Влад не знает, смеяться ему или плакать: Лиза всё-таки заболела, она позвонила ему утром и голосом среднестатистического пожилого алкоголика сообщила, что в ближайшее время на работе не появится, напомнила о встрече с Ларионовым, пожелала удачи и с чистой совестью сбросила звонок, во время его праведных возмущений. Отсутствие помощницы, в свою очередь, означало, что работать Череватому придётся самому, и в последний раз, когда подобное приключилось, он оказался живьём закопан на Матвеевском кладбище. Не то чтобы это закончилось чем-то плохим — вот он, цветёт и пахнет, и с Димкой дружит, но повторять этот интересный эксперимент нет никакого желания, потому что во второй раз Бог вряд ли его помилует. Он и в первый раз ему не особо помог, честно говоря: Влад помнит, как задыхался, землю могильную глотая, как руки в кровь раздирал, крышку гроба деревянного разбивая, помнит, как ноги от холода и давления немели — у него до сих пор мурашки по коже бегут, стоит картинам этим в голове всплыть. Потому что страшно, даже для такого на голову отбитого альфы, как он — страшно.
Дурные мысли в последнее время слишком часто посещают его голову: много всего вспоминает, многое придумывает, сам себе жизнь усложняет, препятствия ищет там, где их нет. Может, прав был Матвеев, когда к психотерапевту его отправлял? Как бы Влад не храбрился, какие бы рожи не корчил, можно признаться хотя бы самому себе — последние события его подкосили. Череватый не был готов к предательству, наглой оккупации района и налётам на складские помещения, он не был готов к больной сестре лучшего друга и к надвигающемуся пиздецу, который чувствует его мягкое место, он не готов тоже. Иногда, несмотря на всю его не проходящую с годами гиперреактивность, Влад не хочет ничем заниматься, хочет просто лежать и трещины на потолке пересчитывать до тех пор, пока в кровать тело не врастёт, и кошку гладить. Которой у него нет.
У людей это бы отвращение вызвало, неприятие, узнай они, что по кошкам своим Череватый убивается куда сильнее, чем по жене, они бы пальцем у виска покрутили, к врачу бы послали. Владу не хватает его пушистых любимиц: он скучает по шерсти мягкой, что во все щели проникает и одежду черную собой в цвета разные окрашивает, по урчанию успокаивающему, глазам внимательным и любящим, по притираниям ласковым и шипению недовольному, по мяуканью громкому и лапам когтистым, что кожу сдирают неосторожно — они его всегда принимали, какую бы хуйню он не творил, всегда нежности от него ждали и в ответ свою дарили так, как только эти красавицы и могли. Дима предлагал новую завести, хотя бы одну, приютских метисов ему показывал, породистых, с кучей бумажек и грамот, он пытался помочь, хоть что-то для него, Череватого, сделать, но Влад не мог. Ему это предательством казалось, неуважением. Словно, если он новых любимиц заведёт, то старых забудет, из памяти вычеркнет эмоции свои, чувства, словно значение их преуменьшит. Он понимает, что дурость это всё, но ничего с собой поделать не может: только по приютам катается, деньги баснословные жертвуя, да на кладбище домашних животных с Димкой заглядывает иногда, красавиц своих навещая.
Да, жизнь в последнее время усиленно напоминает, что суки страшнее неё нет и быть не может, а Влад — дурачок, раз забыл такой простой, но ценный урок, что был ему преподнесён много лет назад. Всегда на одни и те же грабли. Может, и права была мать, когда тупым его называла, может, он с самого начала ни на что хорошее не годился и пытаться что-то из себя, такого гнилого и бесполезного, строить никакого смысла не было, всё равно ведь не получилось ни черта: из института выперли, жить по заветам Божьим и букве закона у него не вышло, даже семью нормальную построить не смог — истинную омегу, и ту, просрал.
