Only Hope

Прислоняя свою холодную руку к такому же стеклу, я смотрю на тебя. Нет больше тех красивых, цвета вороньего крыла волос. Дремучие космы, некогда придававшие тебе шарм и красоту, теперь никому ненужный мусор. Помнишь, мама постоянно предлагала их отстричь, а ты не соглашалась, говорила, что они "превосходно дополняют твой образ". Какой именно, ты не уточняла, но я знал, что тебе он нравится. Твоя кожа бледна как снег. Наверно, она у меня такая же, потому что я не чувствую ни холода комнаты, ни того, как кровь переливается в жилах. Я стесняю зубы и ударяю по стеклу. Благо, оно очень крепкое. Персонал в операционной вздрагивает от удара. Эта жуткая авария... Ты почти успела увернуться от машины, а водитель того черного BMW почти успел затормозить. Всё случилось в одну секунду. Скользкая от дождя дорога. Визг тормозов. Твой крик. Удар. И ты уже лежишь на земле, а твой шлем отлетает куда-то далеко. Я словно наяву вижу эту ужасающую картину. Почему именно ты, дочка? Почему ты не пошла сегодня пешком? Почему ты не застегнула шлем? Ведь именно из-за этого ты и пробила голову. Ты так долго уговаривала нас, чтобы мы купили тебе мотороллер. В отличие от меня, твоя мать долго не соглашалась. Но потом она все же согласилась, взяв с тебя обещание, что ты будешь осторожна. Зачем ты так с мамой, малыш? Почему ты не сдержала своего обещания? Мы с Константино остаемся наедине. В то время, как в операционная готовится, он показывает мне снимки, а я пытаюсь не отвлекаться от мыслей, которые так и бьются о мою черепную коробку, стремясь вырваться наружу. Они мешают думать. Мысли - не более, чем просто слова, которые бьются внутри, и которые ты пытаешься не произносить вслух. — Вот смотри: это — основная гематома. Она сразу над мозговой оболочкой. С ней справиться легко... — мужчина на секунду замолкает и показывает другой снимок. — Только вот нужно будет понять, в каком состоянии сам мозг, а этого сразу не скажешь... И еще вот это пятнышко не дает мне покоя… Я еще раз смотрю на тебя, на твою травму. Я хирург уже достаточно долгое время. И тебе не понять, малыш, как иногда плохо слишком много знать. Как тяжел тот момент, когда осознаешь всю серьезность и трудность операции. И как трудно, когда понимаешь, что шансы на то, что она пройдет успешно, ничтожно малы. К горлу подкатывает ком слез. Я всегда в душе был размазней, хоть и пытался снаружи казаться сильным в глазах остальных. Сглатывая ком, смотрю в глаза коллеге. — Она умрет, да? — помню, твоя мать говорила, что я слишком прямолинеен, что нельзя быть таким. Она не раз видела, как я без намеков заявляю родственникам пострадавшего, что, скорее всего, больной умрет. Розалин и сегодня достает меня упреками насчет этого. «Нельзя так с людьми! У них ведь тоже есть чувства!» — говорит она мне. В ответ на это, я говорю, что не могу иначе. Меня так воспитали. Отец всегда заставлял меня говорить прямо и по делу. Эта привычка осталась у меня и по сей день. — Ни черта еще не ясно, — отвечает Константино, отводя взгляд на снимки, а затем закрывает папку с ними и снова смотрит на меня. — Сколько ей лет? Подхожу к окну и смотрю на небо. Ни намека на улучшение погоды или