***
— Ты чего? Саша просыпается резко, вздрагивая от касания такого, вроде бы, безобидного. Московский, пока что сонный и ленный, тянется приобнять, заметив, видимо, его дрожь, но Невский не даётся — отодвигается дальше, пальцами крепче хватаясь за одеяло. — Не трогай. Москва его действительно не трогает, не утешает — он лишь уходит, оставляя его в постели одного. Саше действительно ведь это необходимо, — побыть одному, — Миша понял это ещё давно. Если снится революция, убитая семья, еще что-то из этой оперы — лучше оставить его в одиночестве, чтобы он не озлобился еще больше. Привести его в чувство становится тогда много проблематичнее: Саша до сих пор ведь не простил и неизвестно, простит ли вообще когда-нибудь, но Миша об этой ситуации старается просто не вспоминать, на корню пресекая любые её упоминания. Тревожного тревожить лишний раз ни к чему. А Саша все это время лежит, бездумно глядя перед собой в одну точку и комкая в руках помятое одеяло. Подумать только, что эти руки всех убитых революционерами Романовых держали, лелеяли — осталась ли на пальцах их кровь? Виновный ведь. Не сумевший защитить… Александр резко вдруг головой встряхивает, отгоняя назойливые воспоминания и еще пока что свежие в памяти образы, не желая вновь предаваться часовой истерике. Он и без того слишком устал. Саша надевает на плечи темный халат, немного ему не по фигуре, и пояс завязывает туго — приходится, чтобы не развязался вдруг. Тихими шагами выглядывает из спальни, слыша не только Мишино копошение в коридоре, но и чье-то еще со стороны комнат, где расположились Петя, Софа и дети. Александр хмурится слегка, аккуратно подходя к полуоткрытой двери. Софья еще спала, завернувшись в одеяло и едва ли слышно посапывая, а вот Петр, уже одетый, чопорно поправлял накрахмаленную рубашку, пристально вглядываясь в зеркало, словно бы сам себя не узнавал. Саша слегка хмурится. Куда это брат мог собраться в такую рань? Петя, видимо, заметил его все-таки в отражении зеркала, поворачиваясь к Саше и, приложив палец к губам, тихими, крадущимися шажками подошел к двери, аккуратно прикрывая ее, чтобы та не скрипела. — Ты чего не спишь? — поинтересовался он у Саши, попутно пытаясь застегнуть пуговки на рукавах. — Мне по работе надо, — хрипло ответил Александр, и, заметив мучения брата, взял его руку в свою, аккуратно застегивая мелкие пуговички, поправляя. Петя удивлённо вскинул брови, и Саша заметил, как на его губах проступила едва заметная улыбка, которую совсем не портили ранки в уголках, все никак не заживающие. — Иди отдохни, — качнул он головой, мимолетом касаясь Сашиной руки. — я уже собрался. Сам схожу. Саша нахмурился, пару секунд бездумно пялясь на Петра, хлопая глазами, чувствуя не то чтобы благодарность — скорее едкий укол вины. — Петь… — Саш, — прервал его Невский-младший. — иди. Я тебе все передам потом. Александр тихо вздохнул. — Я все-таки настаиваю. Но Петергоф лишь махнул рукой, отходя, чтобы взять маленький, потертый кожаный портфель. Саше вновь невыносимо стыдно, но он говорить, в общем-то, и не хотел что-то: Петя прав — так будет лучше.***
Саша идет не отдыхать, а к детям, заслышав со стороны их комнаты явное копошение. Они сейчас наверняка пошли бы будить Софу, но Александр решил дать ей еще отдохнуть — он, в конце концов, успеет еще наотдыхаться. Саша тихими шагами подходит к комнатке по соседству, приоткрывая скрипучую дверь и заглядывая внутрь, где царил полумрак, созданный занавешенными тяжелыми шторами. У него глаза не сразу привыкают к темноте: требуется, как минимум, пара секунд, чтобы начать видеть хотя бы какие-то очертания фигур. Кровать, на которой обычно спал Даня, пустовала, в отличие от