Only Hope

Воспоминания мои прерываются сообщением медсестры о том, что мой телефон разрывается от телефонных звонков. Это твоя мать пытается дозвониться до меня. Что же я ей скажу, дочка?.. Знаешь, как мы с ней познакомились? Ты никогда не интересовалась этим, но я скажу. Это было более 20 лет назад. Я тогда только получил работу в этой больнице. Я был операционным медбратом – проводить операции самому мне тогда не могли доверить. Я помогал проводить операцию твоей матери. Как ты знаешь, у нее очень слабое сердце, поэтому она решила лечь под нож. Потом я помогал ей прийти в себя. Она была тогда совсем молодой, только окончила школу и не знала, на кого поступать. Мы стали много общаться. Далее, я помог ей поступить в Медицинский колледж. К учебе она относилась очень серьезно и даже окончила его на год раньше. Я очень люблю твою маму, малыш. И даже не хочу причинять ей боль. Но от этого никуда не деться. Я должен ее хоть как-то успокоить, сказать, что ты жива, хоть и находишься на грани. На грани, разделяющую жизнь и смерть. С одной стороны – не такой уж и прекрасный, но живой мир. С другой – пустота, черная кромешная тьма. В Рай и Ад я разучился верить уже давно. И на то были свои причины. Мы с матерью тебя даже не крестили, но клянусь, если это Высшее Существо даст тебе остаться с нами, то после больницы я первым делом поведу вас с сестрой в церковь – крестить. Поднявшись на несколько этажей выше (а операционная находится на первом), я прошел в свой кабинет, где телефон просто разрывался от непрерывных звонков. Твоя мать, наверняка, сейчас кусает губы до крови, нервно стучит ногтями по деревянной столешнице, рассматривая абстрактные узоры на обоях. А рядом вертится Барбара, расспрашивая, где папа и ее старшая сестра. Роззи будет тяжело услышать правду, а еще тяжелее держаться перед младшей дочерью. Ведь не нужно показывать ей свои слезы и боль. Нельзя быть слабой перед ней. Поднимаю трубку, и в телефоне сразу раздается взволнованный голос жены: — Диего, мне позвонили из полиции… Исабель… Что с ней? — Она пытается быть сильной и спокойной, но ее голос предательски дрожит. Это выше ее сил. Она всегда была слишком эмоциональной и сентиментальной. Я и сам с трудом сдерживаюсь, чтобы не заплакать, дочка. Но нельзя. Если сдамся я, сдастся и твоя мать, и тогда пиши пропало. Сглатывая злосчастный ком, застрявший в горле и не желающий куда-либо сдвигаться, я смотрю на время и спрашиваю: — Барбара неподалеку? — Нет, я отвела ее к соседке. Говори, Диего. Честно. Все как есть. Сдвинув брови к переносице и положив голову на руку, я тихо произношу: — Она в операционной. Розалин не плачет, нет. Она просто рыдает в трубку. Я слышу, как она падает на пол, на колени и, грубо бросив трубку на столик, бьет по полу кулаками. Она кричит. Я молчаливо выжидаю, когда твоя мать немного успокоится. Спустя пару минут она хватает трубку и кричит: — Почему она, Диего?! Почему именно наша девочка?! Она в вашей больнице? Я приеду! — Слышу, как она вскакивает и идет в другую комнату. Я останавливаю ее словами о том, что ей нужно успокоить младшую, ведь та наверняка напугана, и эти слова действуют на нее лучше ведра холодной воды или какого-либо успокоительного. Розалин соглашается со мной, но клянется, что приедет, как только успокоит твою сестру. Вернув трубку на место, я открываю ящик стола и тянусь за склянкой. Затем в граненый стакан, стоящий на тумбочке, наливаю немного воды из графина. Открутив крышечку с пузырька валокордина, я капнул около 15-20 капель в жидкость и выпил. Все это слишком тяжело для меня. Так больно мне было только 30 лет назад. Тебе не понять, дочка, что значит потерять любимого человека. Даже бабушка твоя умерла, когда тебе было всего 4 года, и ты совсем ее не помнишь, не успела привязаться к ней и полюбить. С теми, кого ты плохо знаешь, гораздо легче расставаться, чем с теми, вместе с которыми прошел через огонь и воду. Меня немного начинает клонить в сон, но после принятия валокордина это абсолютно нормально. А между тем, я снова возвращаюсь в прошлое.

