***
— Осторожно, не торопись, — проговаривает Миша, придерживая Невского под локоть, ведя его вдоль широких коридоров Кремля. Шура словно бы в прострации смотрит куда-то перед собой, сжимая его ладонь, медленно с ноги на ногу переступая. Он эту ночь спал плохо, — оба они почти не смыкали глаз, — но Миша, на удивление, выглядит бодрым. Хотя Саша, конечно, знает, что это все из-за чересчур крепкого кофе, который Александр на дух не переносит; но пить его приходилось подальше, все-таки, от любовника. Миша аккуратно укладывает руку на плечи Саши, придерживая, и останавливается напротив тяжелой двери, за которой был слышен тихий гул приглушенных голосов, которые и сами по себе-то громкими и не были. — Я ненадолго тебя оставлю, — проговаривает Михаил, чуть наклоняясь к Саше и целуя в макушку. — сбегаю до начальства и начнем. Александр, словно бы в тумане, кивает, даже не оглядываясь на Московского. Не позволяет и взять себя под руку, когда Миша, отворив перед ним дверь, потянулся было, чтобы придержать Сашу под локоть. У Саши коленки немного дрожат и подкашиваются, и он чувствует пристальный взгляд Миши затылком, но не позволяет себе обернуться. При виде столицы весь говор моментально стих. Города, в силу своих возможностей, поднялись с места, отдавая старшему по званию честь. Московский пробормотал что-то наподобие «вольно», покидая просторный, но почти пустой кабинет, без объяснений. Саша осторожно проходит между городами, слыша тихое: «поздравляю». Непонятно, только, с чем они поздравляли — с победой или с тем, что Саша в принципе еще живой и может как-то ходить. Невский не мог не заметить, что многие стулья оставались пустыми даже несмотря на то, что время собрания уже как раз подошло, а опаздывать было как-то дурно, особенно в их положении. Василисы Ярославовны и Святогора Рюриковича, которых он так надеялся здесь увидеть, не было. Но он, честно говоря, и не знал, когда в следующий раз сможет с ними увидеться. Алексея Рюриковича, кстати говоря, тоже не было, но это немудрено — о нем он слышал прекрасно еще до блокады. Не было и Валерия Семеновича, и Ивана Ярославовича, но зато Саша среди остальных смог разглядеть каштановый всполох волос Алексея, сидевшего непривычно молча, и Дарена с виднеющейся на руке шиной, но по прежнему время от времени косо глядящего на впавшего в прострацию брата. Саша не решался мешать этим измученным душам пытаться найти друг в друге успокоения, присаживаясь на стул по правую руку от Москвы. Рядом с поникшим Архангельском должен был сидеть Роман, но и его тоже не было видно. Проще все-таки было назвать присутствующих. — Осторожно, — проговаривает хриплый голос, хватая споткнувшегося Сашу, задумавшегося о несчастии этой бренной жизни. Он в недоумении поднимает голову на Константина, смотрящего хмуро и абсолютно бесчувственно, но продолжающего держать болезненно-тонкое запястье — не так нежно и бережно, как это делал Миша, но он хотя бы не пытался его сломать. Саша хмурится, немного дергая рукой в попытке высвободиться из Костиной хватки, но она ослабевает лишь тогда, когда дверь вновь нещадно скрипит и закрывается так же спешно — ее продолжением служили гулкие шаги Миши. Костя отстраняется совсем, присаживаясь обратно так, как будто и не было ничего. Саша любил говорить загадками, намеками и прочем, но а сейчас это было как-то совсем неуместно. — Прошу внимания, мы начинаем. По лицам присутствующих так и не скажешь, сосредоточены они на деле или нет. Подавленные и уставшие, Миша это прекрасно видит — ничего не говорит, и минуту молчит, окидывая бегающим взглядом города и пустые стулья. Кажется, ни у кого особо не было сил сейчас рассуждать о чем-то важном, о том, что заново нужно восстанавливать всю страну. Саша слышит где-то слева совсем тихое-тихое шушуканье, и косой взгляд цепляется за то, как еще совсем юный Коля, которому здесь, вообще-то, и не место, — но его, как примерного и смышлённого мальчика, Томск попросил допустить к собранию, — что-то шепчет на ухо склонившемуся Матвею; его глухой голосок — единственное, наверное, что сейчас нарушало всеобщую тишину. Никто не говорил о победе — слишком тяжела была та цена, которую за нее пришлось заплатить. Тут не помочь уже, казалось бы, ничем. Города восстановятся, — пройдет ли год, десяток, сотня лет, — но только вот воспоминания никак не выдворишь из головы. Саша, если приглядеться, мелко