постели Дениса, тихо посапывающего лицом к стенке. Саша еще немного поднапряг свое не до конца восстановившееся зрение, чтобы среди этих полутемных силуэтов различить движение на полу, ерзающее такое, извивающееся. — Данила, — тихо позвал Саша, немного хмурясь от непонимания того, чем там таким занят несносный ребенок. Он плохо видит, но мысли сами дорисовывают удивленное лицо мальчишки, — Невскому думается, что Миша в детстве смотрел так же по-наивному непонятливо, — то, как он хлопает светлыми ресничками, и, в конце концов, прошерухтев чем-то, поднимается на ноги, тихими шажками подходя к Саше, стараясь не разбудить брата. Только лишь когда свет падает на Данилу, Александр замечает в его руке небольшую, потрепанную игрушку, которая на вид какое-то время явно лежала далеко не в кровати или на полке, а в каком-то самом пыльном шкафу, так что бежевая искусственная шерстка приобрела грязный оттенок. — Что это у тебя? — склонив голову, спросил Саша, разглядывая плюшевого мишку. Даня смотрит на него с каким-то подозрением, хлопая глазками, и мнется недолго, раздумывая, а стоит ли вообще что-то говорить. Игрушку он прячет за спину. — Это… — он все тянет, словно бы пытается придумать ложь поубедительнее, но в итоге сдается под пристальным взглядом Саши. — ну… папа ругаться будет, если узнает. Александр не сразу понял, про что он вообще такое говорит и с чего бы вдруг Мише на него ругаться. — За что? — За это, — Даня слегка трясет игрушкой, сжимая ее крепче в пальцах, словно бы Саша в любой момент может ее отнять. Саша в происходящее все еще не врубался и, судя по всему, это было достаточно заметно. Но все-таки дошло лишь тогда, когда Московский-младший уже открыл было рот, чтобы что-то сказать. Невский поднимает ладонь, говоря тем самым, мол, и так все ясно. Несмотря на то, что в доме остались все те, кому он может довериться, Саша, почему-то, предпочитает говорить шепотом или вот такими незамысловатыми жестами. — Он же весь грязный, — замечает Александр. Даня лишь надувает светлые губки, качая головой. — Ну и что? — Саша замечает, как детенок мимолетом оглядывается на дверь, как будто думает, что Миша может быть где-то поблизости. — я его под кроватью держу, чтобы папа не забрал. Саша на пару мгновений задумался, прокручивая у себя в памяти смутный момент. «Чай, который Саша предпочел вместо нормального обеда, уже успел остыть, пока Невский пребывал в какой-то непонятной прострации. Стена с самыми обычными обоями не была такой увлекательной, чтобы пялиться на нее минут как десять в отсутствии Михаила, который смог бы его из транса вывести. Саша лишь краем уха слышал его голос, раздававшийся откуда-то со стороны жилых комнат — голос, звучавший явно громче, чем должен, но Александр не вслушался почему-то. Московский, заходящий обратно, пышет явственным недовольством и каким-то раздражением — тут и ума много не надо, чтобы это понять. Саша приходит в себя, вздрагивая, когда слышит его тяжелый шаг. Он его узнает сразу. Злится, значит. Даня шел за ним маленькой тенью. Александр, еще не до конца вернувшийся в реальность, смотрел на него как-то странно, со смесью непонятных чувств. Заметив это, Московский-младший стрельнул в его сторону беглым взглядом, как будто бы и его тоже шугался, а потом, глянув в который раз на отца, стоявшего у плиты с чайником в руке настоящей грозовой тучей, постарался как можно быстрее и тише прошмыгнуть к столику, усаживаясь на краешек и съеживаясь в маленький комочек. Невский этого немого представления не понял, но правил нарушать не решил: как только Миша обернулся, Саша впился в него вопросительным взглядом, вскидывая бровь, но ответа дельного так и не получил — Михаил