Мальчик в манеже

Дома встретила мама, которая в очередной раз убиралась на балконе. Пыль стояла столбом в воздухе, в майском солнечной свете. Она прикрывала нос белой тряпкой. Мешков с вещами было так много, что они затмевали свет с улицы. Я открыл шкафчик, где хранились фотоальбомы. — Всё хорошо, Маркусик? — сладко протянула она моё имя. Дурацкое имя. Надо бы сменить. Думаю, в 25 так точно. Ещё не решил, какое лучше, у меня накопилось много вариантов. Ей приходилось задирать голову, чтоб разглядеть моё смущённо лицо. У неё были очки с квадратной оправой, которые, как по мне, совсем не шли и старили её ещё больше. Целовала, прижимала к груди. Мне было противно ещё в детстве от её чересчур влажных губ, которые пахли «натуральным» бальзамом. — Какой ты злюка. — фыркнула она. — Я не злюсь. — Что ты ищешь в ящике? — Фотоальбом. — Тебе зачем? — Да так, просто. — пожал я плечами. — Какой тебе нужен? — Там, где я дошкольник. Мама с умилением улыбнулась. — Давай я помогу тебе достать? — Нет, спасибо. — Со мной быстрее. — парировала она и открыла ящик. Она протянула мне по меньшей мере штук десять фотоальбомов. Она листала каждый и отдавала мне. Я по-прежнему не знал, что конкретно ищу. Фотографий здесь было в разнобой. На этой странице я первоклассник, стою в белой рубашке у крыльца школы, с бумажной медалькой гласившей о том, что я с успехом вступил в первый класс, на другой странице фотография сделана совсем недавно — пару месяцев назад. — Нет, мне нужны очень старые, где я ещё в садике. — говорю. — Так просматривай внимательно, где-то есть. — сказала мама и вернулась сортировке мешкой с вещами на балконе. Я уселся по-турецки на ковёр и стал методично пролистывать один альбом за другим. Мама права была: мелькали фотографии, где мне три или четыре года. На некоторых я был голышом, ну это классика уже, качаюсь на качелях, глажу соседского щенка, другой фигнёй страдаю. Раньше не пересматривал эти фото, думал, а чего там интересного, кадр зачастую поставлен криво-косо, то слишком яркий свет, то не видно ничего. Да и улыбка у меня дурацкая, а глаза безумные какие-то. Наконец нашёл ту самую фотографию, где я в манеже. Да, точь-в-точь, как у братика девушки. Не исключено, что он и есть — мама ведь никогда не выбрасывает вещи, а сбагривает кому-нибудь даром. Вот я маленький и неказистый, улыбка с неправильным прикусом — вскоре исправил это брекетами — позирую на камеру. — Ты здесь был как лысый бобик. — умилилась она. — Это уже в прошлом, мам. — ответил я, гордо проехавшись рукой по длинным волосам, которые скоро будут до талии, длиннее, чем у моей девушки. Она с сожалением прикусила губу уцелевшим зубом. На другой фотографии я показываю человеку, который держит камеру, должно быть, мама это, игрушку — щенка, который уместился бы сейчас на ладони. Что-то помню, я заставлял тонуть его в манной каше, которую ненавидел, и представлял, что это зыбучие пески. Эту игрушку покупала не мама. Я не помню, с каких пор она у меня появилась, но одно время я к ней был особенно привязан. Я окликнул маму и показал ей фото, спросил, где сейчас этот щенок? Она сначала ничего не поняла, а потом неожиданно помрачнела. Неожиданно угрюмо для себя ответила, что понятия не имеет, наверно, отдала, когда мне щенок перестал быть интересен. Я не унимался, спрашивал, кому отдала. Она сказала, что не помнит уже, подруге какой-нибудь, наверно, наперёд сказала, что связь с ней теперь не поддерживает. «Ладно», — сказал я, но это фото и там, где я в манеже тусуюсь, незаметно спрятал во внутренний карман рубашки. Она опять спросила, зачем я просматриваю эти фотографии, ведь раньше я фыркал, что мне это неинтересно. Я снова ответил, что просто захотелось. Да что уж говорить, для меня самого загадкой оставалось, зачем мне всё это. Мама сказала, чтоб я сам заходил на балкон, если мне понадобится, а то устала туда-сюда бегать. Вечером мы поужинали картофельным пюре с овощным салатом, заправленным сметаной и каплей подсолнечного масла. И в это время мне приспичило спросить маму про сны. Да, это было не к месту. Но с другой стороны, это было безобидно. Мы любили друг другу рассказывать, что приснилось, особенно когда я был маленьким. Мне всегда снилось, как я стал героем «101 далматинец», завёл сенбернара Бетховена, спас от снежной бури Лесси. Мама говорила, что никогда не запоминает сны. Я начал издалека. В последнюю неделю мне снятся неприятные сновидения. Мама предположила, что это связано с подготовкой к экзаменам. Сомневаюсь, ответил я. Выложил ей всё как на духу. Про дверной косяк, манеж, её беспокойство. И про