дрожал даже сейчас, припоминая о тех собраниях, что проходили в бункере под Смольным, когда поблизости земля изнемогала от обрушаемых на нее снарядов. Сейчас ничто не гремело, не взрывалось. Здесь не было тех генералов, многих из которых Саша откровенно не любил, но это чувство никак не хотело его покидать. Он глянул на Мишу, впавшего на считанные минуты в своеобразный транс. Он иногда мог так сидеть: не двигаться, и даже, возможно, не дышать, глядя в никуда. Невский не мог его обнять или поцеловать, когда рядом десяток любопытных глаз. Он лишь невесомо касается тощими пальцами его коленки под столом, ощутив, как едва ли заметно Москву передернуло. Скорее всего, он тоже не знает, что сказать, но и молчать, как столице, непозволительно. Но ситуация, кажется, сама собой разрешается. Дверь неловко отворяется, поскрипывая. Знакомый стук костылей донёсся до Саши прежде, чем он успел повернуть голову и рассмотреть вошедшего, показавшегося ему до боли знакомым. Те же золотистые волосы, те же опоры, без которых он не мог передвигаться, те же блеклые янтарные глаза. Они нервно бегали по полупустой комнате, изучая всех в ней находившихся, словно бы ища подвоха; словно бы кто-то мог в момент встать и наброситься на незнакомца, но, похоже, судя по открывшемуся ему виду иного мнения сложиться и не могло. — Можно? — по немецкому акценту Александр окончательно узнал город, с которым пересекся невзначай на параде. Он не мог не заметить, как некоторые из присутствующих презрительно скривились. Отголоски немецкой речи, конечно, не могли не затронуть даже Сашу. Невский почувствовал, как поверх его руки на Мишином бедре легла собственная рука Московского, несильно сжимая, словно бы так стараясь успокоить. — Проходите, — проговорил Михаил, буравя взглядом хлипкую фигуру, нетвёрдо стоящую на ногах. — Кёнигсберг? Незнакомец кивнул, присаживаясь рядом с Сашей. Чувствительных рецепторов Невского сразу же коснулся острый запах медикаментов, заставляющий мелко передернуться. Миша, почувствовав это, моментально обернулся на него и перед тем, как сказать что-то вошедшему Кенигсбергу, наклонился к Саше, тихо спрашивая: — Тебе плохо? Александр незаметно качает головой, сглатывая подступивший к горлу ком. Не то от внезапно накатившего отчего-то страха, не то от обострений чувствительности. Кенигсберг не выглядел донельзя зашуганным. Его, возможно, выдавала лишь только дрожь, да и непонятно из-за чего она была. Миша тяжело вздыхает, прокашливаясь; свою речь он начинает сразу с дела, не видя смысла в том, чтобы снова и снова говорить это никого не ободряющее почему-то «с победой, товарищи». У Миши голос немного хриплый, усталый и, что удивительно, тихий — но в этой вакуумной тишине, прерываемой только говором столицы, он казался чересчур звучным. Саша не особо вслушивался в его слова, хотя все эти проблемы — колоссальные потери населения, необходимость вернуться к довоенным показателям и желательно их превзойти, восстановление хозяйства, городов да и целого государства в общем, — касались и его тоже, но как-то не хотелось об этом париться. Не хотелось думать о том, что Александру нужно позаботиться о своем городе, о брате и сестре, о ребенке, о собственных гражданах, в конце-то концов, но сил не хватало даже на себя — за него все старался делать Миша, покуда мог. Саша не знал, на сколько еще его хватит. — Твангсте, — вдруг прервался Московский, переводя взгляд с вдоль и поперек исписанных бумажек на немца. — решение о том, под чью юрисдикцию попадет ваша область, еще принимается. Нам предстоит обсудить это позднее. Окончательный ваш приговор будет вынесен на Потсдамской конференции, на которой вам предстоит побывать. Приговор… Кенигсберг непонимающе захлопал глазами, из всего сказанного поняв, видимо, только то, что обращались к нему. Но Миша, относительно знакомый с немецкой речью и вполне могущий сказать это как-то попроще, видимо из принципа не хотел это делать. Неожиданно для самого себя Саша повернулся к Твангсте, негромко спрашивая: — Peut-être que vous connaissez mieux le français? Немец поднимает светлую голову на него, оглядывая Невского беглым взглядом, и медленно кивает: — Vais. До Саши доносилось чье-то недовольное дыхание, жгучесть осуждающих взглядов, под которыми он чувствовал себя крайне некомфортно; и, скорее всего, если бы не присутствие Миши, то кто-то может быть и осмелился бы выдать что-то едкое на этот счет, но сейчас же любые мысли под грозным взглядом столицы мгновенно тушевались. Это был, пожалуй, единственный плюс алых глаз его любовника. — Il vous a averti que vous auriez besoin de parler de l'entrée de la Prusse orientale dans l'URSS, — Александр старался говорить как можно тише, чтобы не раздражать слух остальных своим отчеканенным французским. Твангсте в ответ лишь кивнул. Молчал. Но это, может быть, и к лучшему, хотя Саше, признаться, было бы очень любопытно с ним поговорить.***
