызшегося в человека, из-за которого понёс всю боль в своей недолгой жизни. Именно так, во истину, выглядит праздник жизни. Как же приятно наблюдать за рождением нового монстра, который станет подчиняться и будет предан лишь тебе. Потребовалось несколько долгих минут, прежде чем крепостной смог полноценно насытиться, но удовольствие, отразившееся на его лице, явно стоило потраченного времени. С ног до головы перемазанный кровью,он запрокинул голову, жадно хватая воздух и наслаждаясь моментом. — Так говоришь ты художник, — нарушая интимность момента, вклинился Лёва и отпустил тело, с грохотом рухнувшее на пол. Он откровенно любовался юношей, отмечая про себя крепкое сложение и то как хорошо тому идёт кровавый оттенок. — Красный тебе к лицу. Теперь он часто будет тебя окрашивать. Будешь ты как лакмус, Макс, реагировать на непригодных и дерзких, восстанавливая справедливость и равновесие. — Лакмус? Что это? — на лице отразилось недоверие из-за лопнувшего пузыря единения, Макс напрягся, тяжело дыша и оборачиваясь в напряжение ожидая, что на громкие звуки прибежит прислуга. Он был на готове, словно дикий зверь, тяжело дыша и опуская взгляд на свои окровавленные руки. — Химический индикатор... Не бери в голову и не беспокойся, если кто-то и придёт, то тебя они точно не будут в чём-то винить. Каждый в этом имение хотел его смерти, даже его собственная супруга, — он кинул небрежный взгляд на труп и ткнул тростью в мягкую грудь того. — Никакой из него человек был: жене изменял, хотя она у него красавица, прислуге наёмной не платил из скупости, вас всех держал в чёрном теле, а сам... — Бортник замолчал, замечая что собеседник замер, неотрывно глядя на бездыханное, всё ещё истекающее кровью, тело. В столовую заглянула полная женщина, которая успела лишь охнуть от вида алых пятен на всём, включая скатерть, её перебил соблазнительно улыбнувшийся Князь. Он стал что-то лепетать про добро и свободу, весьма убедительно внушая служанке то, что такой исход всем во благо, а юноша, совершивший преступление всё равно понесёт наказание. — Почему Вы соврали ей? Не я убил его, а Вы, — только выйдя из ступора, подал голос Андрющенко, когда опытный вампир выпроводил внезапную гостью. Он не собирался терпеть ещё одно наказание за то, чего не совершал. — Не волнуйся об этом. Ей не так важно кто это сделал. Сам факт свершившегося её обрадовал. Можешь быть уверен, я своё наказание понесу... Но стану им и для тебя, Лакмус.