До рассвета

Он идет решительно и грациозно, идеально выточенной сценической походкой, по-привычке закатывая рукава своего свитера, чтобы казаться сильнее, деловитее. Чтобы поймать внутреннее ощущение того, что он все контролирует. Глупое, лживое ощущение. Только покинув помещение, до него доходит туманное осознание проброшенных ему фраз съемочной группы: "Браво, Арс, отличное шоу!", "это будет самый смешной выпуск, очень эмоционально", "перерыв на час, не забудьте поесть" и что-то еще. Кажется, кто-то фамильярно хлопал его по плечу, кто-то пристал с расспросами, но он ничего не слышал. Как заколдованный, Попов очутился на улице, на маленьком пирсе, и сел на самый край, упираясь руками в полусгнившие доски, заваленные пыльцой с деревьев. Удивительно, в процессе своей зачарованной проходки Арс даже успевал кому-то улыбнуться и что-то ответить. Вот, что значит профессионализм как он есть - работает на автомате. Майские ночи особенно прекрасны - они не так темны, как предыдущие, но все еще сохраняют свою загадочность, за что актер их очень уважает. Без освещения лес вокруг водохранилища кажется древним и страшным. Арс отвлекается на сладкий запах цветущей ивы и вдыхает его полной грудью, прикрывая уставшие веки. Отсюда не слышно ни голосов из дома, ни бодрой музыки Стаса, ни суетливого перекуса команды; только звон капель, падающих с ивы в холодную воду, и стрекочущие песни сверчков, облюбовавших траву возле пирса. Он наконец-то может побыть один. Арсений падает головой на изящные ладони и с силой втирает их в лицо, будто стягивая с себя кожу. Он тихо мычит, ощущая давно знакомую, привычную боль где-то под ребрами. Ревность - страшная, гремучая, сжимающая горло - обжигает ему гортань и стискивает в смертельном объятии. Он пытается освободиться, сбросить эту горечь, стряхнуть со своих волос, снять с кожи, выдавить из глаз, но не может, не может, не может. Она уже проникла в каждую клеточку его тела, заполняя собой, как злейший яд, всё его существо, и проникает все глубже, все дальше... - Арс? Неожиданный голос заставляет актера опомниться. Он резко, почти испуганно поднимает голову, озираясь по сторонам. Рядом с ним хозяйски плюхается еще одна долговязая фигура, заставляя хлипкие доски жалобно скрипеть под весом второго мужчины. Не одарив собеседника взглядом, Антон достает сигарету и бросает короткое: "не возражаешь?", зажимая ее в зубах. Получив молчаливый кивок, парень закуривает, поджимая одну ногу к себе, а другую вытягивает вперед, упираясь белым кроссовком в темный ствол плакучего дерева. Тоша делает долгие затяжки, дыша ровно и глубоко. Арсений опускает голову вниз и несколько секунд слушает только его дыхание, глядя в темные воды под своими ногами, не в силах поднять на коллегу взгляд. Он думает о несправедливости жизни, о том, как она беспощадно и неотвратимо отнимает все хорошее - когда-нибудь и это прекрасное дыхание оборвется, закончится, а мир продолжит существовать дальше. Миру будет наплевать, что кто-то больше не делает глубокие затяжки, выдыхая их в небо, целуя дымом высоту облаков. У мира таких еще миллиарды. А у Арсения он один такой. Один долговязый, один улыбающийся, один глубоко-глубоко несчастный, не признающийся в этом ни себе, ни людям. Один Антон Шастун. Такой задумчивый и недостижимый, сидящий совсем рядом, унесенный собственными размышлениями. И Арсению хочется смотреть на него бесконечно, просто быть рядом и смотреть, впитывать, наблюдать за тем, как он крутит кольца на пальцах, как щурится от сигаретного дыма, как привычным, небрежным движением руки смахивает челку вбок, как смеется навзрыд, по-настоящему, судорожно складываясь пополам, и как кричит до хрипоты, до сипа. Смотреть и глазами впитывать, обладать хотя бы его образом, хотя бы вид его присвоить себе, спрятать глубоко в сердце и никому не показывать, любоваться, как дивным сокровищем, присваивая всю его лучезарность своему властному взгляду. Его Антон Шастун. - Стас доволен, хорошо получилось, - равнодушно бросает Шаст, резко выдергивая Арса из размышлений. Попов оборачивается, впервые замечая выражение лица партнера по сцене - уставшее, глубоко безэмоциональное. Впалые глаза, щетина, опухшие веки - признаки того, что бессонницу так и не удалось побороть. Актеру больно видеть его таким, но он смотрит. Смотрит и ждет, как преданный пес, что тот скажет дальше. Однако Антон не спешит продолжать. Он смотрит рассеянным взглядом куда-то вперед, в пустоту, опустив расслабленные плечи и почти полностью обмякнув на