Only Hope

      — Диего?..       — М-м?       — Нет, ничего, можешь не обращать внимания.       Я усмехнулся, но ничего не сказал. Девушка рядом протирала пианино, поднимаясь на носочках, чтобы уж точно не упустить ни дюйма, покрытого пылью. Я, сидя так, что мои ноги свисали со сцены, пытался упаковать подарки для ребятишек, но выходило у меня так себе, поэтому я то и дело окликал дочь священника, дабы та помогла мне, слыша приглушенные смешки с ее стороны и со стороны ее подруги. Хотя нет, Стефи в полной мере наслаждалась наблюдением за тем, как я мучаюсь с бантами, и она уж точно не сдерживалась, хохотав надо мной, за что заработала пару укоров от Альбы.       — Я так и не понял. Альберте или Альберто положить этого робота?       Девушка тяжело вздохнула, отрываясь от своего занятия и подходя ближе, вместе со мной глядя в листок.       — Я же все написала. Вот, смотри, Альберто нужно подарить машинку, а вот этого робота хотел Альберте.       — Да поди разбери, что тут написано, тут же все окончания смазаны. Не обижайся, но почерк у тебя не очень.       — Ох, дай сюда! — она вырвала у меня из рук список и уселась рядом, ища в сумке перо с чернилами. — На свой бы посмотрел сначала, каллиграф.       Я тихо передразнил ее, что девушка тут же заметила, не медля показав язык. Мы посмеялись, вызвав новые перешептывания других учеников. Уже не раз я слышал, как они говорили о том, что мы слишком всех отвлекаем и вообще несерьезно подходим к делу. Ну, знаете, слышать это от учеников, которых заставили помогать против их воли, в то время как мы с ней вызвались сами… Она держала пальцы очень близко к самому перу, когда писала, из-за чего не избежать было черных пятен. Однако испачкать тушью кожу не так страшно, как одежду, ибо уже ничем не выведешь. Я не ошибся – она запачкала пальцы, пока прописывала окончания имен, а после, совсем не заметив этого, убрала с лица мешающие пряди, осознав лишь двумя мгновениями позднее. Альба Рико повернулась ко мне:       — Сильно запачкалась?       — Не то, чтобы, — я улыбнулся, забирая листок, пока девушка пыталась оттереть темное пятно, размазывая его по скуле еще сильнее. — Лучше иди и умойся. Пианино никуда не убежит.       Кивнув мне, она спрыгнула со сцены и выбежала из актового зала. За последнюю неделю мы сильно близились. Может и не зря говорят, что труд сближает. Возможно, эта девушка не производила впечатления грозного начальника, однако под ее руководством работа шла слажено, перечить никто не смел да и не хотел. Она не была дружна ни с кем из этих людей, однако каким-то образом угадывала, куда кого лучше отправить. Себя же она командиром не считала, хоть и была официально записана в программе как организатор, однако ведущей должна была быть совсем другая девочка, которая была нас годом младше.       Меня заваливали делами типа развешивания детских рисунков по стенам школы, упаковка подарков и вешаньем новых ярких красных тряпочек, про которые мне всегда говорили с явным возмущением: «Не тряпочки это, а кулисы!». Ну, кулисы так кулисы, спорить как-то не особо хотелось, да и все равно было, как эти приманки для быков называть. На самом деле, сначала казалось трудным готовить здание школы к предстоящему торжеству и при этом самому готовиться, но к экзаменам, однако потом привыкаешь. Приходишь без сил, заниматься и сразу спать. Отдых и веселье? Только после занятий, когда приводим все в порядок. Все основное веселье происходило именно тогда. Как оказалось, проводить все свое время с пользой – не так уж и плохо. Конечно, сначала нужно привыкнуть, но потом даже свободное время появляется, а ты и не знаешь, чем занять себя. Я стал проводить меньше времени с друзьями, которые то и дело звали меня гулять, на что я мягко отказывался, видеоигры медленно покрывались пылью от ненадобности, но мне было не до этого. Хорхе также не мог понять причины такой внезапной меры. Я и сам не мог ее понять. Это был… минутный порыв, который растянулся на долгое время.       