Лиза ему тарелку с омлетом об голову бы разбила, узнай, о чём он сейчас думает. В последний раз она, маленькая и хрупкая, едва не выкинула его в окно за такое. Сестрица вообще с трудом его депрессивные эпизоды переживает: ей всегда кажется, что она хуже делает, провоцирует, что плохо о нём заботится или мало работает, и у Влада от этого сердце кровью обливается. Череватый ведь знает, Лиза для него горы сворачивает и стены разбивает, а он ей в ответ только угрызения совести и паранойю нескончаемую дарит. Она ведь в отпуске ни разу за все эти годы не была, только с ним и Ленкой каталась, как помощница двух бытовых инвалидов, ей болезнь — хоть какая-то передышка, да только она не успокоится всё равно, будет каждый день по видео звонить, писать постоянно, помощь предлагать, ещё и приставит кого-нибудь, чтоб за спокойствием его душевным следил, как коршун за гиеной гниющей. Влад не против, на самом деле, лишь бы сестра его сердобольная лечилась нормально и нервничала поменьше, он поводов давать не будет, по крайней мере, с желанием сигануть из ближайшего окна он замечательно справляется. Пока что.
Телефон на столе надрывается от входящего звонка, и Череватый хочет его об стену ближайшую разбить, чтоб заткнулся, но агрессия — путь в никуда, а Димочка говорит, что деконструктивное поведение стимулирует скрытые в бессознательном суицидальные желания. Влад в этих умных словах ничего не понимает, но прислушивается, потому что у Димы высшее образование, в отличие от него, Алёши безграмотного, есть и не одно.
— Слушаю.
— Здравствуйте, Владислав Сергеевич, — голос Ольги, нежный и мелодичный, сейчас каким-то виноватым кажется, недовольным. Она в трубку дышит тяжело, носом шмыгает и Влад готов головой об стол биться, потому что уже знает, что сейчас услышит, — простите, пожалуйста, меня не будет сегодня на месте, я заболела.
— Ну как так-то, Оля! — Он почти воет в отчаянии. Весь этот грёбаный мир сегодня против него: Череватый не хочет работать, заполнять нудные бумажки и разбираться с должниками, он не хочет никуда ехать, ни с кем разговаривать. Всё, о чём Влад мечтает: проспать всю оставшуюся вечность, сгнить в своей мягкой кровати или рассыпаться трухой на красивом диване в гостиной: способ не столь важен, если основной посыл один — сдохнуть.
— Я не хотела, извините, — печаль её настоящая, искренняя, женщина ведь действительно переживает: не потому что Череватый её накажет или выгонит, а потому что работу свою любит и о начальстве своём заботится, как о семье. Ольга ведь одна из немногих подчиненных, которые его не боятся, а уважают и ценят. Это утешает.
— Да что уж тут, я всё равно сегодня в клуб, — не чтобы документы разбирать или за порядком в заведении следить, но куда деться, — поправляйся побыстрее, ладно?
— Как скажите, Владислав Сергеевич. Вы звоните, если что-то случится, я помогу. — Она кашляет звонко, носом шмыгает, и Влад смеётся снисходительно, головой качает, хоть и не видит его никто. Нет, больные пусть дома сидят, он ещё не настолько беспомощный, чтобы у немощных подмоги просить.
— Помощница нашлась! Лечись спокойно, как будто я сам не справлюсь, — улыбка на лице вялая, усталая совсем, но искренняя. В конце концов, желание сдохнуть совсем не повод для уныния, — это вообще-то моё заведение, думаешь, я им управлять не умею?
— Нет, что Вы, простите.
— Да хватит прощения просить, не за что ведь, Оль, — тарелка с недоеденным завтраком в раковину безжалостно отправляется, а Череватый в комнату тащится медленно: желание куда-то ехать в нём так и не появилось, — кстати, как пацан твой, живой еще?
— Вы про Олега? С ним всё в порядке, спасибо за беспокойство.
