Гармония

Пандора была прекрасна, в этом Норм не переставал убеждаться каждый раз, когда оставался один на один вместе с цветущей жизнью планеты. Он хорошо помнил Землю, где ни разу воочию не смог увидеть даже деревца — только бесконечные дома, забетонированные улицы и серое грязное небо. Настолько поразительный контраст с живой природой, которую он наблюдал в первый день прибытия, что, казалось, мозг готов был взорваться от получения визуальной и звуковой информации. Конечно, за много лет жизни на Пандоре он привык к красотам этих мест, но стоило закрыть глаза, как память раз за разом каждую ночь показывала тот мертвый мир, который он покинул. Поэтому сейчас, глядя, как в сгущающихся сумерках расцветают светящиеся краски, скрытые днем, человек в теле аватара снова пришел в восторг от того, что видел. Норм немного заерзал на месте, усаживаясь поудобнее, водрузил принесенную скрипку на плечо, закрыл глаза и заиграл, медленно и даже в каком-то смысле печально. В такие моменты он благодарил мать, безапелляционно заставляющую его в детстве ходить на уроки музыки. Он помнил, как ненавидел это время, но послушно учился, благодаря чему сейчас получал небывалое духовное наслаждение — выплескивать скопившиеся эмоции движением смычка по натянутым струнам. Это помогало обрести внутреннюю гармонию на ночь, чтобы сны не были такими тусклыми, грязными и беспросветными. Казалось бы — столько лет прошло, но человеческий разум продолжал вспоминать убитую Землю. Словно в окружении всех этих прекрасных людей, живущих в «Адских Вратах», уже почти взрослых на’вийских детях, лишившихся когда-то своих родителей из-за небесных людей и для которых он был приемным отцом, туземцев, принимающих его с семейным теплом и считающих его частью своего народа, Норм был один, и не было никого, кто бы заставил его начать жить заново тут, на Пандоре. Очень странное, неприятное и опустошающее чувство. Раньше он его не замечал, но сейчас, когда жизнь пошла своим чередом, это стало ощущаться как никогда ярче. С Труди он бы не чувствовал себя так потерянно. Кто-то сел рядом. Невесомо, беззвучно и хищно. Норм не вздрогнул, хотя очень хотел, но сдержать порыв презренной для таронью трусости удалось лишь по той причине, что он знал, кто сейчас чуть ли не физически прорезает его своим взглядом. Спеллман, стараясь не поджимать уши от такого навязчивого внимания, продолжал играть свою мелодию, но чужие властные пальцы бесцеремонно и собственнически сжались на его хвосте. Сильно, даже немного больно, с типичной для их обладателя жесткостью препятствуя неосознанному шевелению полосатого придатка. — Ты бы мог ты так не делать? — попросил Норм на языке на’ви, когда закончил играть на скрипке. — Чего не делать? — острый взгляд янтарных глаз (немного раскосых, чем так напоминал ксеноботанику фей, про которых ему читали в далеком детстве) внимательно проследил, как пятипалые синие руки с трепетной бережностью поместили музыкальный инструмент небесных людей в специальный футляр. На нем все еще красовались детские рисунки сирот, за которыми присматривал ученый, поскольку тот не поленился покрыть ее поверхность лаком — он до сих пор помнил, как маленькие пальчики старательно выводили закорючки, пока их обладатели слушали звуки скрипки. — Мять мой хвост, словно это твоя собственность. Цу’тэй сжал пальцы сильнее, всматриваясь в лицо аватара, а потом, не ослабляя хватку, провел сомкнутой ладонью почти по всей длине чужого хвоста. Вот тогда Норм вздрогнул, когда почувствовал, как потягивается кожа вслед за наглой давящей рукой, и несильно отдаляются друг от друга позвонки. Казалось, такой реакции бывший оло’эйктан и ждал, он позволил себе надменно усмехнуться, расслабляя хватку. Чужой хвост тут же выскользнул из его руки и заелозил по траве. Она мягко вспыхнула приятным зеленым светом. — Смешно услышать такое от тебя, — на’ви оскалился, выставляя напоказ клыки и хищно морща переносицу, словно в беззвучном шипении. Норм сделал глубокий вдох и медленный выдох — Цу’тэй винил его в том, что остался жив. И антрополог прекрасно его понимал, ведь благодаря его участию и знаниям на’вийской анатомии ученым и врачам удалось вырвать его из заботливых рук Эйвы. Они буквально распорядились его жизнью, как своей собственностью, даже не думая, а хочет ли раненый таронью этого. Цу’тэй потерял все — статус оло’эйктана, будущую жену и шанс, что соплеменники запомнят его, как того, кто бился плечом к плечу с Торук Макто, который в итоге стал бы его «последней тенью». Норм хорошо запомнил тот день, когда после многочасовой операции по извлечению пуль и зашиванию внутренних органов отошел от наркоза павший таронью. Тогда человек в первый и последний раз увидел, как Цу’тэй плакал, скорее не осознавая этого — он яростно шипел и рычал, выдергивая из своего тела катетеры и дренажи, пока по искривленному в злобе и потрясения лицу текли слезы. Пришлось пустить в камеру снотворный газ и проводить еще одну небольшую операцию по замене вырванных трубок. Взгляд бывшего оло’эйктана как-то потускнел, теряя свой янтарный живой свет, и Норм внезапно понял, что