Оказалось, в нашей школе учились очень интересные люди, самые-самые разные. С разными интересами и взглядами на жизнь, со своими тараканами в голове и достоинствами, с собственными характерами и начавшими формироваться личностями. Все мы в чем-то отличались друг от друга, но у нас всегда находилась тема для разговоров. Парни из школьного оркестра, с которыми мне невольно приходилось общаться, оказались не такими уж и плохими ребятами. Мои взгляды начинали меняться. Жизнь медленно переворачивалась, градус за градусом, медленно, но верно, а я… мне не хотелось сопротивляться.       Эта девушка принесла в мою жизнь много нового. Раньше, когда я думал о будущем, оно было неопределенным. Сейчас оно такое же. Однако у меня стало появляться чувство, что скоро меня станет ясно, что я хочу получить от этой жизни. Ответ был совсем рядом, стоило лишь немного подождать, но пока… я продолжал весело проводить время в компании Альбы и остальных ребят.       От моих мыслей меня отвлек из неоткуда взявшийся лучший друг:       — Диего? — недоуменно произнес он. — Что ты здесь делаешь?       «У меня к тебе тот же вопрос» хотел спросить я, но нас грубо прервала девушка, отвечавшая за музыкальную часть концерта.       — Не отвлекайся, — она отвесила ему подзатыльник, после чего обратилась ко мне. — Твой друг – невоспитанное хамло, поэтому в качестве извинений за причиненные неудобства он сегодня будет моим рабом.       — Я извинился, — буркнул он себе под нос, за что его тут же грубо потянули за ухо. Сколько с ней учился, а и представить не мог, что Камарена такая сильная, а наглости у нее хоть отбавляй.       — Мне твои извинения ни к чему, а вот лишние руки совершенно не помешают. Пошли давай, поможешь передвинуть пианино, оно стоит не там, где надо.       Я лишь смотрел вслед этой удаляющейся парочке, невольно улыбаясь. Все-таки в нашей школе так много удивительных людей. Никогда еще я не видел, чтобы Хорхе так… «воспитывали». Даже любопытно становилось, что же он там такого натворил. Тогда он еще даже не подозревал, что подобное ему придется терпеть всю оставшуюся жизнь. Я смотрел на них, на то, как Стефи командует им, а он пытается заигрывать, за что она пытается оторвать ему нос. Они всегда были такими. Девушка довольно улыбнулась, когда мой друг принялся за работу, однако передвинуть такую махину ему было не под силу, поэтому Камарена все же сжалилась и позвала парней, что рядом вешали плакаты, отрисованные вручную разными классами.       Я снова отвлекся, когда мимо меня быстро проскочила ее подруга, задрав голову и ища на ощупь что-то в рюкзачке. Кинув взгляд на ее руки, я заметил размазанную алую полосу.       — Ты в порядке? — побеспокоился я, тут же забыв о Хорхе и юной пианистке.       — Да, — кинула она невнятно, не отрываясь от поисков, — только вот… Нашла.       На платке, поднесенном к носу, тут же стало расплываться кровавое пятно. Все совсем не в порядке. Она приняла нормальное положение, полностью зажав обе пазухи носа пальчиками руки, и задышала ртом, облизав быстро пересохшие губы.       — Ты голову бы задрала…       — Не, не поможет, — проговорила она в нос. — Так все стекает по носоглотке, а потом это все засыхает и глотку дерет… Это уже не в первый раз, поэтому все хорошо, я знаю, что делаю.       — Может, лучше домой пойдешь? — я вернулся к работе. — Если станет хуже, это никому погоду не сделает.       — Всего лишь кровь носом пошла, ничего страшного не произошло, — отмахнулась Альба, на секунду улыбнувшись. — Но мне приятна твоя забота. Спасибо.       Она все чаще говорила то, что думала, всем вокруг. «Спасибо за помощь», «Была рада работать с вами сегодня», «Надеюсь, завтра вы тоже будете», «Без тебя у нас бы ничего не вышло», «Мне приятны твои слова». Эта девушка сияла, когда люди приходили помогать. Никогда еще я не видел такого энтузиазма. Даже к занятиям со мной она подходила более хладнокровно.       