— Ты ведь ему телефончик вчера купила. — Шкаф в спальне никак не хочет открываться, дверка противно петлями скрипит, мурашки отвратительные по телу пуская, но не поддаётся, выводя из себя. — Не дашь номерок своей красавицы?
— Зачем Вам? — подозрение чужое его почти обижает. Почти, потому что оно оправдано, но Ольге об этом знать не обязательно, конечно, Владу всё ещё нужен этот номер, а не часовая лекция о нравственности.
— Работа для него есть, — Череватый дверку упёртую дёргает, что есть силы, и та с петель слетает, едва по голове ему не прилетая в отместку. Он под нос себе ругается недовольно, но Ольге до этого дела нет, в ней возмущение и ужас смешиваются, взрывную реакцию вызывая:
— Ему нельзя, Владислав Сергеевич, Вы что! — она от протеста своего снова кашлем заходится, да таким, что Влад за неё испугаться успевает, — у него же сердце совсем слабое, почки сдают, какая ему работа? А если он перенервничает или простудится, что с ним делать?
— Оль, сходи на рентген, а? При простуде лёгкие не выплёвывают, — прогноз обещает продолжение вчерашнего ливня, но Череватый всё равно собирается ехать на машине, поэтому с чистой совестью и легким сердцем из шкафа футболку достаёт и первые под руку попавшиеся штаны. Ольга всё причитать продолжает, его игнорируя, болезни чужие преувеличивая, словно парень чумной, а не инвалид. Очередной приступ кашля всё ещё напрягает, но удивительно вовремя прерывает женскую тираду, зашедшую на новый круг, и Влад этим пользуется, — он явно лучше знает, что ему можно, а что нельзя, Оленька. Или ты думаешь, раз он больной, то всю жизнь на чужой шее сидеть должен? Что он не человек и желаний своих не имеет? Я твое ценное мнение выслушал, теперь дай мне номер, и я послушаю его.
Женщина не унималась еще полчаса, но в результате всё-таки сдалась: скинула номер, попросила быть с мальчиком помягче и держать её в курсе событий. Влад её клятвенно заверил в чистоте своих намерений, пообещал, что ничего с ребёнком не случится ни от его звонка, ни от встречи с ним, если тот согласится. Вопрос о том, зачем Череватому именно Олег, альфа умышленно проигнорировал, сославшись на хорошее первое впечатление, потому что узнай Ольга правду — пацан её квартиру не покинет никогда и телефона лишится, на всякий случай.
Её неприязнь к Диме возведена в абсолют: женщина ненавидит его, боится и ни за что не позволит приблизиться к Матвееву кому-то, кем дорожит, потому что страх в ней говорит куда громче здравого смысла. Она ведь и Влада пыталась отговорить от общих дел с
проклятым гробовщиком, на путь истинный наставляла, Лизу подговаривала мозги ему вправить и была глуха к любым его аргументам в пользу друга. Они так и не пришли к общему мнению в этом вопросе: Ольга всё ещё боится Матвеева и шарахается от него, как от прокажённого, но проклятия уже не шепчет, а Череватый просто игнорирует её недовольство, стараясь вытаскивать омегу в клуб в те дни, когда женщина отдыхает.
Дима никогда ничего не скажет, но Влад видит, как его это обижает, он за ебалом своим пустым всё равно эмоции все не спрячет, как бы не пытался, и тело его говорит куда лучше его подвешенного языка — его задевает неприязнь, ненависть и страх от казалось бы совершенно не близких ему людей: от охранников, партнёров по бизнесу, от Ольги, которую он и не знает толком. Внешнюю стену выстроил, а внутреннюю так и не смог. Череватый за сердце хватается каждый раз, как плечи поникшие и лицо сереющее видит, и в срочном порядке весь свой арсенал шуток идиотских и поступков таких же расчехляет, чтоб нагло ускользающее настроение дружочку любимому вернуть, а то плакаться в свою крепость уедет или что похуже придумает, с него станется, Влад знает.