Собрание затягивается — прерывается лишь тогда, когда Мишу подрывает с места срочный звонок, требующий его немедленного ответа. Вождь звонит, что ли… Но говорить, собственно, было больше особо и не о чем. Поэтому города расходятся — кто куда, кого где ждут. А Саша своей возможности упустить, конечно же, не может: — Извините, — проговаривает он, невесомо касаясь плеча Кенигсберга. — quel est votre nom? Он замирает всего на пару секунд, бегло оборачиваясь, наверное, чтобы удостовериться, что это спрашивает действительно Саша. Он издает что-то похожее на смешок и, тяжело оперевшись о костыль, медленными шагами идет к выходу. — Здесь никто не обращаться ко мне на имя. Кривой русский немного режет Невскому слух, но ему, в конце концов, простительно. Саша даже наоборот рад, честно говоря, что Твангсте знает хотя бы что-то. Он продолжает, аккуратно выскользнув за дверь, протискиваясь меж прочих городов, да поскорее — странное чувство недомогания никак не хотело отпускать, но он надеялся, что само как-то пройдет, да желательно побыстрее: — Может, я стану первым? Пару секунд Кенигсберг словно бы думает, прикрывая за собой тяжелую дверь в кабинет, прежде чем ответить столь же бесстрастно, краешком глаза поглядывая на собеседника: — Вильгельм. — Вильгельм… — проговаривает Саша, внимательно, в свою очередь, оглядывая его. — je crois qu'on s'est rencontrés quelque part. И Невский, честно говоря, на долю секунды обомлел, когда на губах немца промелькнула едва ли заметная улыбка, которой он доселе не видел: — Вы быть маленький, — с усердием выговаривает Вильгельм последнее слово. По всей видимости, он нарочно не говорит на французском, желая потренироваться. Саша счел это за хороший звоночек — значит ли это, что доверяет? — Маленьким, — поправляет он. — Вам стоило бы подтянуть свой русский, Вильгельм. — Vais, — только и пожимает он плечами, не говоря больше ни слова. Саша хотел было выдать что-то еще такое эдакое, как вдруг его пошатывает отнюдь не внезапно, заставляя рукой опереться о стену. Александр, собственно, и предполагал, что совсем скоро его начнет заносить — жаль только, что в такой неподходящий момент. Голова не без намека гудела еще с самого утра, как обычно бывало после ночного приступа паники. В такие дни Саша обычно оставался дома, в постели, но сейчас отлеживаться было непозволительно — пришлось найти в себе силы встать и пойти, пусть даже и частично на руках Московского. — Александр Петрович, осторожнее, — заметив Сашино самочувствие, Ярослав Ярославович, оказавшийся из всех прочих ближе всех, ориентируется довольно быстро, подхватывая Невского под локоть. — Вам нехорошо? Саша поднимает туманный взгляд на Вильгельма, стоявшего в небольшом недоумении. Ярослав глядит на него безразлично, едва ли хмуря брови, и ненавязчиво берет Сашу под локоть, придерживая. — Мне… кх, — Александра немного пошатывает, он немного сжимает предплечье Ярослава, боясь в какой-то момент просто упасть. — Вы не знаете, где Михаил Юрьевич? — Найдем, — вздыхает Стрелков, в последний раз кидая на Вильгельма беглый взгляд, прежде чем, придержав Сашу, повести его немного в сторону. — пойдемте присядем. Невский выдыхает, медленно кивнув и на негнущихся ногах уже собрался было идти вслед за Ярославлем, как вдруг приостанавливается, оборачиваясь, и негромко шепчет неподвижно стоящему Твангсте: — Извините. Стрелков настойчиво ведет его за собой буквально пару шагов, усаживая на низенькую скамейку в коридоре. Саша чувствует, что вновь дрожит, не понимая даже причину своей внезапной слабости, но это ему не в новинку — уже привычно стало вдруг внезапно подкашивать ноги и падать, если рядом не оказывалось Миши. Невский, честно, даже не понимает, какое Ярославу дело до него. Он помог ему уже как-то раз, и теперь почему-то помогает и второй — неясно только зачем. Его немного