Я скосил взгляд. Она все также дышала через рот, невольно обращая мое внимание на свои губы. Выделявшиеся на фоне болезненно-белой коже, пересохшие и немного обветренные. Альба дышала медленно. Короткие вдохи, длинные выдохи, потом наоборот, затем равномерно, после на секунду прерывается и сглатывает, морщась, после чего снова начинает дышать. Губы невольно дергаются, и также безвольно язык проходится по нижней губе, увлажняя ее, а затем размазывая влагу еще и по верхней губе. Я нервно сглотнул. Надо же, на секунду меня посетила мысль, что я хочу поцеловать ее. Однако как бы ни хотелось мне не думать о таком, я не мог отвести взгляда. Раньше такого не было никогда. У меня были девушки, и если я хотел, то целовал их, но здесь все было иначе. Дочь священника моей девушкой не являлась вовсе. Кроме того, мы только недавно стали нормально общаться. Были ли допустимы такие мысли? Клянусь, если бы я только мог контролировать свои мысли, то никогда бы не подумал о подобном, но я не имел никакой власти. Эти фантазии появились сами. Это было просто влияние момента.       — Не мог бы ты не пялиться так, пожалуйста?       Значит, она заметила? И как давно? Было немного неловко, если честно. Однако я все равно продолжал смотреть на нее, уронив голову на руку, согнутую в локте. Взглядом прочертил изгибы тела, невольно подумав, как бы она выглядела без такого огромного количества одежды. Помимо водолазки на ней был еще и очень толстый вязаный жилет, от которого грудь выделялась меньше. На улице холодало, и одежды на ней становилось все больше. Я скользнул взглядом по ее лицу. Бледная, нездорового землистого оттенка кожа, вымученный, усталый вид, опухшие глаза, темные круги под ними, недлинные, но темные ресницы... Невольно я подумал, что все же она была немного симпатичной. Хотя становилось как-то не по себе от ее усталого вида. Эта девушка столько работает, столько усилий прикладывает ко всему этому. Она вообще когда-нибудь отдыхает? Потому что она выглядит так, будто совсем не высыпается и часто плачет. Насколько помню, Альба всегда приходила раньше всех и уходила, когда не оставалось совсем никого; даже после того, как все ученики расходились по домам, у нее находились дела, из-за которых приходилось задерживаться.       Краем глаза эта девушка замечает, что ничего не поменялось, и вздыхает, стушевавшись, глядя на меня с легким укором. Она убирает от кровоточащего носа платок, и на бело-черную юбку спустя пару мгновений, когда выдыхает носом, падают две смачных капли, заставляя с охом снова зажать пазухи. Попытка предотвратить это была, однако реакция запоздала всего на эту самую пару мгновений. Я качаю головой и кладу руку ей на плечо, обращая ее внимание на себя. Альба сначала удивленно смотрит на руку, а затем поднимает на меня взгляд.       — Иди в медпункт. Иначе против воли потащу, — подтолкнул я ее к выходу. — Давай-давай, пока кровью тут все не залила. Мы справимся.       Она благодарно кивнула, удаляясь, а я лишь вздохнул. Мог ли я сделать больше? Достаточно ли выкладываюсь? Сколько еще сил я могу приложить, чтобы помочь? Она была готова работать дальше, а я? Как бы на ее месте поступил я? Сбежал, наверное… Эта девушка… была необычайной. Мне от чего-то хотелось больше трудиться. Ради того, чтобы заслужить ее улыбку и похвалу. Я чувствовал себя ребенком, который надеется получить похвалу за какое-то пустяковое дело, и это забавляло. Я неосознанно начинал меняться. Как говорится, с кем поведешься…       — Где Альба? Она мне очень нужна. Срочно. Этот балбес не знает, чем ему заняться.       Я поднял голову. Передо мной стояла ее подруга с видом шаловливого ребенка. Стефи беззаботно улыбалась, пальцем указывая за спину, в сторону, где сидел мой друг. Хорхе, на самом деле, легко находил общий язык с окружающими, в этом сомневаться как-то не приходилось. Девушка улыбалась, глядя в его сторону, совсем искренне.       — В медпункте, — коротко отвечаю я, не сразу замечая реакцию со стороны.       