В прочем, ближайшие пару дней Дима к нему не явится — сегодня он в бумагах тонет, а завтра на кладбище с весёлой компанией собрался, у отца своего названного порядок наводить. Когда Матвеев проклинал его за безделье утром, Влад надеялся, что до него порча поганая не долетит, но вот она, родненькая, цветёт и пахнет тоннами документов и бесхозным клубом. Омега будет в восторге, когда узнает.
Дождь на улице слабый совсем, мелкий, но колючий — такой всегда противнее всего ощущается, он по коже бьёт, словно иголки от ёлки какой, и приступы чесотки вызывает, но разве почешешь морду мокрую, она ведь под ногтями короткими проскальзывает противно и с большим энтузиазмом зудеть начинает. Под такой изморосью стоять и мозги остужать не хочется, хочется поскорее спрятаться и с тёркой пообниматься, но домой подниматься опасно — Влад знает, что обратно уже не вылезет, поэтому с тяжестью на сердце к машине топает, погоду проклиная так, что у самого уши вянут.
Этот день только начался, но уже обещает принести в и без того не радужную жизнь Череватого одни проблемы, поэтому, заводя машину и вспоминая все планы на ближайшие сутки, Влад просто просит у вселенной сил не въехать в ближайший столб с горя. Видит Бог, целая голова ему ещё пригодится.
***
Первая половина дня прошла не так уж плохо — срочные документы были просмотрены и подписаны, работники заведения предупреждены о визите начальства и его скверном расположении духа, а кипы бумажек, абсолютно ненужных Владу, но жизненно необходимых Лизе, спокойно переехали на склад, освобождая кабинет от визуального шума. Не то чтобы они мешали Череватому разместиться с удобством, нет, они просто напоминали о необходимости что-то делать, а не валять дурака, так же как и назойливые сообщения в телефоне, отвлекающие от увлекательных игр и видео о грамотном воспитании в неполных семьях. Альфа упорно сопротивлялся внешнему давлению до обеда: прослушал целый курс обучающих программ по детско-родительским отношениям, взял новый ранг в любимом шутере, перекусил в кафе на соседней улице и собирался добросовестно отлынивать от трудовой деятельности и дальше, но у кого-то из его прекрасных женщин кончилось терпение.
— При следующей нашей встрече я сверну тебе шею, — от голоса мягкого, вкрадчивого, по спине мурашки бегут, и Влад на диване мягком выпрямляется резко, до пятен перед глазами, словно собеседница его сейчас в кабинет войдёт и действительно позвоночник ему переломит, — у тебя совсем совести нет, мальчик?
— Ну, что ты, красавица, как же нет, всё при мне, — Череватый смеётся ломано слегка и вспомнить пытается, где накосячить успел: второй раз встречу с недовольной Асей он не потянет, от первой еще не отошел, не до новых подвигов пока.
— Считай, что поверила. Помнишь, о чём мы договаривались? Есть успехи?
— У меня память слабовата, конечно, но не настолько же, — он в возмущении праведном на диване подскакивает и матерится тихо, прямо на основание деревянное с размаху приземляясь. Диван поменять нужно, совсем уже промялся, — я ему позвонил минут тридцать назад, договорился встретиться через пару часов.
О том, что договаривался не он, а сам пацан, Влад решил умолчать: больно прытким юный альфа оказался, стоило только о работе заговорить — он сам Череватого упросил сегодня встретиться и детали обсудить, а не откладывать. Геморрой, конечно, ещё тот: успеть устроить личную жизнь Димы и не пропустить встречу с полицейским, который устраивает жизнь Влада. Не личную, правда, но если Ларионов откажет в помощи, то о ней думать уже никому и не придётся. Вряд ли в адском пекле Череватого будет волновать отсутствие второй половинки — Ленка его там наверняка с самыми острыми вилами ждёт уже.
