Школьные будни

      «Ты главное в себе это не держи».       Дазай ещё раз читает сообщение, беззвучно проговаривая его губами. Уголки чуть дергаются, в намеке на улыбку, но ничего не выходит. Ситуация не позволяет.       Он поднимает голову, смотрит в окно и уже видит большую железную арку, — всю заржавевшую, с облупленной синей краской и кое-где поросшую мхом. — такой же высокий забор по периметру и грязный шлагбаум впереди. На него накатывает грусть, ещё большая, чем до этого. Это место он видел всего один раз и не хотел бы возвращаться. Слишком много боли оно приносит.       «Я постараюсь».       Дазай отправляет следом стикер с целующимися котами и выключает телефон. Сейчас он ему не нужен. Не до этого.       Мужчина в своей замызганной будке копошится и шлагбаум поднимается, пропуская их на парковку. Останавливаются они рядом с черным минивеном. Около него курит седой старичок, тихонько шмыгая. -Приехали. — женщина дергает за ручник, какое-то время продолжая за него держаться. Затем медленно опускает руки на колени и глядит на протоптанную дорожку, вокруг которой растет высокая трава.       Осаму смотрит на неё и берет букет в руки. Ему тоже не хочется туда идти. -Мам, пойдем.       Она вздрогнула, вышла из оцепенения и под её монотонное «да-да-да», Дазай вылез из машины. Давно они не были на кладбище. Уже целый год прошел.       Они бредут мимо чужих могил, каких-то совсем не ухоженных и заросших травой. Где-то крест сломан, где-то дерево прям рядом с захороненным выросло. Возникает неприятное ощущение. Про них скорее всего забыли, но ждут ли усопшие прихода родных? Могут ли ждать?       Вокруг так тихо и эта тишина ощущается какой-то совершенно новой для слуха. И ведь в этом есть смысл. Кругом мертвые лежат, а из тех, кто с душой своей пока не расстался, здесь Осаму с матерью, да вороны всюду. Покаркивают когда приходишь мимо. Слетаются в стаи и облепляют какое-нибудь высокое дерево, осматривая территорию в поисках съестного.       Они выходят на аккуратную аллею: дорожка выложена плиткой, заборчики все стоят ровно, трава на могилках общипана, столики и надгробия чистые. И цветы везде стоят новые, живые. Как-будто недавно срезанные, буквально вчера. И выглядит странно всё это.       У них тоже всё чисто и ухоженно. Разве что цветы пока в обертке, а не в вазе. -Ну здравствуй, — Анна подходит ближе к надгробию и садится на корточки. Рассматривает фотографию и оглаживает. Так нежно и трепетно. — мы приехали.       Дазай отдает ей букет и вглядывается в лакированный камень. Взглядом удается выцепить только «Ода Сакуноске 198х — 20хх гг.»       Но это и так самая главная часть. Глаза чуть щиплет и он вскидывает голову вверх, промаргивая слёзы. Что-то в груди болезненно ноет и щемит. -Не забыли про тебя, не думай, — женщина ставит цветы в заранее подготовленную вазу с водой, поправляет стебли, аккуратно отделяя друг от друга. Они купили дельфиниум, потому что Ода всегда восхищался этим цветком. Именно синим. Говорил, что благороднее цветов не видел, мол, посмотри, как он важно возвышается и вверх тянется. — просто тяжело как-то было сюда ехать.       Осаму рассматривает фотографию и ему кажется, что холодные гранитные глаза, смотрят прямо в душу и весело улыбаются. Как он всегда улыбался.       Анна достает из кармана куртки пачку сигарет и парень удивительно вскидывает брови. -Мам, ты чего? — до этого никогда не курящая и всегда осуждавшая это дело женщина, вдруг решила попробовать? -Да не себе ж, — она отмахивается и аккуратно укладывает коробочку рядом с вазой. — он у нас их ещё тогда забыл, а я всё выкинуть не решалась.       И тут вдруг на Дазая нахлынула тоска и горе. Всё перед глазами замылилось но картинка, неожиданно возникшая, была очень четкой. «-Ты чего тут делаешь?       Осаму вздрогнул, резко повернулся, пряча сигарету за спиной. И сказать ничего не может, дым табачный не успел выдохнуть. -Куришь что ли, малой? — Ода вдруг расплывается в добродушной улыбке и прикрывает дверь на балкон. Он достает свою пачку, вытаскивая оттуда никотиновую палочку. — огонька не найдётся?       Дазай как есть выдохнул и закашлялся. Глаза защипало от едкого дыма.Дядя вообще был странным человеком. Очень от мамы отличался, несмотря на то, что в одной семье росли. Сколько ни спрашивал, а мама всё одно твердила — дурак потому что.       И есть ли смысл скрываться? Если весь дым чуть ли не в лицо Оде выплюнул. Он залез в карман шорт и протянул зажигалку. -Ну спасибо, малой, — Сакуноске прикурил и снова улыбнулся. — да не боись, мамке не расскажу. — и подмигнул. Заговочерски так. Секрет этот точно не выдаст, с собой могилу унесёт. »       Так тогда Осаму подумал. Оказался прав. Дядя его, секреты хранить умел. Они ещё не раз после того случая вместе травились табаком, но мама до сих пор не знает эту маленькую тайну о её сыне. И хорошо, наверное.       