Камарена внезапно бледнеет, а от улыбки не остается и тени. Она испуганно смотрит на меня, поэтому я спешу ее успокоить, поняв причину такого взгляда:       — Все не так плохо, просто кровь носом пошла, ничего серьезного.       Но она, казалось, не слушала. Если бы я все знал, то беспокоился также, но тогда мне ничего не было известно, поэтому реакция девушки была мне не совсем понятна. Она вдруг сорвалась с места, выбежав из зала, чем повергла меня в ступор. Невольно я и сам стал волноваться. Раньше я никогда не замечал подобных проблем у дочери священника, но, судя по всему, подобное у нее происходило уже не в первый раз. Сейчас я ничего не мог сделать, потому что если бы я оторвался от работы, это только расстроило ее, поэтому я снова стал упаковывать подарки. Если бы я мог уйти, если бы только нашелся повод проходить мимо медпункта, то тогда, возможно… Но, не имея веской причины, разве мог я сделать это? Разве не выглядело бы это странным? Меньше всего хотелось привлекать внимание, поэтому я снова принялся изучать список.       Она расписала все без помарок (если не брать во внимание прописанные окончания, которые грязно выделялись на фоне остального текста), что натолкнуло на мысль о том, что этот листок был не первым. У нее, вероятно, сначала был черновик, где она не раз зачеркивала все и перечеркивала, потому что в этом списке были дети из приюта, которыми она весьма дорожила и у которых, вероятно, очень долго выпытывала, что же те хотят на праздник, а мнения у детей непостоянны. О сборах средств на подарки она тоже позаботилась заранее. Насколько мне было известно, до того у нее было несколько подработок и также она провела несколько благотворительных вечеров по сбору средств на нужды приюта, в котором была волонтером. Эта девушка продумала все до мелочей, будто целью всей ее жизни был этот концерт, предшествующий Священному двенадцатидневью.       Она не вернулась. Мы все закончили работу и разошлись по домам, но Альба так и не появилась. Ее подружка не соизволила возвратиться также. Мы с Хорхе выходили последними, поскольку надеялись дождаться их обеих, но так и не смогли. На улице было уже темно, лишь несколько фонарей освещали нам дорогу, и мы разговорились о том, что в городе опять ни черта не работает, того гляди и без этих фонарей останемся. Давно мы так не разговаривали ни о чем. О школе, погоде, ужине, который ждал нас дома. Мне было так спокойно и хорошо. Иногда мне казалось, что и без друзей неплохо живется, но стоило с ними пообщаться, как тут же думаешь: «Как же я без всего этого раньше жил?..».       — Хм, так вот значит, где ты пропадал последние дни, — начал он вдруг ни с того ни с сего после недолгой паузы, — дочке Падре помогал?       — Не ей, а школе, — насупился я, шлепая ногами по почти растаявшему грязному снегу.       — Ну и что ты такого натворил? — спросил он. — Поди совсем что-то плохое, раз наказание настолько долгое.       — Никто не заставлял, я сам, — произнес я. Хотелось сказать это с гордостью, но подумалось, что гордиться тут и нечем.       — Сам? — посмотрел он на меня скептически, а потом как-то странно улыбнулся. — А-а, ну ясно, ясно…       Проследив ход его мыслей, я поспешил его разуверить:       — Ничего такого из того, что ты там себе не думал; — Хорхе презрительно фыркнул на мои слова. — А сам, того гляди, клинья к очередной жертве подбиваешь.       Он вздохнул:       — Если ты о Камарене, то тоже ничего такого. Если кто кого и «подбивает», то она меня, за «промахи». Видите ли, в последнее время я стал под ногами у нее путаться, а сегодня еще и братьев ее младших с ног сбил, когда опаздывал. Эти пацаны, как бабы, побежали к ней жаловаться, а она разошлась. Опять. Но знаешь, мне нравятся такие девушки. Ты же тоже заметил? Если б кого из нас побили, мы б не полезли заступаться и лезть под раздачу, чтоб дать сдачи, не наши ведь проблемы. — Я кивнул, и он продолжил: — А эти две в первую очередь не о себе думают и не о том, что подумают другие. Стефи всегда тихо себя ведет, словно ей плевать на остальных, но сам видишь, стоит кого-то из ее близких