***

Должен признать, я сильно припозднился с выбором партнерши, все откладывал это дело на потом. До танцев оставалось всего несколько дней, а и малейшего понятия не имел, что мне делать. — Ты уже решил, кого пригласишь на эти танцульки? — с издевкой поинтересовался мой друг. За что я ненавидел Хорхе, так это за то, что даже в самой ужасной ситуации он находил повод для шуток. Сам Бланко уже неделю как пригласил первую красавицу класса, Меседес Ламбре, и всю эту неделю он подтрунивал надо мной и издевался. — Я подумываю над тем, чтобы пригласить Андреа Видаль, — со скучающим видом оповестил я Хорхе. Никогда особо не любил эти мероприятия. Никогда не видел в них смысла (да и сейчас тоже). В чем был смысл этих осенних субботних танцев? В том, что парни будут хвастаться друг перед другом, у кого спутница фигуристее и сексуальнее? — Не получится. — Хорхе цокнул языком. — Ее вчера уже пригласил Альфредо из школьного оркестра. — Злорадно усмехнувшись, друг сел рядом. — Тогда что ты предлагаешь? — спросил я без особого энтузиазма, поворачиваясь к нему лицом. Он пожал плечами, намекая, что это очевидно. — Пригласи Альбу. — Чтобы я пригласил Альбу Рико, дочь священника, на танцы? Я похож на идиота? — Грустно усмехнувшись, я пнул маленький камешек, валявшийся мирно до этого под ногами. — Нет, только, разве что, на психа. — Хорхе рассмеялся, но спустя несколько секунд его лицо вновь стало серьезным. — Я не шучу, Диего. Эта святоша тебе не откажет. — Затем он тихо извинился за свои слова перед Господом. Меня всегда забавляла эта его боязнь даже дурно сказать об Альбе Рико. Уже дома, просматривая школьный альбом, оставшийся с прошлого года, я понял, что дочь священника была самой что ни на есть идеальной кандидатурой в роли моей спутницы на субботних танцах. Альба в действительности никому и ни в чем никогда не отказывала – это был ее принцип. Потом я отметил, что в ее внешности не все так плохо, как казалось на первый взгляд. Припомнив то, какой она была в прошлом году, я убедился в том, что она изменилась за лето. За ее привычной клетчатой рубашкой на месте груди можно было заметить две новые выпуклости. И я готов поклясться, что несколько месяцев назад их не было там. Сама она похудела, кожа девушки приобрела красивый загар. Косметикой девушка не пользовалась, но и без нее она выглядела нормально. И если бы она не была дочерью священника и познакомились бы мы с ней при других обстоятельствах, то я бы даже приударил бы за ней. Но мысли эти я быстро отогнал от себя – они были не допустимы о дочери Виктора Рико, самого старого священника в нашем городе. Альманса не такой уж и большой город. Ты никогда не была на моей родине, да и у меня нет особого желания туда возвращаться. Слишком много воспоминаний, будоражащих мою душу и заставляющих снова окунуться в те переживания и страхи с головой, осталось там. Интересно, сколько я уже не был на ее могиле? Наверно, в последний раз я был там, когда сделал твоей матери предложение. Она должна была знать. Она желала мне счастья. Твоя бабушка, узнав, что я хочу пригласить Альбу Рико, очень обрадовалась. Она считала ее «очень милой молодой сеньоритой», а мне (да и остальным в школе) этого было не понять. Мать сказала: — Я думаю, это хорошая идея. Не обижай ее. Такое ощущение, будто она думала, что я изнасилую этого «ангелочка» за первым же углом или что похуже. Обидеть дочь священника? Нет, на этот поступок у меня тогда не хватало смелости. Может, я и не был хорошим студентом, порой даже