тот выглядит одиноким и опустошенным. Не снятся ли ему те недели тяжелой реабилитации среди белых пахнущих ужасной стерильностью стен? И не по этой ли причине, он взял привычку не спать по ночам и чуть ли не каждый вечер наведываться в аватарский домик, отстроенный рядом с поселением оматикайя, хотя даже после пережитого кошмара оставался одним из лучших воинов клана? — Мы хотели, как лучше, — с извиняющейся ноткой начал Норм, но резко вскинутая четырехпалая рука мигом заставила его замолчать. — Лучше для вас, — презрительно выдал Цу’тэй. — Небесные люди любят хвастать своими возможностями. И это было правдой, за тем лишь исключением, что врачи «Адских Врат» искренне желали, чтобы Цу’тэй жил. — Зря ты так, — Норм инстинктивно поджал уши, подавив желание встать и уйти, но это было бы трусостью в последней инстанции — спасаться не от хищника даже или смертельного врага, а от разговора. — Давай сменим тему. — По кому плачешь? Спеллман с нескрываемым удивлением посмотрел на Цу’тэя — и правда сменил тему. — Это импровизация, — наконец, ответил человек в теле аватара. — Я не плачу, просто играю, что в голову взбредет. — Музыка души самая честная, — немигающий взгляд на’ви на этот раз показался не таким режущим. — Ты поешь грустную песнь без слов, — его хвост пришел в движение, мягко задевая чужие ноги. — Плачешь, — закончил он тоном, нетерпящим возражений. Норм снова переключился на окружающую природу и открыл рот, чтобы объявить, что Цу’тэй ошибается, но тот опередил его негромкой просьбой: — Спой еще. Ксеноботаник бросил недоуменный взгляд на на’ви, сидящего непозволительно близко, словно понятие о личном пространстве было ему чуждо. Цу’тэй больше не смотрел на него, глядя куда-то вперед, а на его коже ярко светились витиеватые узоры из биолюминесцентных точек, когда Полифем окончательно заслонил собой светило Пандоры. Взгляд больших желтых глаз был до жути уставшим — что бы не происходило в голове оматикайя, все больше отдаляющегося от своего народа, это его изнуряло и мучило. Вытаскивая из чехла скрипку, украшенную туземными росписями, Норм смутно подумал, что Цу’тэй тоже тоскует, и его злость, протянутая сквозь года, связана не с тем, что ему не дали умереть, как настоящему воину, а с тем, что ему не дали воссоединиться с Сильванин. И это в какой-то мере действительно было несправедливо и жестоко. Смычок коснулся струн, замер на мгновение, будто в нерешительности, а потом забегал по ним, заставляя уши на’ви навостриться на звук. Цу’тэй сидел молча, впитывая мелодию скрипки, и было в этом моменте что-то важное, по-особому волнительное и даже прекрасное. Норм привычно закрыл глаза, продолжая периодически чувствовать прикосновения чужого хвоста к своим ногам и ощущая странную нарастающую гармонию. Кто бы мог подумать, что присутствие на’ви, который напрягал Норма уже одним своим видом, может успокоить сильнее любимого хобби. Он разумно полагал, что каждый таронью относится к ученым с неким чувством превосходства, поскольку в их глазах они были размазней, неспособной даже удержаться на па’ли. Чего уж говорить о Цу’тэе, привыкшего резать глотки каждому, кого не считает братом. И эта его просьба, как сладкий мед, попавший в бочку дегтя. — Сильванин любит музыку, — вдруг произнес тот. — Ты должен сыграть для нее. Такое заявление настолько потрясло Норма, что он от неожиданности дергано резанул смычком по струнам и вместе с Цу’тэем зашипел чуть ли не в унисон от резанувшего поджавшиеся уши звука. Стараясь избавить их от неприятных ощущений, аватар автоматически почесал пальцем ушную раковину, глупо не понимая, почему не может попасть в проход, пока запоздало не сообразил, уши прижаты к голове. Он тут же опустил руку и виновато посмотрел на на’ви. — Прости, я не специально, — он замялся, вновь ощущая на себе немигающий взгляд. — Ты же не всерьез предлагаешь мне отправиться к Дереву Душ? — легкая улыбка коснулась его губ. — Ты уже бывал там, — казалось, Цу’тэй был раздражен скептическим настроем аватара. — Как гость, — Норм сделал акцент на второе слово и увидел, как уже туземец начинает широко улыбаться, выставляя напоказ свои великолепные острые зубы. — Ты ни разу не общался с Эйвой, — насмешливо заключил он, из-за чего Норм почувствовал себя оплеванным. И понять веселость Цу’тэя по этому поводу было легко — даже новорожденные встречались с Эйвой, когда проходили обряд своего первого воссоединения с Великой Матерью — ученый присутствовал на этих церемониях. Но сам он никогда не использовал цахейлу, словно действительно не был частью народа, как любит говорить ему Джейк. На его плечо легла жесткая рука — очень человеческий жест, подсмотренный бывшим оло’эйктаном у людей. — Ты полетишь со мной и встретишься с Великой Матерью, — сказал Цу’тей, глядя в широко раскрытые от удивления желтые глаза напротив. — У меня даже икрана нет, — только и смог выдавить из себя Норм, с непонятным волнением наблюдая, как снова улыбается туземец. На этот раз без насмешки. Его хвост снова коснулся аватарских ног. — Тогда советую тебе идти спать сейчас — на рассвете мы отправимся к гнездовью икранов.