обидеть…       Я кивнул. Конечно же, я тоже это заметил. Уже давно. Каким был бы этот мир, будь в нем больше таких людей? Наверное, он стал бы лучше. Я думал над этим очень долго. Если бы мир был более толерантным, было бы в нем меньше ненависти и агрессии? Смогли бы люди научиться не ненавидеть друг друга? Я глубоко в этом сомневался, однако мне очень хотелось порассуждать на эту тему. Я побоялся от чего-то говорить об этом с Хорхе, переведя разговор в другое русло, но, придя домой, весь вечер обхаживал телефон. Мать это просто выводило из себя, и в один момент она просто взорвалась: «Гр-р! Не маячь перед глазами! Звони уже, кому хотел, я даже выйду, чтоб не мешать!». С такими словами она покинула гостиную, отправившись на кухню, попутно что-то бурча себе под нос. Мне даже стало неловко.       Я порыскал в записях, набрал номер и стал прислушиваться к гудкам. Я беспокоился также и о том, что случилось сегодня, именно поэтому и звонил. Трубку взял ее отец, и по его тону мне тут же стало понятно, что он хотел бы избежать разговора. Я пытался вспомнить всем тем вежливостям, которым учила меня мать, но так и не смог, поэтому тут же перешел к делу. Мужчина на другом конце провода заметно занервничал, из-за чего мне стало неспокойно. Прочистив горло, он заговорил:       — Зачем тебе нужна… моя дочь? — произнес священник, прерываясь на середине. Я не мог видеть его лица, но от чего-то был уверен, что он побледнел, а руками неосознанно сжимает в руках телефон, как показывают во многих драмах, которые так любила смотреть моя мать по вечерам.       — Ей сегодня стало плохо, — по его удивленной реакции я понял, что он об этом ни сном ни духом, даже неловко стало. Должен ли я лезть туда, куда меня не просят? Не уверен, но я действительно переживал за эту девушку, поэтому продолжил: — Вот я и хотел узнать, как она.       Я почти слышал, как он грустно усмехнулся:       — Как много тебе известно о ее здоровье, Диего? — я вздрогнул от того, что он назвал меня по имени. Я слышал его дыхание, тяжелое, принадлежавшего очень усталому человеку. Мне не совсем был понятен вопрос, поэтому я попросил уточнить, что именно падре имеет в виду, на что тот снова грустно усмехнулся. — Ясно… Она в порядке, можешь не волноваться.       Я попросил все же позвать ее к телефону, сославшись на то, что мне нужно с ней поговорить, а это, собственно, и было так. Он удивился и попросил сказать, что именно я хотел, чтобы он смог передать это дочери, но я отказался, все же настаивая. Его «она спит» прозвучало очень резко и твердо, но кинутым так, словно это была отмазка. Меня это все же не остановило, и я предпринял новую попытку дозвониться спустя некоторое время. Гудки были долгими, но когда рука уже двинулась положить трубку, она ответила. С из неоткуда взявшейся улыбкой я сказал ей «привет», услышав радостный ответ. Ее голос звучал бодро, поэтому я даже спрашивать не стал, спала ли она на самом деле. Ясное дело, ее отец солгал. Может, и нужно было это сказать, но я не должен вмешиваться. В конце концов, это же неприлично, мать потом могла бы прочитать мне об этом целую лекцию.       — С тобой точно все хорошо? Просто Камарена так выбежала, когда узнала, что ты в медпункте, а потом вы обе не вернулись и заставили всех поволноваться.       — Мне жаль, что наш уход доставил столько проблем, — ответила Альба спокойно. — Я хотела вернуться, честно, но Стефи настояла на том, чтобы я шла домой, побоявшись, что я в обморок свалюсь из-за анемии.       Последнее слово меня напугало. Я не раз слышал, как упоминал его мой отец, говоря о работе. «Анемия? Откуда ей взяться? Такое происходит настолько часто?», так я подумал. Однако тогда становилась понятна ее бледность, усталый вид, быстрая утомляемость. Я действительно волновался, настолько, что даже забыл о том, что вызов все еще не завершен и она вынуждена уже некоторое время слушать лишь мое дыхание.       — Диего? — ее взволнованный голос заставил меня очнуться. — Тебе что-то нужно? Ты же… никогда не звонишь…       От ее слов в горле встал ком и как-то странно что-то сжалось в груди. Настолько одиноко звучал ее голос. Я прочистил горло и ответил:       — Да...       Мы говорили долго на тему, которую мне так хотелось с кем-то обсудить. Альба внимательно слушала меня, иногда отвечала. Мы дискуссировали. Никогда еще я не получал от разговора с кем-либо такого удовольствия. Мы говорили о людях, об их сущностях, о ее и моих мыслях на этот счет. У нас везде сходились мнения, мы возражали и соглашались. Как я и думал, мое кредо отличалось от ее идеологии, но от этого было лишь интересней. Со своими друзьями я не мог обсудить подобных тем, а такие вопросы возникали нередко. Тогда я начинал уже думать, а что же будет дальше? Какой дорогой я пойду? Что ожидает нас в будущем? Моих друзей подобные вопросы не волновали, а если и волновали, то не так сильно, как меня. С дочерью священника все было куда проще – она не издевалась. Я сидел на холодном полу, разговаривал с ней, и от чего-то мне становилось так легко. Хотелось, чтобы это не кончалось. Слушать ее голос, улыбаться ее запинаниям или неправильно произнесенным словам, просить не торопиться так сильно.       — Человек… существо такое примитивное… алчное… низкое… Я боюсь будущего.       — Почему? — она уже не поправляла меня, не просила меня не говорить так, поскольку все мы – Божье творение. Ее голос звучал устало и хрипло, как и мой. Я взглянул на часы. Мы разговаривали уже больше часа. В горле пересохло, першило, но мы продолжали, несмотря на это. Я услышал, как Альба зевнула, и улыбнулся на ее извинения.       — Ты посмотри на людей. Ты видела подрастающих детей? Они все наглее и наглее с каждым годом. А что творится в мире? Убийства, войны, огромнейшие волны ненависти. Люди ненавидят друг друга. Они жадные, злые, всегда ищут виноватых. Только вот в чем весь парадокс: виноваты всегда другие. Человек никогда не будет искать в себе недостатков, он будет искать их в других людях.       — Диего, — она прервала меня, запнувшись, — почему ты так думаешь? Люди всегда будут умирать. Если этого не будет, человечество проживет гораздо меньше. Старое поколение должно уступать новому.       — Сама посуди: это же неправильно, когда невинные люди погибают, а самые главные гады остаются в живых. Многие эти люди не сделали ничего плохого, просто жили. У них были семьи, были мечты. Почему именно эти люди? Им на этот вопрос никто не даст ответа. Они хотят жизнь, но у них эту жизнь просто заберут. Ну то же самое, что огромный бугай заберет игрушку у мелкого ребенка ради своего развлечения, ведь так сладко наблюдать за мучениями другого. Ты действительно думаешь, что я не прав? Что «на все воля Божья»? Если мы все дети Господа, то почему он тогда так легко позволяет нам умирать? Все равно, что натравить собак друг на друга и наблюдать, как они перегрызут друг другу глотки.       Альба молчала. Сначала мне казалось, что я ее обидел, все-таки религия – не та тема, на которую стоит заводить разговор, но потом прислушался. Тихое сопение носом и тяжелое дыхание, а ее странный голос говорит, тихо-тихо так:       — Возможно, ты и прав…       Я не мог понять интонации из-за того, как тихо прозвучал ответ. Голос был сиплым и совсем непривычно срывающимся. Шумный вдох. Долгий, но с прерываниями, выдох со свистом. Я сказал что-то, что расстроило ее? Или оскорбил ее религию? Все-таки эта тема весьма щепетильная, ее не стоит затрагивать лишний раз. Я вздохнул с сожалением:       — Все хорошо, Альба?       — Да, все нормально, — ее голос звучал все также тихо. — Просто я очень устала. Ты не против, если мы продолжим разговор в другой раз?       Я согласился, но что-то не давало мне покоя. Неожиданно для себя я снова позвал ее по имени, скорее всего, за мгновение до того, как она почти положила трубку.       — Можно я буду иногда звонить тебе?       — Конечно, — ее голос дрожал, но радостные нотки в нем все же были. Я вздохнул с облегчением, прежде чем попрощаться с ней.