лишь закатил глаза, недовольно цокая языком, и даже кофе пить остался не как обычно в кухне, а в свой кабинет ушел. Саша запамятовал как-то у Дани спросить, что же в итоге случилось, но пазл в конце концов сложился.» Невский как-то нервно сглотнул, протягивая Даниле худощавую руку. — Пойдем хотя бы постираем его? А то совсем ведь пыльный, — он попытался выдавить из себя по-отечески мягкую улыбку. Но пытаться ничего и не пришлось при виде того, как доверчиво загорелись у Московского глазки — Сашино лицо само по себе улыбнулось. Даня пару секунд хлопал глазками, о чем-то думая, а потом спросил: — А папе вы не расскажете? Саша мягко усмехнулся, качая головой. — Конечно нет, Дань, — он коснулся рукой светлых растрепанных волос. — у меня от него тоже свои секреты есть.***
Саша обращался с игрушкой очень бережно: его пальцы дрожали, — непонятно, от волнительного трепета или уже сами по себе, — когда он осторожно отстирывал пыль от кремовой шубки под строгим надзором Дани. По нему видно было, что за сохранность этого мишки он очень уж сильно волновался, настолько, что Невский не мог не спросить: — Почему ты его так оберегаешь? — будничным тоном спрашивает Саша, выжимая лишнюю влагу. Даня, все это время сидевший на небольшом столике, протянул к игрушке руки, параллельно говоря: — А как же? — удивился он, сжимая пальцами мокрого медвежонка. — тетя Софа подарила мне его, чтобы я лучше спал. Она расстроится, если с ним что-то случится. Вот оно что. Теперь-то конечно всё стало яснее. Саше это показалось даже ироничным отчасти, что Софья решила подарить именно мишку. К слову, Невская, судя по доносящимся с кухни звуков, скорее всего уже проснулась. Александр, прислушиваясь, слегка потрепал мальчонку по голове, хлопая по плечу почти неощутимо: — Беги, прячь своего мишку. После завтрака я вам с Денисом почитаю. Саша даже невольно улыбнулся с того, как обрадовался мальчик, опрометью несясь в свою комнату, а сам на каком-то подсознательном уровне его беззаботности даже частично завидовал. Даже не частично, можно сказать.***
— Саш, можно тебя? Голос Пети, только что вошедшего, раздавался совсем тихо, так что Саша, увлекшийся чтением книги увлеченным детям, даже не сразу обратил внимание — лишь тогда, когда Денис дернул отца за рукав рубашки Московского, которую Александр по особой прерогативе взял ненадолго поносить (на самом деле она была просто первой вывалившейся из шкафа вещью). Прошло уже несколько часов, а Саша даже не заметил. Он осторожно отложил в сторону потрепанную детскую книгу, выпутываясь из цепких ребяческих рук, и тихонько отошел к Пете, от которого веяло явным напряжением — по нему видно было, а Саша, знавший брата с рождения, и подавно заметил почти сразу же. — Что случилось? Ты что-то натворил? Петя оглянулся по сторонам, убеждаясь в том, что Михаил, копошащийся в кабинете, на них особого внимания не обращает, увлеченный перебиранием целой стопки бумаг. Петергоф немного обходит Сашу, для пущей верности еще и под нужным углом и с нужной стороны вставая, чтобы уж точно ничем не засветить, и быстро вкладывает в Сашину руку небольшой, помятый листочек, на который Александр уставился в недоумении, не зная, что и думать. На какой-то документ это не похоже — неужели, что-то настолько серьезное случилось, что Петя даже вслух сказать ему не может, выкручиваясь с помощью своеобразных записок. Саша осторожно разворачивает сложенную вчетверо бумажку, распрямляя складки, и щурит глаза, внимательно вчитываясь в строки, выведенные элегантным, но при всем этом явно дрожащим почерком. «Votre offre est-elle toujours valable? W. Twangste.» Невскому потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить еще, кто такой этот загадочный В. Твангсте, а как только прозрел — вопросительно глянул на Петра, словно бы не верил в подлинность этой записки и достоверность написанных тут слов. Но брат лишь слегка кивнул, и одного его красноречивого взгляда было достаточно, чтобы Александр, еще немного потупив, окинул коридор беглым взглядом и, безмолвно подойдя к тумбочке и взяв с нее ручку, неизвестно пишущую ли вообще, начеркать на этом же листочке простое «да», адрес и даже додумал примерное время, о котором в целом можно было не особо беспокоиться — Москва работал почти постоянно с того момента, как Саша стал немного более самостоятельнее. Всё заключалось лишь в его отсутствии. Казалось бы, абсурдно. Давать незнакомому фрицу, еще даже официально не вошедшему в состав Советского Союза, адрес своего дома, но с другой стороны, Александру и терять-то особо нечего — ну что может сделать человек, с трудом передвигающийся на ногах, прекрасно, тем более, зная, с кем собирается связаться. Саше стало даже интересно, почему он воспринял серьезно его слова, сказанные, на первый взгляд, невзначай, но не менее бредовая мысль в объяснение этому проскользнула у него в голове — у немцев, видимо, пристрастие к риску и несуразным поступкам. Ручка, к слову, оказалась почти засохшей, но Александр надеялся, что Петя подправит текст. Столь же безмолвно передал ему этот листок, ловя на себе пристальный, непонятный взгляд, в котором Саша не смог даже чего-то такого разглядеть — ни осуждения, ни одобрения. Петергоф лишь молча сунул записку в карман, уходя в сторону своей комнаты, а Александр, проводив его долгим взглядом, вернулся к изнывающим от ожидания детям. — А вы про что говорили? — спросил Даня, округлив голубые глазенки и сразу же прильнул к Сашиной руке, как только он уселся обратно на диван. Невский лишь неопределенно качнул головой, пригладив его растрепанные светлые волосы. — Дела, — проговорил он, беря в руки книжку и больше об этом в принципе не заикаясь. Осталось подождать пару дней, пока Петя снова соберется в Кремль. Но, на удивление, возвратившись домой, Петергоф с собой никакой записки не принес, а на братский вопросительный взгляд лишь незаметно кивнул. Саша как на автомате кивнул в ответ. Значит, получается, остается только ждать? Да, скорее всего. Только вот Александр, невзначай как бы задумавшись о возможности встретиться здесь с Вильгельмом, даже написанную в записке дату вспомнить не смог, чтобы ориентироваться хотя бы примерно на ожидание, и стоило ли вообще чего-то ждать. К слову, вспомнил — к своему удивлению, даже не тогда, когда на пороге уже по логике должна была стоять невзрачная, тусклая фигура с костылями в руках и опущенной головой. Она объявилась на следующий день и Саша едва ли удержался от нескольких вещей: 1) завалить морем вопросов касательно того, а как он сюда вообще в своем-то положении добрался; 2) от волнения упасть в обморок; И, бонусом, третий пункт, от которого отвертеться не получилось, да и не хотелось — первым делом пойти не открывать дверь, а предупредить Софу и Петра, чтобы чем-нибудь заняли детей.***
— А у Вас тут… — Вильгельм немного мнется, пытаясь подобрать достаточно точно описывающее эту квартиру слово из своего немногочисленного словарного запаса. Саша невесело хмыкает. — Un peu sombres? Знаю. Извините за такую неуютность, — он медленно присаживается на кресло, наблюдая за тем, как Твангсте озирается по сторонам, цепляясь взглядом за обилие лекарств, под которые было отведено полшкафа, за портрет Иосифа Сталина на стене, из раза в раз мозолящего Александру глаза, за детские игрушки, которые навевали явного контраста на фоне всеобщей серости и угрюмости, но