не мог понять, о чем идет речь, но и болваном-то не был. Рушить нормальные отношения с семьей Рико и позорить семью на весь маленький городок, в котором так быстро расползаются слухи, я бы уж точно не стал бы. Альбу Рико любили почти все жители Альмансы старших поколений, а те, кому не нравилась, просто ее не знали. Эта девушка помогала одиноким инвалидам и малоимущим, переводила через дорогу старушек, постоянно посещала приют. Тогда я не понимал, в чем радость от посещений детей, у которых нет никого из родных, тех, кто лишился всего. Наверно, только взрослые да дети из приюта и любили Альбу. Остальные же не обращали на нее ровно никакого внимания. Молодое поколение она пугала своей чрезмерной верой и упоминанием имени Господа через каждые несколько предложений. Даже особых подруг у нее никогда не было. Хотя, как я помню, в начале того учебного года на линейке она появилась со Стефи Камарена, второй после нее пай-девочкой. Молодая мексиканка писала тексты песен для всех школьных спектаклей и выступлений хоров. Также сочиняла музыку, словно рождена была лишь для этого. В отличие от Альбы, она была не то, что другой веры, а вообще являлась атеисткой. Но это никак не мешало девушкам общаться. Хорхе частенько любил подшучивать над Стефи из-за ее внешнего вида, который действительно был нелеп. Эти вечные банты, воздушные сарафанчики в цветочек и детские два хвостика наверху. Также она слишком часто красила волосы. Например, если в конце прошлого учебного года она была рыжей, то теперь ее волосы имели черный оттенок, чем-то схожий с ее натуральным цветом волос. Стефи, в отличие от Альбы, уже пригласил на танцы Херардо Диес из школьного оркестра (почему всех девчонок так тянуло к этим музыкантам, для меня и по сей день остается загадкой). Пусть он и не был симпатичен, но чему ее Альба и научила за все время их общения, так это тому, что не нужно смотреть на внешность и опираться первое впечатление. Это мне поведал Хорхе несколько лет назад. Мысль о том, что я должен был пригласить на танцы Альбу Рико, меня не радовала. Но и приглашать Канделярию из параллельного мне не было ни единого желания. Эта девушка мне никогда не нравилась. Она была даже более несимпатична, чем Альба. Мне были противны ее кривые зубы и «лошадиная» улыбка, а эти вечно спутанные рыжие волосы вообще мешали думать мне о ней как о девушке. Она была хиппи, поэтому все время несла чушь про то, что «достичь свободы можно, лишь изменив строй души» и еще много глупых вещей. Меня тошнило от ее вечных джинсов-клеш, белых маек и повязок с цветами. Да и сама по себе она была некрасива. Поэтому-то Альба Рико была идеальной кандидатурой в роли моей спутницы. Когда я пришел на следующий день в школу (был вторник, как сейчас помню), дочери священника в школе не оказалось. Я не удивился бы, узнав, что она читала сказку сироткам в приюте или помогала какому-то старичку разложить все книги в алфавитном порядке (поверь, Исабель, у пожилых бывают еще и не такие причуды). Альбе было разрешено иногда пропускать уроки. Но ведь и на следующий день в школе ее не оказалось. Тогда я немного заволновался: вдруг, она заболела? Я пытался быть в тот момент оптимистом, думать, надеяться на то, что все будет хорошо. Вот только я по жизни – реалист, поэтому это у меня не выходило. После школы я поспешил домой к Альбе Рико, чтобы удостовериться в том, что она здорова. Идти до нее было минут так двадцать, но срезав путь через маленький скверик, я добрался минут за пять. Девушка сидела на