— Ты умница, Влад, продолжай в том же духе, — она смеётся радостно, да недолго совсем, вновь альфу отчитывая, без недовольства или злости, но не менее угрожающе, чем в самом начале их короткого и практически бессмысленного разговора, — только на сообщения отвечай, пожалуйста, потому что в следующий раз я звонить не буду, а сразу по твою душу приду. С топориком.
— У вас це семейное чи шо. — Он слюну с трудом сглатывает и чувствует, как его перекреститься тянет, на всякий случай. Дима тоже про топор напоминать любит и угрозы свои с удовольствием в жизнь воплощает. Влад видел однажды, ему хватило. Иногда он искренне не понимает, как его угораздило с ним связаться вообще?
— А как же. Страсть к могилам у нас тоже одна на двоих, имей ввиду, — возможность отказаться от этой авантюры исчезла при знакомстве с Асей, но желание рискнуть с каждым мигом всё сильнее, потому что терять Череватому, по сути, уже нечего. Ему же голову снесут при любом раскладе: если всё получится, Дима на нем вызверится за самовольность, если нет — сестрёнка его сумасшедшая за косяк, — напиши мне, как всё пройдет.
— Как скажите, госпожа Грезе.
— Ты меня сейчас нацисткой обозвал? — её это словно не обижает совсем, лишь забавит, она смеётся легко и искренне, а Влада не отпускает предчувствие скорой расправы за такие шутки.
— Упаси Господь! Никакого нацизма, честное слово, — он руку на сердце кладет и глаза пучит забавно, только через пару секунд вспоминая, что его не видит никто. Да, крыша уже подтекает видимо, но что поделать: стресс и возраст говорят не в его пользу. Вот так и помрёт Череватый, молодым и красивым, — я сегодня в поте лица тружусь, дорогуша, весь день из бумажек вылезти не могу, вот и не отвечал. Впредь внимательнее буду, как с пацаном закончу — тебе первой напишу, честно.
— Это всё, что я хотела услышать. — Прощаются они быстро и как-то скомкано, но Владу ни стыдно за это ни секунды. Можно признаться хотя бы самому себе: он Асю боится, эта женщина его едва без зубов не оставила, просто за то, что он её бешеной назвал. А она, между прочим, его укусила, он имел полное право злиться и ругаться в подобной ситуации.
Кто бы что не говорил, женщины — самые страшные существа на земле, они жестоки и коварны настолько, что мужчинам остаётся только в стороне стоять и завидовать молча. Всех своих девочек Влад любит трепетно и нежно, но это не отменяет того факта, что они при должном рвении на тряпки любого порвут, отряхнутся и дальше пойдут нести в мир красоту и порядок, понятные только им самим. Они иногда такие схемы проворачивают, что ничего, кроме рта в удивлении распахнутого, выдать в ответ и не удаётся толком. Вот и сейчас так же: Череватый двум представительницам прекрасного пола только вводные предоставить успел, а те уже план по сведению одиноких сердец составили и его работать послали, нагло его возмущения игнорируя. Не то чтобы он на самом деле был против, он желает Диме только самого лучшего, друг всё-таки, но сам факт того, что у него за один вечер начальство авторитетное появилось на пару с надзирателем, несколько убавляет градус его заинтересованности в этой авантюре и прибавляет желание сбежать куда-нибудь в горы Кабардино-Балкарии к чумным сусликам, потому что там его искать вряд ли будут.
В последнее время его постоянно бежать куда-то тянет: от людей подальше, от проблем — но Влад ведь взрослый, он знает, что конфликт снаружи — это хорошо замаскированный конфликт внутри, а от себя самого убежать не получится, даже если очень сильно захочется. Череватый ведь не слабый совсем, он столько дерьма пережил, столько боли перенёс — не каждый человек столько вынести сможет, а он вот справился, он молодец. Только всё равно плохо почему-то и внутри всё болит, рвётся и о грудную клетку скребётся противно, наружу просясь, словно тесно в клетке из рёбер хозяйских. Возможно, стоит позволить себе минутную слабость, уехать куда-то и с головой своей, связь с реальностью теряющей, поработать в гордом одиночестве, мозги себе вправить или с обрыва какого-нибудь спрыгнуть — тоже вариант, как никак. Смерть ведь всё одинаково хорошо лечит: и переломы, и депрессию.