Он вытер краем кофты подступившие слезы и сел на скамейку, пока мама продолжила разговаривать с надгробным камнем. Столько времени прошло, а они всё не могут отпустить. -Я знаешь, — голос у неё надломился и она аккуратно промокнула платком у глаз, чтобы тушь не поплыла. — теперь на машине боюсь ездить. Больше пешком хожу.- было слышно, как к ней подкатывает отчаяние, такое горькое и темное. Беспросветное. — А ты куда так гнал…       Дазай замер. Мозг подкинул то самое воспоминание, которое сам парень, задвинул в уголок своего сознания и навесил на него три амбарных замка. Но сейчас это совсем не помогает. Он всхлипывает и утыкается головой в свои колени. Сердце сжимает от одной мысли и хочется руки себе расчёсывать. До кровавых пятнышек, чтобы не думать. Чтобы заглушить.       Анна смотрит на него, закусывает губу и платком по лицу тушь потекшую размазывает. Вдыхает через раз и глаза руками закрывает. Не выдерживает. -Осаму, ну что ж ты делаешь. Я ведь говорила, что ныть не буду!       «Он сидит в больничном коридоре, на отвратительно жестком стуле. Специв руки в замок, он рассматривает камни, залитые вместе с бетоном в пол.       На душе тревога. Он не знает, что может сделать, — да и может ли что-то в этой ситуации? — поэтому просто продолжает рассматривать пол и нервно крутить кольцо на пальце.       В операционную вбегает ещё одна медсестра. Это уже третья за семь минут. Он считает.       Табличка «идет операция» всё ещё говорит красным, даже спустя полтора часа.       Его мама почувствовала себя плохо в тот момент, когда по телефону ей сообщили о случившемся. У неё разболелась голова и ноги толком не поддавались.       Ехали они очень неосторожно, к тому же, на улице шел дождь. Так не кстати. Эта атмосфера угнетала, потому что фраза «небо вместе с нами оплакивало его» вертелось в мозгу ещё по дороге до больницы.       Поговорив с врачом, Анне стало ещё хуже. Она была, как показалось Дазаю, в полуобморочном состоянии. И её насильно увели в свободную палату, чтобы привести в чувство. И она до сих пор там.       Но он бы не хотел снова видеть мамины слезы сегодня. И так тяжело. Самому бы не сорваться.       Большая массивная дверь открылась, а табличка потухла. Вместе с этим, Осаму выдохнул и чуть улыбнулся. Всё закончилось и можно наконец выдохнуть. Как только очнется, Дазай ему устроит! -Вы родственник Оды Сакуноске? — молоденькая медсестра, лет на пять старше самого Дазая, подошла к нему, на ходу стягивая синие резиновые перчатки. -Да. -Приносим свои сожаления, Ода Сакуноске скончался.       Осаму вдруг замер. Он слушал, что же говорит медсестра и кивал. Скорее просто по инерции, потому что смысл слов не доходил. Внутри в момент стало как-то пусто.       Минуты через три она ушла, забрав с собой и кусок его души. Крупный, кровоточащий, один из трёх составляющих.       Ода умер. И она решила сообщить об этом ему? Четырнадцатилетнему подростку?       Умер.       Ода, его дядя, умер.       И наконец пришло осознание. Догнала та боль, которая кровавыми следами тянулась за кусочком его души. За девушкой в белом халате и маской на лице.       Горло сдавило и сердце как-будто перестало биться на мгновение.       Нет.       Нет. Нет. Нет.       Осаму тихо шептал это себе под нос. Затем замолчал, меленно моргнул и полились первые слезы. Он разрыдался. Громко, со вздохами, шмыгая носом, утирал бесконечный поток и размазывал по лицу. Казалось, что с каждым вздохом, у него внутри рвутся натянутые до предела струны.       Как же так? Ещё вчера они вместе играли в приставку у него дома, а уже сегодня, его больше нет в живых.       Эти мысли беспорядочно роились в мозгу. Он взревел и не зная, куда себя деть, ходил от стены к стене, оттягивая свои волосы и сжимая челюсти по писка в ушах, пока через пару минут не осел у одной из них, продолжая надрываться, открывая рот немом крике и царапать стену, обламывая собственные ногти.       Дверь снова приоткрылась, оттуда выглянул мужчина и увидев Дазая, завопил в операционную. -Ты ему что ли сказала?! — в ответ послышалось тихое «да». — Да ты совсем больная!       Врач подбежал к Дазаю и обнял его. Сейчас, совершенно незнакомый мужчина, стал единственным источником утешения и поддержки, для судорожно дышащего, и заливающегося слезами, парня.» -Ну всё, хватит, — к нему подсела мама, утыкаясь в его плечо, оставляя на серой футболке чёрное мокрое пятно. — мы же договаривались.

***

      Они снова сидят в машине. Пока никуда не едут. Оба опустошены и не знают, что сейчас делать.       Тишина напрягает и пугает. Каждый из них думает о своем, но того и гляди, опять сейчас расплачутся. -Мам, — Дазай первым подает голос. — давай такси вызовем? -Да… — женщина берет телефон в руки, набирая номер.       А Осаму просто откидывается назад, закрывает опухшие глаза и пытается расслабиться. Сегодня было слишком тяжело. По приезде, он сразу же пойдет к Чуе. И маму к тёте Ире поведет. И они наконец выдохнут.