На площади полки,
Темно в конце строки,
И в телефонной трубке эти много лет спустя
Одни гудки.
— Ну кто честь к непокрытой голове отдает, а? — шипит Московский, когда Даня проходящему мимо вождю неумело отсалютовал. — я тебя как учил? Мальчик моментально тушуется: свою пилотку он впопыхах оставил дома, не успев нормально даже красный галстук завязать, на что тетя Софа, конечно же, обратила внимание, сразу же перевязав его немножко криво, чтобы Михаил Юрьевич хотя бы не отчитывал ребенка. Миша вздыхает, укоризненно качая головой, и снимает с себя начищенную фуражку, одевая ее сыну на голову. Дане она велика, наползает на глаза и так и норовит съехать, но он лишь любопытно выглядывает из-под нее на отца, сохранявшего прежнюю невозмутимость. Даня фуражку так и не вернул, продолжая щеголять с ней так весь небольшой остаток времени. Саша наблюдает за этой картиной, чувствуя, как жмется к нему Денис, который, видимо, начинал уже мерзнуть немного на прохладе. Александр твердо на ногах стоять долго не мог даже опираясь на Мишу, и, несмотря на то, что почти все присутствующие стояли, пришлось присесть, чтобы банально не упасть. Одну из важнейших частей, — награждение, — решили оставить напоследок. Первыми орденов удостоили, как ни странно, людей-фронтовиков. За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 годах — как гордо звучит-то. Невский смотрел на их уставшие лица, невольно вспоминая измученного Мишу, возвратившегося из Карлсхорста, который еще нашел в себе силы как-то порадоваться. Он и сейчас от гордости едва ли не светился. Его лицо вдруг озарила легкая улыбка, когда он, шепнув что-то Дане на ухо, попросил зачем-то «подождать секунду» и сам скрылся среди офицеров, оставляя Сашу в недоумении. — Пап, а куда дядя Миша пошел? — спрашивает Денис, округлив серые глазенки. Александр пожимает плечами, отвечая совершенно честно: — Да кто его знает… Даня делает шаг ближе к Денису, о чем-то перешептываясь с мальчиком, но Саша в их разговор особо не вслушивался. Его глаза были прикованы к окружающим, снующим туда-сюда. Их пиджаки сверкали новенькими латунными орденами. Невский, честно говоря, в последнее время перестал видеть в этих брошках какой-либо смысл: да, гордость; да, честь; но вещь, как таковая — абсолютно ненужная и в повседневной жизни неуместная. Одним словом — зачем? Саша заглядывается на стоящие поодаль города. Как они рассматривали свои награды, поблескивающие на груди, и Саша, кажется, мог разглядеть на некоторых лицах улыбки. Улыбался, по всей видимости, Дарен, старающийся придержать дергающегося Лешу. Саша даже издалека видел, как дрожали его ноги, — наверняка искалеченные, — и как усердно он пытался от заботливого брата отвертеться. Александру бы тоже стоило подойти, поздравить, или как минимум вообще дать знать о том, что он, как бы, живой еще; Саша задумался так, а когда вернулся в реальность — заметил, что стоящий по струнке ровно Константин косится на него как-то подозрительно открыто. Невский вздрагивает, отводя взгляд, стараясь сфокусировать его на чем-то другом. Миши пока не было. Он повернул голову в другую сторону, — быть может, Московский покажется с другого конца, — как вдруг обзор перегородила тонкая фигура, едва ли не поцеловавшая носом в пол. Саша не понял, как успел среагировать — он сам на ногах с трудом стоял, и руки совсем растеряли свою силу, но незнакомец смог удержаться. Беглый взгляд его янтарных глаз затронул Сашу, что осторожно подал выпавший из руки костыль. — Извинить, — негромко проговаривает золотоволосый парень с явным немецким акцентом, чем озадачил Сашу, ухватываясь поудобнее за опору. — Будьте осторожнее, — кивает Невский, изучающе его осматривая. Незнакомец оборачивается, и Александр поворачивает голову вслед за ним. В толпе завиделась знакомая светлая макушка, и, так и не представившись, немец, — если Саша правильно понял, — спешно ретируется. Миша давно уже выработал в себе очень полезный порой навык — одним своим видом людей пугать. Саша, честно говоря, пугается до сих пор, когда он вдруг резко врывается в его минуты (часы) самобичевания, разгоняя все мысли, путные и не очень. Но сейчас Москва прямо-таки гордостью лучится. Подходя, он вдруг опускается на колено перед Сашей, озадачивая его еще больше. Невский замечает в его руках бархатную коробочку, которую он держал очень бережно и осторожно, словно бы она могла под его пальцами сломаться — но, зная их силу, Саша не сомневался, что это более чем возможно. Невский сначала не понимает ничего — ну что такого может быть в этой коробочке? Не кольцо же обручальное, в самом деле! Но, когда она все-таки открывается, он в изумлении вскидывает брови, когда видит это перед собой. — Зачем оно мне? — Это твое по праву. Эта блестящая начищенная медаль на белесой колодке с бирюзовой полоской для Саши, на самом-то деле, ничего не значила. Но он все-таки берет ее, касаясь почти невесомо, словно она была фарфоровой, рассматривает как-то равнодушно и вместе с тем заинтересованно. Лучше