Квартет. Осколки воедино.

      Орион       Много лет назад…       Едкий, сизый дым застилает глаза, снижая видимость почти в ноль, а попадая в глотку — обжигает легкие. Плавится от жара кожа, кипит в жилах кровь. Магия, привычно струящаяся по каналам подобно резвому течению реки, теперь едва двигалась, напоминая ручеек. Перед глазами все плывет, в ушах, как набатом, бьют сгустки крови, но я все равно слышу голос Вал, моей леди, сражающейся сразу с тремя аврорами. Она, лишь взмахом руки и срывающимся с кончиков пальцев алым потоком магии, отправляет противников в небытие. Но я чувствую, что и ее запасу магии скоро настанет конец.       — Если хочешь сделать что-то хорошо, делай это сам! — слышу сквозь пелену знакомый скрипучий голос, поднимающий утробный рык из глубин моего естества, обостряющий все чувства до предела.       Магия новоприбывшего волшебника, текущая по каналам и бурлящая через край, пробуждает из глубины души ненависть, а так же желание призвать самый опасный из обликов. Переломать ублюдку руки и ноги, вырвать хребет, и сомкнув клыкастую пасть на его глотке, пробить гнилое, пропахшее затхлостью сердце. Но сил и энергии мало, ее хватит только на полуоблик, с когтями и присущей существу скорости. Но, чтобы защитить Вал и дать ей шанс на защиту и контратаку, мне и этого хватит.       — Авада… — услышал первую часть формулы смертоносного заклятья, направленного на Вал, от которого моя леди никак не успеет увернуться, так как осталась совсем без сил, — …Кедавра! — влетела мощным потоком энергии мне в грудь, оставив невредимым самое дорогое, что есть в этом мире.       Ее — мою половинку души, истинную пару, дарованную благословением Высших Сестер и предков рода Блэк. Ради нее я готов на все, даже на смерть. Принял конец так, как полагается — со смирением. Госпожа не обидит и встретит, проводит в свои чертоги и покажет напоследок мою Вал, сражающуюся подобно демонице, не оставляющую никого в живых. Всех настигнет кара ее гнева, особенного того, кто забрал мою жизнь.       Но…       — Странно, — не понимал, что со мной происходит.       От столкновения с Авадой ничего не произошло, никакого перехода между мирами. Длинного коридора, вымощенного белоснежным мрамором, Извечной Леди, и ее чертогов так передо мной и не появилось. Да и по ощущениям меня всего лишь выкинули из тела и оставили бродить неприкаянным призраком по тонкой грани двух миров, без возможности быть рядом с семьей. И лишь отдаленно, что-то вроде шепота или дуновения ветра, до меня доносились слова Вал, ощущались на грани безумного, касания ее теплых рук.       ***       Сколько прошло с тех пор, я так и не понял. Год, два, десять, двадцать? Все это время я просто бродил по серому, безжизненному междумирью, в одиночестве. Лишь голос моей леди, зовущей шепотом по имени, держащей за руку, не давал разуму рухнуть в бездну. Обещание Вал найти способ и вернуть меня в мир живых, держали шаткое сознание на краю пропасти, не давая сделать последний шаг, ведущий вниз.       — Ори, еще немного… — каждый раз шептала она, при этом держа меня за руку, касаясь поцелуями ладони и пальцев, — …осталось совсем чуть-чуть, — не знаю, правда это, или нет, но я готов поклясться предками Блэк и накопленными за все мои года обликами, что ощутил кончиками своих пальцев гладкость и нежность ее кожи, а носовыми пазухами уловил аромат тела и волос, присущих только ей, моей леди.       — Последний круг исцеления! — к голосу Вал присоединился еще один, а с ним и странно-знакомый окрас магии.       Эта энергетика, тяжелая и горячая, пробирающая жаром до самых костей, окутала меня с ног до головы, опутала раскаленными цепями, притягивая к телу, связывая самыми сильными нитями магии из возможных. Кровь, жизнь и смерть — три эти цепи притянули и закрепили мою душу в теле, без возможности его покинуть, сделав чем-то вроде тюрьмы с пожизненным заключением. Кровь — это маяк, который и приманил душу. Жизнь — это чья-то светлая магия и отпечаток небесной сущности, непосредственно связанный с Высшей сестрой. Смерть — магия темного направления и отпечаток сущности ночи, берущий начало от Извечной Госпожи.       — … спасибо, Антонин, — слышу голос старшего сына, с теплом благодарящего моего старинного друга, готового в трудную минуту подставить плечо и вытащить из любой клоаки, в которой оказался.       — Я же обещал…       Значит, это ты, Тони, тот удивительный целитель с двумя магическими началами, вытащивший меня из междумирья и вернувший в тело, даровавший еще один шанс на жизнь? Не ожидал, что в тебе сокрыто столько талантов, Горыныч. Знал, что ты отличный боевой маг, анимаг, оружейник и дуэлянт, но чтобы целитель! За этот подарок я тебя, Тони, обязательно отблагодарю. Не знаю как и когда это произойдет, но в долгу не останусь. Или я не Орион Актурус Блэк!       — С возвращением, Асура! — пожелал мне Горыныч, перед тем, как я ушел в мир грез, видеть сны и восстанавливаться.       Сколько прошло времени с моего возвращения в мир живых не знаю, но тело свое ощущаю, как и сковывающую боль. От движений — скручивало судорогами, а от попыток подняться — тянуло вниз. Но все-таки переборов себя и заставив подняться, раза с сотого, но все же, покинул постель и пошел на поиски Вал. Обнять жену и поблагодарить предков за дар жизни — вот что мне хотелось в данный момент больше всего. Только не успел я переступить порог комнаты и пойти ведомый нитями брака к Вал, как услышал:       — Какой еще к дракловой матери Асура? — злющий рык Сириуса, его я с другим не спутаю, покрывал благим матом Долохова. Уверен, сын еще и за грудки Горыныча держал, лаская столкновениями о стену или пол, выбивая дурь из головы русского. Но тот словно не против, не покидал захвата рук и оставался пришпиленным к стене, отвечая тому с широкой улыбкой:       — Это у него спросить надо? Сам расскажет, — потом, чуть отклонившись в сторону, посмотрев Сириусу за плечо, спросил уже у меня: — так ведь, Орион?       Захват сына тут же ослаб, а он сам, забыв о Долохове, медленно, словно все еще не веря в мое возвращение к жизни, шел ко мне, при этом, не смотря в глаза, а в грудь, туда, где бьется сердце. В то, что он виноват перед семьей и нами с Вал особенно — осознал, уже хорошо. Осталось разобраться с его преданностью директору и светлому Ордену Феникса. Остальное неважно. Но, судя по тому, что по коридорам, как у себя дома не разгуливают авроры, а Горыныч не распылен пеплом по гостиной Гриммо, то от той преданности свету и Альбусу не осталось и следа.       — Отец, я виноват перед тобой…       Только это произнес Сириус, подходя ко мне и опуская голову на плечо. Как и бывало в детстве, каялся в своих проступках он именно так. Признавал вину и опускал взгляд, пряча его в ткани моей рубашки. В ответ я, как и тогда, тихо опустил руку на голову, потрепал по кудрявым волосам и сказал:       — Главное, что признал и понял!       На это он с облегчением выдохнул, посмотрел мне в глаза и улыбнулся. С этим разобрались, осталось выяснить некоторые детали, меня волновавшие и интересовавшие. А еще узнать обо всем, что я пропустил, пока блуждал в миждумирье. От того самого момента, обрывающего мою жизнь, до произошедшего в стенах Гриммо ремонта. Но сначала:       — Асурой меня назвали за технику боя, с использованием нескольких клинков сразу. Пара мечей в руках, и еще две пары в магическом подпространстве. По желанию, ведомое магией и сущностью морфа, оружие менялось. В зависимости от противника и его стиля, появлялись или клинки, или мечи, или кинжалы, обрушаясь связкой ударов и атак на соперника. За эту скорость я и получил имя Асура, насмерть разящий.       — Как же давно это было… — протянул устало Тони, выгибаясь в спине и потягивась, даже немного зевая. — Я уже и забыл об этом, — сказал друг, приближаясь к сыну, опуская руку на его плечо, но тут же ее убирая, так как послышался утробный рык и злой, полный стали взгляд, не суливший Долохову ничего хорошего, — ладно-ладно, Сириус, не трогаю! — даже руки вверх поднял, мол, сдаюсь, делая шаг назад. И тут тишину комнаты огласил:       — Цзынь! — и блеск серебра на запястье друга, выглянувшего из манжета рубашки тонким ободком браслета. Тут же все мысли о годах проведенных во сне небытия и накопившихся делах улетучились, взгляд был прикован к нему — браслету истинного избранника, с едва различимой гравировкой имени второй половинки души.       — Горыныч? — смотрю на друга недоумевающе, переводя взгляд на сына. Злющий, как все наши предки вместе взятые, он грозит Долохову расправой, угрожая сталью глаз, словно острием клинка, приставленного к шее. Но тот, не обращая никакого внимания, выставляет на свет браслет и показывает мне имя своего истинного. — Чтоб мне провалиться! — улыбку, широкую, как оскал, не смог сдержать, одарил ей и сына, и друга, пожелав выражением с родины Тони: — Совет да любовь!       — Р-р-р-р! — рычит сын, поднимая из глубин души магию, окутывая ей заострившиеся на пальцах когти, готовясь пронзить ими тело друга, вырвав из него кусочек посочнее. Но моя рука, опущенная на его плечо и мотание головой, остудили пыл Сириуса. — Живи пока! — Махнул он на Долохова рукой, возвращаясь ко мне и моему пробуждению. А так же всему тому, что произошло за эти долгие года.       Но сначала она — Вал. Мой лучик света в непроглядной тьме, путеводная нить и опора шаткого разума, грозящего срывом психики. Она — моя нерушимая крепость, властительница и хозяйка половины души. Ее я нашел в библиотеке, в любимом кресле, укрытую теплым пледом. С книгой в руках, откинувшись на спинку, она дремала. По груди спускалась выбившаяся из прически прядь, привычно поджатые в тонкую ниточку губы расслаблены и слегка приоткрыты, складочка между бровей разглажена. Длинные ресницы дрожат в так размеренному дыханию, а сердце, горячее и жгучее, бьется в привычном ритме.       — Вал, — зову половинку моей души, подходя к любимой тихо, на едва гнущихся ногах, опускаясь на колени около ее кресла. Взяв ее за руку, прикасаясь губами к по-прежнему тонким и изящным пальчикам, прижимаюсь щекой к ладони и снова зову жену по имени: — Вал, я вернулся, как ты и обещала…       Сириус       Отец, как и обещал Долохов, вернулся в мир живых. Пусть он еще слаб и истощен, а сущностью морфа почти не веет, главное, что отец на ногах. А здоровье и былое состояние вернется со временем. Этим я себя успокаивал, находясь в компании русского, помогающего мне делать ремонт в гостиной. Это последний участок дома, который осталось восстановить после нашего с Долоховым выяснения отношений. Разрушен почти до основания телепортационный камин, падающая на головы штукатурка, усыпанные дырами и трещинами потолки и стены, уничтоженные огнем заклинаний и проклятий обои, шторы, ковер, и покрывшийся корочкой гари любимый папин диван — вот каков масштаб битвы, который мы с Долоховым исправляем уже месяц к ряду.       — Все! — выдал русский, устало падая на пол, смотря на творение рук своих, а именно: — камин я восстановил, осталось настроить, — и смотрит на меня, задавая вопрос: — умеешь? — с такой же бесячей улыбкой, и ярким взглядом, с пляшущими огнями, кидает мне вызов, сомневаясь в талантах артефактора. И пусть артефакторика не родовой дар, настраивать и вписывать уже знакомые мне параметры, задавать вектора и расширять пространства я умею.       — Пф, — фыркнул я, окутывая магией руку, плетя нитями энергии прежний рисунок телепортации. Одновременно с этим настроил связь камина с уже имеющимися, часто-используемыми коридорами, активировав точку выхода и входа. Заново создал межпространственную дверь, но пока что ее закрыл.       — Неплохо! — оценил мою работу Долохов, все это время наблюдавший за движениями и потоками магии, мною сплетаемых. Похвала его меня не тронула, но вот дальнейшие действия и слова: — отдохни, твой резерв на две трети пуст, — рука Пожирателя коснулась плеча, а в пустеющие каналы магии потекла его исцеляющая магия, восстанавливая почти наполовину мой резерв.       — Руку убрал! — рыкнул на него, ведя плечом, скидывая ладонь. — Я благодарен тебе за отца, но это не значит… — я не договорил, так как русский усмехнулся, сказав:       — Это ничего не значит, Сириус, — руку он не убрал, но поток магии усилил. Теперь это не дуновение ветра, лишь едва-едва поднимающее вверх листья, а спешный порыв, трепещущий ветви и травяной ковер под босыми ногами, освежающий, треплющий волосы, ощущающийся теплыми касаниями на щеках, — для нас, точно, не значит, — добавил он тихо, без привычно-раздражающего тона с нотками колкости, а с неким налетом грусти.       Таки убрав руку с моего плеча, отозвал магию, да и сам покинул гостиную, больше мне ничего не сказав, даже не взглянув напоследок. Лишь тихо звякнул браслетом истинного, поднимаясь по ступеням лестницы. Смотря ему вслед, касаясь пальцами горящей щеки, все еще ощущающей то дуновение теплого ветра, слыша набатом в ушах колотящееся сердце, задался вопросом:       — Что это сейчас было?