шершавая ладонь касается Сашиного лба, а брови продолжают быть сосредоточено нахмурены. — Ярослав Ярославович, — хрипло проговаривает Саша, прежде чем он успевает задать какой-то вопрос. — а вы зачем?.. Ярослав удивленно моргнул, не понимая, видимо, о чем это он. — Простите? — Зачем вы мне помогаете? Пару секунд Ярославль бездумно как-то смотрит на Александра, переваривая услышанное, а затем на губах его на долю мгновения проскальзывает блеклая улыбка, которой доселе Саша никогда не замечал. — Почему нет? — Не думаете, что это странно? Саша немного прикрывает глаза, когда чувствует, что взгляд становится немного расплывчатым. Ярослав, замечая это, подаётся вперед, мимолетом похлопав Невского по плечу. — Тише, Александр, — только и говорит он, отходя. — я пойду найду Михаила Юрьевича, пока Вы тут не упали. Саша провожает его взглядом, и прежде чем Стрелков успевает сделать пару шагов, негромко его окликает: — Ярослав Ярославович, — голос выходит почти севшим, так что Саше приходится прокашляться. — спасибо Вам. Собственно говоря, было за что говорить спасибо. За самоотверженный труд ярославцев, не пожалевших ни своих сил, ни себя, ничего ради их общей победы; за бессонные ночи у станков, за то, что сделали все, что в таких условиях было возможно сделать; за помощь, за то, что ее продолжали оказывать даже когда город рушился под ударами немецких бомб — но все равно остался стоять. Никто не мог почувствовать себя там защищенным, — город близ Москвы не мог внушать никакого доверия, — но Саша, кажется, немного коснулся этого чувства, когда увидел, как мягко улыбается ему Стрелков, словно бы по-родному, по-отечески, как улыбался когда-то Петр Алексеевич, и не мог не ощутить себя хотя бы немного безопаснее. Как будто бы эта улыбка могла защитить его от внешних проблем, но даже она померкла через пару секунд, когда Ярослав развернулся к нему спиной. — Я лишь выполняю свой долг перед нашим государством. Нашим…***
— Вот ты мне сразу не мог сказать? — ворчит Московский, одной рукой открывая тяжелую дверь в квартиру, а второй придерживая Сашу. — отнекиваться обязательно надо было, да? Александр молчит, да и в целом говорить ему сейчас не очень хочется — голова раскалывалась даже от малейшего движения, не то что от слов. Саша хмурится при каждом движении Мишиных рук, жмурится, пряча глаза в его плече. Света в московской квартире было не так много, но он раздражал — хотя в спальне ему послышался странный звук, похожий на шелест тяжелой ткани штор. Возможно, это Петя там копошится, зная, как восприимчив ко всему становится брат, когда внезапные приступы мигрени дают о себе знать. Из-за угла показывается чей-то любопытный нос и мелькает копна светлых волос, которые тут же накрывает исхудалая рука Софы. Даня хочет глянуть на отца хоть мельком, не видевшись с ним больше суток, и Денис тоже рвется посмотреть, что же с папенькой не так и почему Михаил Юрьевич так спешно несет его в спальню — но Софья не дает, отводя детей в сторону, чтобы лишнего не насмотрелись. Ни Миша, ни Саша на них краем глаза даже не взглянули. « — А с папой все будет хорошо? — шепчет тоненький детский голосок Невской на ушко. Красногвардейск вздыхает тихо-тихо, гладя племянника по растрепанной макушке. — Будет, милый, будет.» Саше тоже так хочется, чтобы с ним поскорее все сделалось хорошо. Недомогание, головная боль убивали: он не может даже самостоятельно раздеться, хныча от того, как осторожно Петр пытается стянуть с него легкий пиджак. — Чшш, — Миша невесомо касается своими шершавыми ладонями его головы, аккуратно прикладывая ее к своей груди. — тихо, Саш. Тебя не тошнит? Александр издает какой-то непонятный, неразборчивый звук, лишь сильнее жмурясь. Миша, незаметно вздохнув, немного подается вперед, чтобы тихо спросить у Пети: — Чего он сказал? Невский-средний пожимает плечами. — Я побуду с ним, если что. — Не надо, я сам, — тут же отнекивается Миша. — иди лучше. Петя все-таки не спорит. Тихо, на цыпочках покидает комнату, прикрывая за собой дверь и оставляя их наедине. Московский не двигается — Саша вроде бы пригрелся, притих. Выдавал его лишь трепет ресниц. В какой-то момент его губы едва ли начинают шевелиться, и сиплый голос говорит: — Разбуди меня к утру. Как пойдешь… Мише думается, что Невский просто бредит. Касается лба, но вроде бы он не горячий. — Саш, ты чего? Зачем? Но он повторяет: — Разбуди.