Влад обещает себе подумать об этом всерьёз, когда у него появится пара свободных часов в будущем, а пока лишь лениво потягивается, поднимаясь с почти сломанного дивана — нужно встретить пацана серьёзным начальником, а не гороховым шутом.
***
— То есть, Вы предлагаете поработать у Вас всего пару недель? — восторг, что легко читался на молодом лице, пропал, стоило Череватому обозначить чёткие временные рамки. Казалось, пацан действительно заинтересован в работе, независимо от того, что ему придётся на ней делать, и такое рвение подкупало.
— За это время я прикину, что да как, и решу, оставить тебя или отпустить с миром. — Влад руками разводит в стороны и улыбается довольно: он же знает, что парень не откажется, такие никогда не отказываются. Может, доказать что-то хочет или в независимости нуждается, мотивы чужие Череватого слабо волнуют, ему согласие нужно чёткое и безапелляционное, а дальше будь как будет. — Согласен?
— Да, — он всего на мгновение задумывается, перед тем как руку чужую уверенно пожать, и взгляда от глаз чужих, тёмных, не отводит упорно, Череватого веселя: пацан ещё совсем зелёный, но уже чувствует, что слабину давать нельзя никак, нельзя уступать.
Влад внутри злорадствует чуть-чуть совсем: если этот парень и вправду Диме подойдёт, Матвеев страдать будет долго и основательно, тот наглость и самоуверенность пустые на дух не переносит и на кладбище всех прикапывает, кто права при нём качать попусту пытается.
— Отлично, приступишь с понедельника. Ольга проведёт инструктаж, как придёшь, если ещё болеть будет, то, так уж и быть, сам тебе экскурсию проведу.
— В смысле болеть? — Олег искренне удивлённым выглядит, глазами хлопает.
— Она сегодня утром звонила, кашляла, как туберкулезник, больничный даже взяла, — Череватый чашку двигает бездумно, полосы на столешнице рассматривает скучающе, а потом вспоминает, что пацан вообще-то у Ольги сейчас дислоцируется, — погоди, ты не знаешь? Вы ведь вместе живёте.
— Я её не видел сегодня, думал, она на работу с утра пораньше умотала, — он плечами пожимает недоумённо, а у Влада сердце в гуди на мгновение останавливается: не было печали, блядь.
— Ну, пиздец. Ладно, разберёмся. Иди домой, в понедельник увидимся.
Парень лишь кивает и уходит спокойно, словно не случилось ничего. Для него, может, и не случилось, а Череватый после этого отвратительного дня точно на таблеточки успокоительные подсядет надолго. Он готов смириться с кипами скучных бумаг, с больной Лизой и бардаком на работе — это всё, пусть и неприятно, но знакомо и привычно, Влад знает, как справляться с подобными ситуациями и избегать острых углов. А вот как справляться с пропажей ценных сотрудников, он не имеет ни малейшего понятия.
Поддаваясь панике и безосновательной обиде, он пытается телефон на столе отыскать, едва не скидывая его на пол. Смартфон в руке скрипит жалобно, а Влад чуть экран не продавливает, пальцами трясущимися на контакт нужный нажимая и гудки длинные слушает напряженно. Альфа сам понять не может, почему с ума сходит: он ведь Ольгу утром к врачу посылал, может, она к совету ценному прислушалась и сейчас где-нибудь в больнице сидит, старушек в очереди холерой своей заражая. Только спина потом холодным покрывается и ладони мЁрзнут, немея, а голова тяжелой становится, неподъёмной, Влад чувствует, как у него дыхание перехватывает и ком горький поперёк горла встает:
Абонент вне зоны доступа сети.