щенка. Сумбурно вышло. С маминого лица сошёл вишнёвый румянец. Я спросил, что с ней. Она сказала, ничего. Слушает мои рассказы фоном и одновременно думает, куда бы отправить джинсы, в которые уже не влезаю. Кажется, это оправдание придумано было на ходу. После ужина отправился в комнату, поучил конспекты на завтра, повторил формулы по математике, с которой у меня отношения были как на американских горках, лёг на кровать и вытащил фотографии. Занятно было пересматривать. У меня было обычное детство, которое пришлось на начало двухтысячных. Мама была молода на тех фотографиях, и прохожие принимали её за мою сестру. Встречались и люди, явно пренебрегающие нами. Например, старые кошёлки на скамейке шептались, что моя мама — цыганка, которая хочет увести с детской площадки светленького мальчика, то есть меня, пока «настоящие» родители сходят с ума. Как-то в детском саду воспитательница не хотела отдавать меня маме, ошибочно предположив, что мы не родные. Ух, сколько слёз я тогда пролил, из-за чего ту воспитательницу чуть не уволили. И правда, внешне мы с мамой были кровь с молоком. Она миниатюрная брюнетка с жаркой фигурой, с эстетической точки зрения говорю это, глаза чёрные, радужка сливается с цветом зрачка, кожа тёмная, как и волоски на её руках, которые никогда не бреет. И несмотря на то, что спустя лет десять она не слишком-то следит за собой, и она стремительно начала седеть и не скрывала это краской, иногда к ней подходили мужчины. Один настолько впечатлился, что у остановки, где мама ожидала автобус, он начал душить удава, ничего не стесняясь. Я тогда не знал — смеяться или плакать. Вскоре кто-то открыл в мою комнату дверь. Это была мама, как всегда не постучавшись. К счастью, скрип досок пола я услышал несколькими секундами ранее, и у меня было время спрятать фотографии под подушку. — Что такое? — спросил. Мама стояла, переминаясь с ноги на ногу. Я спросил ещё раз, что ей нужно. Она предложила зелёного чая, чтобы кошмары меня больше не беспокоили. Я отказался, сам как-нибудь справлюсь. Она настаивала, и мне пришлось сдаться. На кухне, попивая напиток богов, мама сказала, что не стоит доверять снам, ведь это только переживания, накопленные за день. Я ответил, что и так это знаю. Зелёный чай оказал успокаивающий эффект, который быстро склонил меня ко сну. Утро вечера мудренее, как говорится, и это правда. На следующий день меня затянула школьная рутина, и я позабыл обо всём этом. Ничего особенного за несколько дней не происходило, кроме одной встречи с моей девушкой, которая предложила прошвырнуться по бутикам города. Ну что ж, я против не был. Она придирчиво высматривала на вешалках наряды, советовалась с девочками-консультантами, которые наперебой предлагали всё новые и новые варианты, пока я сидел на пуфике в обувном отделе и «деградировал» в телефоне. Время тянулось медленно. Иногда девушка подходила и спрашивала, идёт ли ей? Меня всегда всё устраивало, а она сердилась и уходила за новой вещью, бурча под нос, что ничего не смыслю в моде, и даже если бы она надела на себя мешок из-под картофеля, мне бы и то понравилось. Написанная эта фраза текстом воспринималась бы как комплимент, но тон у девушки был сердитый. В конце концов ушли мы с пустыми руками оттуда. Потом я вернулся домой, коротким поцелуем попрощавшись с ней. Когда менял постельное бельё, с кровати на пол улетели мои смятые фотографии. Ах да, это ещё… В очередной раз окинув их скучным взглядом, я положил их на стол. Ночь снова была беспокойной — кошмары вернулись. Я будто бы снова маленький, и на руках у какого-то мужчины — высокого и старого. Он прижимает губы к моему лбу, и я морщусь от этого прикосновения колючей щетины ко мне. Поцелуи мне всегда были неприятны. В случае с девушкой — я воспринимаю это как условность отношений, поэтому терплю. Но главное сейчас не моё отношение к поцелуям, а другое… Так что это был за мужчина? Возможно, мой отец, который давно не с нами? Сомневаюсь, ведь мама говорила, что они расстались, ещё до того, как она узнала, что беременна. Почему, спросите вы, мама не избавилась от меня? Для себя родить решила, чтоб одиноко не было. В подростковые годы я не видел в этом ничего зазорного, главное, чтоб о ребёнке кто-то заботился. А семьи разные бывают. Да и если отец так и не вернулся, то, возможно, он просто не годился на эту роль, раз они с мамой расстались. Мне было всё равно, я просто воспринимал как факт, что единственный родитель у меня — это мама. И не сказать, что жилось нам худо, были как плохие, так и хорошие времена, по-разному. Давно потеряв нить раздумий, я провалился в сон.