бы ее вручили кому-то другому, кому-то, кому она будет действительно дорога. Саша же не видел в ней ничего, кроме красивого кусочка латуни. А взглянув на ее реверс, и вовсе не сдержал тихой усмешки. «За нашу советскую родину». Родину… его Родина далеко не советская — его Родина осталась там, в прошлом, в позапрошлом веке; она потерпела крах, рассыпалась. Для Саши Союз — это не родина, не дом. Ничего родного и близкого здесь почти не осталось. Он и не хотел, чтобы что-то оставалось в этом проклятом месте. — Помоги мне встать, — проговаривает Саша, взявшись за предплечье Миши. Московский вопросительно хмурится, но ничего не говорит, а Невский, заметя это, лишь пожимает плечами, говоря: — Иначе неуважительно как-то. Саша держится, стоит, пусть и с трудом, опираясь на Московского. Он бы, может, и забрался к нему на руки, если бы не туча посторонних взглядов, которые их обоих, в таком случае, чуть ли не буквально загрызут. Но Саша не обделяет Мишу взглядом, в котором он смог разглядеть слабые отголоски чего-то похожего на радость — уже лучше, намного лучше. Миша осторожно цепляет на левую сторону мундира звенящую медаль, трепетно поправляя, оглядывая. Саша хоть особо даже не смотрел, но Московский надеялся хотя бы, что он был рад хоть немного. А Александр, может быть, и рад. Но не награде, а тому, как приподнялись уголки тонких Мишиных губ.***
— Останьтесь? Хотя бы на пару дней. Саша даже не спрашивает Мишу, которому квартира, в общем-то, и принадлежала — он невозмутимо стоит рядом, придерживая Невского за локоть, а второй рукой непутевого сына за руку, который все оборачивался и оборачивался назад, на оставшуюся позади Красную площадь. Александр уже успел понять: Москва не собирается ему особо отказывать в каких-то хотелках, особенно в таких… вполне себе ясных. Софа какое-то время мнется, словно бы думает, придерживая за руку Дениса, и медленно, неуверенно кивает головой. Саша прекрасно понимает, почему она сомневается. Прекрасно знает, прекрасно наслышан, что с наступлением ночи в квартире спокойствия и след простынет. Хотя его там, по правде сказать, и не было никогда. — Да… да. Ладно. Спасибо. Денис, услышав согласие со стороны Софьи, на ходу теперь едва ли не приплясывал, перекидываясь немногозначительными взглядами с братом, который, кажется, тоже уже едва ли не светился. Саша уловил Мишин тяжелый вздох — оба уже предвкушали то, во что превратится квартира от неумелых ребяческих рук. Но Невский, честно говоря, не стал бы ругаться не только из нежелания и странного, несвойственного ему безразличия — он уже отвык от вида счастливых лиц вокруг себя, не стоило прививать это же свойство детям. Пусть хотя бы они будут радовать его своими улыбками. Миша в какой-то момент останавливается, бегло озираясь по сторонам, и быстро целует Сашу в висок, осторожно отпуская. Невский озадаченно нахмурился, отстраняясь, на что Михаил лишь немного виновато проговорил: — Я не смогу поехать сейчас. Мне нужно еще с этими фрицевскими городами полялякать, ну и там… по мелочи, Сашенька, — вздохнул Миша, и Саша лишь по одному его виду понял, что ждать его стоит, в лучшем случае, к темноте. — не смотри так на меня. Я честно постараюсь освободиться как можно быстрее. Но Саше-то и дела особо никакого нет. Вернется — и на том спасибо. Квартира встречает их своей молчаливой, неуютной пустотой. Невскому не нравилась эта атмосфера уже даже не из-за отсутствия той роскоши и величия, к которым он привык, а из-за банальной необжитости этого дома. У Миши дом вроде бы и полон всякого разного, и вроде бы даже Саша тут жил уже год, можно сказать. Но должного уюта все никак не удалось воссоздать. Мише, может быть, и все равно: если бы не Шура, то он дома мог бы неделями, в самом деле, не появляться; а Саше это ощущение дома, а не просто бетонных стен, было необходимо. Без этого было как-то вдвойне тоскливо. — Денис, осторожнее! — из пучины раздумий о непутевости жилища его любовника Сашу выдернул сын, мгновенно заметавшийся по незнакомой квартире в попытках все изучить — впервые здесь, все-таки. Денису никогда не была присуща тяга к пафосу, как у его отца, не была свойственна любовь к драгоценностям, роскоши. Он еще всего лишь малый мальчик, которому впору бы палкой бить крапиву и вместо денег расплачиваться зелеными листочками. Ровно так же, как и Даниле. Но Саша моментально мрачнеет, как только видит на груди ребенка одиноко болтающуюся медаль — «За оборону Ленинграда». На детской кофточке, такая же, что и у него самого. Не забавно ли? Даня, более-менее знавший эту квартиру, хватает недо-брата, недо-друга за руку, уводя в пустующую комнату, которая, вроде бы, для него была специально отведена, но он там не жил уже давно. Лет пять. Саша провожает их каким-то неясным взглядом, замирая, как вдруг чувствует, что острого плеча невесомо касается чья-то рука, а следом тихий голос проговаривает: — Зачем ты попросил нас остаться? — спрашивает Софья.Привет! Мы будем счастливы
Теперь и навсегда.