хотя бы затихание дождя. Сама мать природа чувствует боль. Боль моего «лучика». Я подпираю голову рукой, присаживаясь на стул, и смотрю куда-то вдаль. Слышны вой серены, гром молнии, чьи-то крики и плачи. Интересно, а сколько еще людей заберет дорога?.. — Всего шестнадцать неделю назад исполнилось. — Это хорошо. Значит, сердце сильное. — Она не сильная… она ведь девчушка. Моя маленькая девочка. Она слабенькая. Уже не сдерживая себя, я закрываю лицо руками и плачу, даже не пытаясь себя сдержать. Не могу поверить, что мне придется отдать тебя этой костлявой старухе. Ты еще даже не почувствовала вкус жизни. Константино подошел ко мне и похлопал по плечу. Я ощутил всю тяжесть его руки. Ему уже за шестьдесят, но на вид ему столько не дашь. Он всю жизнь занимался спортом и выглядит довольно крепко для своего возраста. — Надейся на лучшее. Молись. Я грустно усмехаюсь и убираю руки с лица. — Бога нет. Иначе, почему хорошие люди всегда умирают? — Ты главное верь. В кого или что — неважно. Верь в то, что твоя дочь поправится. Пойдешь в операционную? Я отмахиваюсь: — Нет. Я ни черта по этой хирургии мозга не помню, от меня толка будет мало. Константино недоверчиво смотрит на меня. Он знает, что я лукавлю, но ничего не говорит, а лишь заходит в комнату, с которой меня разделяет лишь стекло. Мимо меня проходит Паула. Я останавливаю ее и подзываю к себе. Говорю, что ей нужно будет кое-что сделать для меня. — Что, сеньор? — она внимательно смотрит на меня. — Если что-то пойдет не так… — я вновь отворачиваюсь к окну и продолжаю: —… то сделайте так, чтобы все вышли. Отключите аппараты и отсоедините от нее все трубы. Капельницу также уберите. Закройте рану. Короче говоря, отдайте мне ее в приличном виде. Паула кивает и уходит в комнату, в которой будет идти борьба за твою жизнь. Анестезия уже начала действовать. На твое лицо одевают кислородную маску. Операция началась. Я ужасный отец. Не смог уберечь тебя от этого. Не могу поверить, что снова отдам любимого человека этой проклятой костлявой старухе в черных одеяниях. Она уже порядочно поиздевалась надо мной. Стольких людей забрала эта проклятая старуха-Смерть в Царство Мертвых. Тебе там не место! Исабель, не бросай нас! Пожалей свою мать. Мне-то не привыкать терять людей, но она… Чем Розалин это заслужила? Она любит тебя. Ты ее дочь. И Барбара тебя любит. Ты – единственная, кто рассказывает ей вместо сказок интересные истории из жизней людей. Ты дорога всем нам. Не смей уходить, малышка! Я замечаю неясную фигуру. Девушку, похожую на видение. Ее вижу только я. Она стоит возле тебя, склонившись над лицом и внимательно его изучая. Прежде чем я вижу ее лицо, в глаза кидаются белые лакированные туфли без каблучков. На лице невольно появляется улыбка. Я знаю, кто она. Ты не знакома с этой девушкой, Исабель. Наше с ней знакомство произошло задолго до твоего рождения. Даже раньше, чем я встретил твою мать. Как же я хочу рассказать тебе эту историю, дочка. Историю о том, что нужно спешить любить. Ведь никогда не знаешь, когда оборвется твоя жизнь. Разум заполняют воспоминания. И я возвращаюсь назад. Возвращаюсь для того, чтобы поведать тебе историю моей первой настоящей любви.