деревянных периллах, к которым прижимается спиной. - А ты ничего не скажешь? - наконец не выдерживает Попов. Он не любит быть в ожидании, он хочет - нет, жаждет - чтобы всегда ждали его. Но Антон не дает ему и этой маленькой радости, молча качая головой, даже не глядя в сторону собеседника. Это обижает и задевает Арса еще сильнее, больнее, глубже. Он хочет быть увиденным им, хочет быть услышанным им. Если Антон пришел - почему не говорит с ним? Почему не выясняет, отчего актер взъелся на них с Позовым во время выпуска? Неужели поверил в ложь про перебивание? Нет, конечно не поверил. Не мог. Он знает Арсения уже слишком давно, он чувствует, когда внутри что-то большее, чем шоу. Когда наружу просятся эмоции, настоящие и честные, которые нельзя показывать. Зрители любят их за образы, а не за то, кем они на самом деле являются, так что надо скрывать, прятать. А если поверил? А если не поверил, но правда ему не интересна и не важна? От этих мыслей Арсений машинально стискивает зубы в бессильном раздражении и легонько трясет головой, сбрасывая с себя напряжение. Доски предательски трещат, выдавая силу, с которой актер сжимает пальцы, упираясь в них. Антон даже не слышит. Он будто в совершенно другой вселенной, будто на этом пирсе кроме него никого нет, и это больно. И вот когда Арсений уже теряет надежду на то, что Антон вообще ему ответит, и готовится встать и уйти - встретиться с командой, поесть, может даже тайком выпить чего-то для расслабления и ненавязчиво выслушать восторг о том, как он, такой яркий и эксцентричный, затащил скучный выпуск, и какой он потрясающий, невероятный актер - Шаст вдруг бросает, будто ненароком: - Мы с Ирой снова вместе. Мы с Ирой. Арсения как холодной водой окатило. Он мгновенно мрачнеет и спускается со своего внутреннего пъедестала обратно на пирс, выдавливая из себя горькую, вежливую улыбку. Внутренние органы будто мгновенно разорвало на части. Он уже знал об этой новости, случайно подслушав разговор Антона, отправившись на его поиски по просьбе Стаса. Но сейчас, когда Антон сказал это вслух, то будто признал это, будто закрепил, сделал правдой, и к этой правде он не был готов ни до съемок, ни теперь. - Поздравляю, - горько выдавливает из себя Попов, жмурясь то-ли от сигаретного дыма, то-ли от предательского покалывания в глазах. А может у него аллергия на цветение? Бывает, что возникают и поздно, в зрелом возрасте, он читал про такое. - Давно? - небрежно спрашивает он, осознавая, что пауза затянулась. Антон курит уже один фильтр, морщась от едкого вкуса во рту. Он с тихим шипением тушит сигарету о влажные доски и тут же тянется к новой. - Пару месяцев, - опрокидывает он, фиксируя никотин во рту. На мгновение вспышка зажигалки озаряет его лицо, и Арсений успевает выхватить эту вспышку, успевает схватить цвет зеленых, нахмуренных глаз, успевает присвоить, спрятать это себе и отложить в памяти. - Почему раньше не сказал? - спрашивает он, поджимая губы в скрываемой обиде. Он начинает прокручивать в голове события последних двух месяцев, вспоминать окончание первого сезона съемок на СТС, разработку Table Time, концерты в Питере, и теперь везде - во всех шутках и улыбках Антона - есть она. Она, которая ждала его дома и ласково встречала с работы, которая целовала его и прижимала к себе. Арс с горечью подмечает, что чувствует себя обманутым. Антон коротко пожимает широкими плечами, наконец, впервые посмотрев на друга за все их время уединения здесь. Арс ловит его взгляд, но тут же ощущает его тяжесть, будто глаза Антона стали темными, свинцовыми, пристальными. Наверное, это игра теней майской ночи. - А что? - как-то особенно вопрошает Шаст, пытливо глядя на товарища, и Арс понимает, что настало время очередной игры. Игры в манипуляции, в выводе на яркие эмоции и ревность. Игры только для них двоих, в которую они играют с той самой роковой ночи в августе. Игры в то, что у них "все хорошо". В то, что они всё забыли и отпустили, в то, что ничего и никогда не было, в то, что они - два взрослых, счастливых мужчины, которые выше обид и недопониманий. В то, что его руки никогда не гладили спину шатену, что губы никогда не впивались во вторые, что-то вшептывая в них про то, чтобы они были осторожнее, перемещаясь по всем стенам номера в попытках дойти до кровати и не отпустить, не расцепиться, не потерять друг друга ни на секунду, ни на мгновение. Глупой игры на шесть лет. - Я люблю тебя, Антон, - наконец отвечает брюнет и чувствует, как воздух вокруг него взрывается оглушительной тишиной.