Мальчик в манеже

В комнате было темновато, только сквозь светлые шторы проникал свет белого дня. Меня посадили в манеж, чему я был недоволен: хотел ещё покататься на шее гостя, однако он погрозил пальцем, чтоб я слушался маму. И вообще, я должен быть хорошим мальчиком и пойти спать прямо сейчас. Ненавидел я тихие часы в детском саду, но всегда находился в меньшинстве, поэтому приходилось подстраиваться. Меня накрыли одеялом-салфеткой, таким тонким, ведь в то время было лето, и я свернулся калачиком, как это делают щенки. Днём уснуть никогда не получалось, поэтому я лежал и смотрел на руки, сцепленные в замок, пока позади слышалась возня. Двое взрослых перешептывались. А это было интереснее, узнать, о чём они говорят. Я как можно быстрее, не создавая предательских скрипов досок под собой, перевернулся и накрыл голову одеялом. Я оставил дырочку для глаза и носа. Я видел, как мама распустила волосы — толстую чёрную косу, которой позавидовать могла любая девушка, но уже не сейчас. У меня перехватило дыхание, и я старался как можно медленнее втягивать воздух носом, чтобы ненароком не услышали. Зря так старался, ведь слышно было только мне, да и двое взрослых всё равно бы не услышали, так как были заняты другим. Высокий мамин друг обхватил её талию и грубо повалил на кровать. На его лице было такое выражение лица, какое у меня бывало, когда смотрел в «Детском мире» нового щенка для своей большой семьи. Он раздевал маму. Я не знал, что всё это значило. Никогда прежде не сталкивался с этим, но чувствовал, что это тайный обряд, который совершают только взрослые. Мужчина накрыл изящное тонкое тело мамы и стал двигаться назад и вперёд. Через небольшой промежуток времени он отлепился от неё, всё ещё стоя на коленях, и она переворачивалась, открывая его взору заднюю часть, и всё начиналось заново. Маминого лица я не видел, но однозначно слышал всхлипы и хлюпания носом. Я отвернулся, снова уставившись на руки. В это время возня позади прекратилась, а потом началась снова. Потом услышал густой мужской бас, в котором было много недовольства. Вслед за этим пощёчина и высокий крик мамы. Я откинул одеяло и увидел, как мужчина уходит.

***

Утром я проснулся с головной болью, а это свидетельствовало о том, что весь день пойдёт насмарку, и в такие моменты меня лучше не трогать, ведь я могу быть грубым. Голова болит у меня редко вообще-то, как говорят, редко, но метко — трещит по швам. От мамы не утаить было мой понурый вид, и она спросила, пока помешивала в кастрюле пшёнку, что случилось? Я ответил. Она спросила, не вызвать ли мне врача, вдруг это температура? Я хотел было отказаться, но чувствовал, что с этой болью в школе мне делать нечего, поэтому согласился вызвать врача. Мама засуетилась, ища мой страховой полис и номер регистратуры в поликлинике. Мне она велела лечь в постель. Потом она принесла на рабочий стол, где стоял компьютер, кастрюлю, предложила добавить мне клубничного джема, когда налила в тарелку золотистой массы, над которой клубился обжигающий пар. Я отказался. Признаться, мне и есть-то не очень хотелось, поэтому я завернулся в толстое одеяло, но поклялся себе не засыпать, чтобы вновь не увидеть реалистичные и выворачивающие наизнанку картины, но, пока ждал приезда «Скорой», которая могла приехать, в лучшем случае, часа через три, неожиданно уснул. В этот раз мне снилось, как я прыгаю из окна, со своего шестого этажа и медленно, как пушинка от тополя, опускаюсь вниз, подхваченная ветерком. Вполне обычный сон, но как же я рад и такому! Когда я открыл глаза, то тихо проклинал себя за то, что уснул. Что-то большое загораживало дневной свет, и я посмотрел в окно. На подоконнике сидела мама, облокотившись бедром на подоконник, а спиной прижималась к стене. В руках у неё была амбулаторная карта… — Мне конец. — прошептал я. Дурак! Ой, дура-а-а-а-ак! Если она правильно поймёт, то последняя запись будет о противной тётке-урологе, визит к которой был однозначно не в рамках планового медосмотра с классом для справки в университет, а по собственному желанию, и уж точно мой диагноз по отсутствию мужской силы там указан. У меня двойная проблема. — Мама, — неожиданно высоким для себя голосом позвал я, — врач ещё не приехал? Её плечи дрогнули. Захлопнув карту, она воззрилась на меня, и по её выражению лица я понял: ждать придётся худшего. — Нет, я пошла сама в регистратуру узнавать, линия была занята полчаса. — стальным голосом ответила она. — Мне выдали твою карту… Может быть, я не права, но мне кажется, ты от меня что-то скрываешь, Марк. Если уж мама назвала меня Марком, то разговор будет серьёзным, и её настырность поможет добиться правды. Я сидел на кровати, вжавшись в угол спинки кровати. Голова меня всё ещё беспокоила, но уже не так сильно. — Да, прости, мам. Она отошла от подоконника и выдвинула стул за моим рабочим столом, чтобы сесть не как обычно это делают, а обхватив руками спинку и широко расставив ноги. — Почему ты не сообщил мне об этом? Понимаю, эта проблема такого, деликатного характера, но вдруг за этим кроется что-то серьёзное? Ну как я должен был ответить ей? Красноречивое молчание прервал звук домофона, который показался мне звуком, когда ударяют в гонг, и соперники на ринге расходятся, но ненадолго, только чтобы восстановить силы. — Он приехал. — сказала мама, кинувшись к двери. — Кто? — Врач. Когда врачиха пришла и осмотрела меня, боль начала спадать. Я неловко оповестил её об этом, и она с раздражением в голосе, подтвердила это и ушла. Я посмотрел на часы — показывало пол первого. На шестой урок я должен успеть. Но мама остановила меня, взглядом напомнив, что разговор не окончен. — Мне надо идти, мам, — мягко ответил я, — вдруг сегодня будут разбирать на уроках вопросы с подковыркой на ЕГЭ? — Тогда иди. — сказала она, и её вид стал хуже, чем мой утром. Я присел и обнял её, такую маленькую и пухлую, и её седая коса упала мне на плечо, а потом взял рюкзак и почти взялся за ручку двери, когда она выпалила: — Прости, Маркусик, это моя вина! — Что? — я склонил голову, чтобы увидеть её, как она быстро моргает глазами и слегка запрокидывает голову, чтобы унять поток слёз. — У тебя не получается удовлетворить себя из-за меня!