ступенях своего дома и читала книгу. На ней была привычная клетчатая рубашка (которую, наверно, в молодости носил ее отец), длинная белая юбка в черную клетку по колено, а на ногах – безобразные черные туфли на невысоком каблучке с ободранными носами, которые принадлежали еще ее матери. В ее руках я ожидал увидеть Библию, но каково же было мое удивление, когда я заметил, что Альба читает «Анну Каренину». Ее черные кудлатые от природы волосы были завязаны в ужасный конский хвост. Когда я ступил на дорожку к дому, выложенную кирпичом, она заметила меня и, отложив книгу в сторону, улыбнулась мне, хлопая по месту рядом с ней и приглашая присесть. Подойдя к ней, я отметил, что выглядела она здоровой – даже щеки имели легкий румянец. — Здравствуй, Диего, — дружелюбно сказала она, улыбаясь как ребенок. — Ты пришел, чтобы проведать меня, или тебе что-то нужно? — Есть разговор. — Она кивнула, сделав сосредоточенное лицо, и я сел рядом. Быстро сориентировавшись, я продолжил: — Но и для первого тоже. Девушка звонко рассмеялась. Затем она предложила попить газировки. Я согласился, и через пару минут мы сидели на ступенях и пили газированную воду. После я оповестил Альбу Рико о своем желании. Ее лицо снова приобрело серьезное выражение. Затем она подняла на меня глаза, но смотрела куда-то вдаль, сквозь меня. — Я не уверена, Диего. Я даже не задумывалась о том, чтобы вообще идти на танцы. Эту субботу я планировала провести со своим отцом. — Альба нервно потеребила край юбки. Сдаваться я не собирался, поэтому сказал: — Но если бы кто-то попросил, ты бы пошла? — Я в упор посмотрел на дочь священника. Заметив неуверенный кивок, я продолжил: — Тогда, Альба Рико, я приглашаю тебя на танцы. Пожалуйста. Она внимательно посмотрела на меня. Взглядом она оценивала меня так, словно видела в первый раз. Заглянув мне в глаза, брюнетка улыбнулась. — Душа у тебя хорошая. Я помолюсь за тебя перед Богом. Что насчет танцев… Я пойду с тобой, но только у меня есть к тебе просьба… я… — Альба смущенно улыбнулась, а затем закрыла лицо руками. Убрав их, она выдавила из себя: — Я совершенно не умею танцевать. Я усмехнулся. Впервые я видел, чтобы девушка переживала из-за такого пустяка. Встав со ступеней, я протянул ей руку, приглашая на танец. В доме ее отец включил радио, зазвучала прекрасная песня на итальянском. Немного поколебавшись, она взялась за мою руку и, встав, неуверенно положила руку на мое бедро. — Нет-нет, не так, — усмехнувшись, поправил ее я, положив ее правую руку на свое плечо, а левую взяв в свою. Затем положил левую руку девушке на талию, отмечая, что она очень худенькая. За это лето Альба очень похудела. — Молодец! Теперь отставляй левую ногу – я шагну. Вот так. Правильно. Теперь я отставляю левую ногу, а ты шагаешь правой. Ее рука была холодной. Я чувствовал костяшки ее пальцев. Мы медленно двигались, делая вальсовые повороты, под голос Умберто Тоцци. Да, Исабель, того самого, которого ты назвала «неумелым испанцем». Почему итальянский тебе показался испанским с неправильным произношением, для меня остается загадкой. Альба иногда все же наступала мне на ноги, но, в целом, двигалась неплохо. Когда композиция закончилась, мы отошли друг от друга, и Альба села на перила. — Ну вот! А ты говорила, не умеешь. — Она благодарно улыбнулась в ответ. Договорившись о времени, в котором я должен зайти за ней, мы попрощались. Только уже подальше отойдя от дома, я заметил, что она махала мне рукой. Все-таки, эту милую сеньориту было сложно понять.