при этом неоспоримой состоятельности. — Все… другое как-то, — выдавливает из себя в итоге Вильгельм, присаживаясь на диван неподалеку от Саши. — такое не смотреть. Невский, между делом, внимательно анализирует его речь, стараясь понять, с чем стоит поработать в первую очередь. Вильгельму по виду, конечно, было тут не слишком комфортно — да и самому Саше, честно говоря, тоже не очень. Но всяко лучше, чем старая квартирка на Невском, от которой сейчас осталось… да ничего там почти и не осталось. Миша сказал, что будет новая, как только Александр сможет самостоятельно за собой присматривать. Но когда же наступит эта самостоятельность, по мнению Москвы, Саша даже примерно догадаться не мог — еще год ему здесь остался, два, три… Складывалось впечатление, что он отсчитывает дни до выхода из психбольницы, хотя, на самом деле, все не так уж и плохо. В некоторых моментах было даже хорошо. Вновь задумавшись на какую-то глупую тему, он даже сперва и не услышал донесшийся от Твангсте вопрос. Мелко вздрогнув, Саша поднял на него отрешенный взгляд. — Простите, Вы что-то сказали? — Я видеть у Вас… piano à queue, — он кивает на стоящий в углу комнаты черный блестящий рояль, и Невскому даже кажется, что он слегка улыбается. — игра… играть? Нет… играете? Александр переводит взгляд на инструмент, тихо вздыхая. — Да, играю… А душу, между делом, вновь бередили воспоминания « — Я надеялся, что тебе понравится. Саша едва ли слышно вздыхает, окидывая взглядом начищенный, сверкающий рояль, явно новый и неизвестно вообще откуда взявшийся. Невский словно бы не верит: вкрадчиво подходит ближе, касаясь перевязанными пальцами гладкой лакированной поверхности, на которой не было ни пылинки. В последний раз за музыкальный инструмент он садился, наверное… давно. Еще в, казалось бы, далеких нулевых этого года. Музыка его успокаивала всегда. Особенно играть ее — было в этом какое-то успокоение, когда ты отключаешься от всего остального мира, оставляя вокруг себя лишь ноты, рояль и самого себя. Голова пустеет, а рукам больше не нужно ни подписывать какие-то бумажки, ни перерывать блистеры таблеток в поисках нужных — они сами по себе скользят по клавишам, перебирая их, складывая в нежную мелодию. — Зачем? — совсем тихо спрашивает Саша, чувствуя, как дрожат его губы. Он затылком чувствует этот Мишин взгляд. Слышит, как он подходит ближе, и кладет на плечо свою ладонь — не сжимая, а слегка поглаживая. Он отвечает так же тихо: — На твой день рождения, — Московский осторожно целует сухими губами висок, наблюдая за тем, как трепетно пальцами Саша перебирает белые и черные клавиши. — ты же помнишь о нем? Но Невский забыл даже о том, что в этом году отметил свои двести сорок два года. Странно. День рождения уже не ощущался, как праздник, да и все праздники вокруг почему-то разом смеркли. Не было в них особого смысла, если так посмотреть. Видя эту заминку Саши, Миша отходит немного, присаживаясь на стульчик немного поодаль, но Невский так и продолжает стоять, рассматривая туманным от подступивших слез взглядом рояль. — Сыграешь что-нибудь? До Саши не сразу доносится смысл сказанных слов. Какое-то время он все еще бездумно стоял на месте, словно бы ожидая каких-то четких указаний, а не просьб, но, обернувшись и встретившись с одобрительным взглядом Миши, он как будто бы впервые садится за инструмент, ощущая себя до боли привычно. Да. Здесь, в большинстве своем, и есть его место. Пальцы все еще непослушны, к тому же за столь длительное время Александр наверняка растерял свой навык, да и тяжело играть без нот, однако — Саше пришлось все их сжечь в блокадную зиму. Но есть мелодия, которую он, попробовав сыграть лишь единожды за