***

Это был далекий 1983 год. ООН объявила его Годом Международных Связей. Появлялись первые персональные компьютеры, родился твой любимый футболист. Это было время моей юности. Год, когда я начал по-настоящему взрослеть. Должен для начала сказать, что тогда не было подразделения на «крутых» и «невидимок» как у вас сейчас. В 80-х годах, да и вообще во второй половине двадцатого века, все были между собой равны. Просто кто-то пытался выделиться больше, кто-то – меньше. Никому не было важно, из богатой семьи был человек или нет, католик или буддист. Это было неважно. Тогда мы были все как один. Поддерживали друг друга, помогали в трудные времена. Я бы очень хотел, чтобы и ты жила в то время. Молодежь сейчас уже не та. Твои друзья презирают книги, выпивают, курят. Я однажды видел вас в накуренном пабе. Вы смеялись и веселились. Как же я люблю твою улыбку, дорогая. Но, несмотря на то, что все были одинаковыми, некоторые личности были более популярны. Правда, известность эта и не была слишком-то заметна. Тебя просто знали все ученики школы и все. Я, если честно, частично относился к этой группе, но самым популярным в школе не был. Это место было занято моим лучшим на тот момент другом – Хорхе Бланко. Помнишь его, Исабель? Он с женой и детьми приезжал к нам на Рождество несколько лет назад. Хорхе был несравненным красавцем и сердцеедом. Не то, чтобы он часто менял девушек или что-то вроде того. Нет. Просто в него без памяти были влюблены почти все ученицы старшей школы. Для этого парня любовь была эфемерной и непрочной, как те качели, которые делал тебе дед, когда ты была еще совсем малышкой. Помнишь, они не простояли и месяца – упали под напором сильного ветра? Вот и Хорхе сдавался при первом же испытании. Но каждая девушка уносила с собой частичку его ранимого сердца. Их не было много, и приятель мой никогда не спешил искать замену, хоть и говорил всегда, что незаменимых людей не бывает. Мы с Хорхе дружили еще с начальных классов, знали каждый закуток, каждый темный угол этой школы. Учиться мы, как и остальные, конечно же, не хотели. Даже не задумываясь о будущем, мы порой запускали учебу. Я не был плохим студентом. Я просто ленился на уроках и не слушал учителя. Порой, это выходило мне боком. Когда же началась эта история?.. Даже не знаю, как начать… Наверное, с того дня, когда я окончательно запустил свою учебу. Мой отец – твой дедушка – был этим крайне недоволен, говорил, что я позорю свою семью. И именно поэтому, посоветовавшись с учителем, он решил, что я буду заниматься дополнительно с главной отличницей класса – Альбой Рико. Что я могу о ней рассказать? Девушка эта была хорошим, доброй души человеком, но ее чрезмерная вера в Господа пугала. Нет, она не носила всюду с собой библию, как это делала главная героиня твоего любимого любовного романа. А вот имя Всевышнего она употребляла немало раз на дню. Не удивительно, ведь Альба Рико была дочерью священника. Мой лучший друг называл ее «приближенной к Богу». Он боялся не то, что с ней рядом стоять, а вообще находиться с девушкой в одной комнате. Хорхе говорил, что при виде нее ему хочется лезть на стену от угрызения совести. Рядом с ней он чувствовал себя виновным во всех смертных грехах. Я же считал иначе. Для меня Альба Рико была обычной немного закомплексованной девчонкой, которых на свете пруд пруди. Мы с ней не общались. Не то, что я вообще не пересекался с Альбой Рико. В начальных классах, например, мы сидели с ней за одной партой. Что мне запомнилось, так это то, что она вечно одергивала меня и втягивала в беседу. А когда нас за этим делом ловили, то наша учительница вешала всю вину на меня. Для нее, как и для других учителей, Альба была примерной ученицей, не способной на что-то подобное. Эти люди просто не представляли, с какой силой меня лупасила малышка Рико, стоило мне дернуть ее за косички или притронуться к ее вещам. Если мне память не изменяет – прошел ведь не один десяток лет – Альба Рико стала такой «приближенной» в классе четвертом. Видимо, ее отец считал, что библия – отличный подарок для 11-летней девочки. Дочь священника была не очень симпатична собой. Она, как и ты, унаследовала черты отца. Мимические морщинки, появившиеся у уголков ее рта от частой улыбки, не делали ее прекрасной. Губы не были пухлыми как, например, у той же Мерседес Ламбре. У Альбы Рико не было ничего такого, что могло бы быть привлекательным. По крайней мере, для меня. Таких как она – тысячи, если не миллионы. В виде своей девушки я ее уж точно никогда не представлял. Поэтому когда объявили о ежегодных школьных танцах, я в последнюю очередь подумал о том, чтобы пригласить дочь священника.