Александр с ответом затрудняется. С Петром, конечно, все и без того понятно — он брата бы не бросил; но вот к чему в этом доме Софочка и маленькие дети, которых наверняка будет тяготить эта серая квартира, подавленная обстановка, витающая в воздухе вкупе с терпким запахом лекарств, которые пьет Саша — неясно. Невский уже увиделся с ними, понял что все «хорошо», — лучше, по крайней мере, чем могло бы быть, — и сам ума не даст зачем. Зачем они здесь? Что им тут делать, когда они спокойно могли возвратиться в небольшой коттедж в Московской области, никем не тронутые дожидаться, пока их разрушенные города и родители окрепнут достаточно, чтобы вернуться, заняться детьми. Но они не вернулись — не сейчас, по крайне мере. Саша пару секунд молчит, анализируя собственный поступок и слова — делать так с посторонними людьми намного легче, чем с самим собой. Он лишь отмахивается: — Не очень-то это и важно, — неопределенно отвечает он. А сам просто не хочет ловить себя на мысли о том, что банально боится, не хочет оставаться в одиночестве. Все трое молчат. Знают ведь, что о чем-то говорить бессмысленно, по сути — знают и о проблемах друг друга, и о проблемах вокруг. А сейчас об этом толковать не хочется никому, а больше, собственно говоря, и не о чем. И тоже не хочется. Но Саше, на удивление, легче становится, когда на небольшой диванчик на кухне он опускается не один, когда чай может поставить кто-то другой, а не он сам, когда он может обнять не сам себя, а кто-то другой это сделает. Не Миша. Мишины объятия еще не стали достаточно теплы, чтобы согреть его, а братская любовь никуда и не уходила. Только Саше она не настолько близка, как эта угасшая любовь к Мише, который свободного времени на него пока что не находит. Но Александр и не обижается. Наверное. Сидели так они… долго. Саша касается тонкими-тонкими пальцами горячей кружки, чувствуя, как ее мягко забирают из рук перебинтованная ладонь Софы, придерживая. — Горячо. Обожжешься. В самом деле, было горячо, но Саша даже и не заметил. Софья то ли знала, то ли видела, что держать ту же самую кружку для Невского все еще немного проблематично — истощение, будучи настолько длительным, давало о себе знать. Но Саша отнекивается, не позволяя себе помочь. Мотает головой, сам берясь за легенькую чашку. — Я и сам могу, спасибо. — Тш. Саша замирает, слыша со стороны брата этот шипящий звук. Петя приложил палец к губам, явно прислушиваясь к чему-то. Невский сразу понял, что именно зацепило его слух. Копошение в одной из комнат не могло не привлечь внимание, видимо, из-за того, что дети не закрыли дверь. А в следующий миг топот маленьких ног совершенно включил Сашу в реальность — детям он не мог не уделить внимание. — А посмотрите, что мы сделали! — немного неловко говорит Даня, едва ли появляясь в дверном проеме. Сзади него выглядывал хлопающий глазками Денис. Все молчат, снова. Саша жестом подзывая к себе ребятню, зная, что без помощи сейчас не встанет — так проще. Даня подбегает первым, шурша какой-то желтоватой бумажкой, взятой явно у отца в кабинете — там точно таких же, чистых, лежала целая стопка. Только эта была совсем не чистая: Александр, взяв в руки листок, видел немного неровные штрихи старенькими карандашами, фокусируя взгляд на единой картинке. Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Их шестеро. Таких… не сказать, что на себя похожих, но их шестеро. Почти все, кто были здесь сейчас. Петя подается вперед, чтобы взглянуть на бумагу в Сашиных руках, и удивленно вскидывает брови, когда замечает, что на нее вдруг капнуло две крупные капельки. — Саша? — Папа! — восклицает Денис, подбегая к отцу, ручками обхватывая его поникшее предплечье. Сашина ладонь ложится на сыновью макушку, слегка поглаживая растрепанные волосы, почти как у него самого. Невский это потом обязательно покажет Мише. Пусть вспомнит, как где-то века два назад, этот заносчивый белобрысый учитель имел честь видеть примерно такие же рисунки, которые он не одаривал никогда даже сухим «красиво». А Саша же скажет, что никакой Крамской, Айвазовский и кто там еще вообще есть, не сравнится с этим. И не соврет совершенно.