жизнь, вряд ли когда-то забудет. Опуская пальцы на белоснежные клавиши, Саша гладит их почти невесомо, слыша, как при нажатии ушей касается нежная музыка, которой он так давно не слышал; которая так давно его не лечила своим звучанием. Саша любит играть потому, что музицирование обычно помогает раскрывшимся ранам побыстрее затянуться, отвлекая и расслабляя. Сейчас же, одновременно радостный до глубины души таким внезапным подарком, и при этом опечаленный тем, что именно тянутся играть его руки, он бережно гладит клавиатуру, чувствуя, как его ощутимо потряхивает. Слезы скатываются с бледных щек прямиком не клавиши, застилая мутной пеленой весь обзор. Но Саша даже не смотрит на то, что делает — музыка сама лилась из-под пальцев, окутывая его своим невидимым барьером. Музыка, он сам и инструмент. Так, едва ли не задыхаясь в собственных слезах, Саша по памяти играл первые строчки Седьмой симфонии Шостаковича.» — Je vois qu'il y a quelque chose de lié à ce piano, — негромко проговорил Вильгельм, как будто бы боясь выдернуть Невского из этой странной прострации. Саша по обыкновению вздрагивает, тряхнув головой, и нервно кивает. При госте было невежливо внезапно поддаваться наплывам мыслей, не дающим сосредоточиться на действительности. — Вы правы, — бегло пробормотал он, стягивая со стола заранее подготовленный учебник русского языка, кажется, за третий класс. — давайте не будем отвлекаться. Вильгельму понадобилось немного времени, чтобы осмыслить сказанное, и немного кивнуть, пододвигаясь ближе, внимая чуть хриплому, но размеренному голосу.***
— Я надеюсь, в Вашей памяти что-то отложилось, — закрывая ветхую книжку, Саша нашел в себе силы даже на то, чтобы улыбнуться. Твангсте немного прокашлялся, явно уставший от столь долгой, усердной работой языком, — Александр постоянно делал ему замечание касательно звука «ы», так что у Вильгельма какое-то время вся голова этим и была забита, — сумев даже выговорить: — Несомненно. Благодарю. Он медленно поднялся с места, опираясь на костыль, и неторопливо заковылял к выходу из гостиной, все окидывая квартиру заинтересованным взглядом. Александр поднялся побыстрее, в силу своих возможностей немного придерживая Вильгельма под локоть, хотя от этого толку не было абсолютно никакого — было лишь желание дать ему прочувствовать, что в этом государстве ему опорой может стать не только деревянная тросточка. Саша находил их даже в чем-то похожими отчасти, невольно подчиненными новому режиму. — Вы далеко живете? Вильгельм отрицательно качнул головой. — Я дойти. Хорошо размяться. — Вы ходите с трудом. Немец вскинул бровь, и вновь эта загадочная улыбка — Саша все никак не мог понять, действительно ли видит ее или ему только мерещится, — промелькнула на его лице. — Вы тоже. — Тем не менее, позвольте Вас проводить. Вильгельм немного нахмурился, выражая явное непонимание сказанных Сашей слов. Невский быстро поправился: — Laisse-moi t'escorter. Кенигсберг тихо вздохнул, качая светлой головой. — La capitale ne sera pas contente, — он осторожно подошел к двери, кладя тонкую руку на дверную ручку. Саша так просто сдаваться не хотел. Старался еще хоть немного поупрямиться: — Я не могу отпустить Вас одного. И тут-то впервые за все их недолгое время знакомства Вильгельм тихо и хрипло, но тем не менее достаточно слышно усмехнулся. — Tu n'as pas besoin de t'inquiéter. Je suis habitué à ça,— он аккуратно дернул вниз ручку двери, со скрипом ее отворяя и шагнул в темный подъезд, глядя под ноги. — до встречи, Алекс. Был рад. Александр, чувствуя, как его грызет совесть, решил все же проводить его хотя бы до дверей подъезда, думая про себя, как долго могут продлиться такие их встречи.