***

      — Ты собираешься выступать? Нет, даже не так. Ты собираешься петь?       На мой вопрос девушка нахмурилась.       — Знаешь, это прозвучало грубо. Я, может, и не певица и не могу взять четыре октавы, как Стефи, но попадать в ноты умею.       — Да не в этом смысле, — я попытался дружелюбно улыбнуться и выставил перед собой руки. — Просто я раньше никогда не видел, чтобы ты пела. Даже не то, что в хоре. Я даже не помню, чтобы ты выступала вместе с нашим классом на различных мероприятиях.       И это было правдой. В начальных классах она почти всегда болела перед мероприятиями, поэтому ей оставалось лишь наблюдать за выступлениями в качестве зрителя. Не сказать, что кучка детишек блистала на сцене, но она всегда восхищалась, говорила, что в следующий раз она уж точно постарается выступать наравне с другими. Однако у нее ни разу не получалось, на удивление. Потом она просто улыбалась нам слабо и громче всех хлопала в ладоши, несмотря на то, что была в последних рядах.       — Вот я и хочу нагнать упущенное, — пожала она плечами, перебирая листы с нотами и текстами. Если честно, пробежавшись по ней глазами, я не понял ни слова из написанного – песня была полностью на английском.       — Ты думаешь, это хорошая идея? Я про то, что песня на иностранном языке.       — Я разговаривала с куратором музыкального кружка, она сказала, что это не такая уж и плохая идея. Что смысл можно передать и интонацией, мимикой, жестами, самой музыкой. К тому же, не это уже не впервые. И мне кажется, наоборот лучше, что многие смысла не поймут. Пусть думают, что хотят. Так будет даже лучше. Потому что она, на самом деле, не вяжется со всей остальной программой. Она просто… моя…       Эту песню писала она. Долгими ночами, сминая раз за разом листы, зачеркивая-перечеркивая слова, пытаясь снова и снова. Учитель по английскому, к которому она подходила с этим текстом для полной уверенности в том, что в нем нет ошибки, даже поставил ей дополнительную оценку. В песне не было ни единой ошибки.       — У тебя так хорошо с английским. Лично я его совершенно не понимаю. Ты молодец. Собираешься поступать за границу? Уверен, у тебя с этим не возникло бы проблем.       Альба на секунду замялась и улыбнулась как-то нервно:       — Да нет, не собираюсь. Мне нравится здесь, в этом городе. — И тут же попыталась сменить тему: — А ты, Диего? Куда собираешься поступать?       — В университет Саламанки.       Она ничего не ответила, над чем-то глубоко задумавшись. Ну правильно, даже они никуда далеко ехать не собирается, а я размечтался. В такой университет поступать. Мне уже все сказали, чтобы я бросал эту затею. Все равно ведь не пройду даже отбор.       — Далековато, — повела девушка плечами. — Даже до Мадрида ближе. Очень печально.       — Я думал, ты уже размышляешь, как бы мне помягче сказать, что мой уровень IQ для этого заведения не дотягивает.       Альба мягко улыбнулась, попутно кивая кричащей ей Камарене, что сейчас подойдет.       — Ты не хорош в учебе. И не такой уж ответственный. А еще ленишься, очень-очень ленишься, — я молча слушал, как она перечисляла мои недостатки. — Но ты не глуп, Диего. Более того, ты можешь понимать материал, но иногда просто не хочешь. К тому же, если ты постараешься, у тебя будет вполне себе внушительный аттестат. Хоть за границу езжай.       Цокнул языком.       — С заграницей ты переборщила, я английского совсем не понимаю.       Она протянула мне листок с текстом, нечаянно касаясь моих ладоней. Ее руки были необычно горячи. Снова убедившись, что мне знакомы лишь отдельные слова, я посмотрел на нее весьма скептично.       — Не делай такое лицо. Раз не понимаешь, надо учиться. Возьми словарь и переводи, тут текст несложный совсем. Давай, давай, я за твои оценки тоже переживаю. Вернусь и проверю, ладно? Эх, нужно было с тобой не только математику подтягивать, вот же глупая, — с этими словами она оставила меня.       Удивительно, но она все еще заботилась обо мне. Невзначай, совсем незаметно. На самом деле, мне было приятно это легкое беспокойство за меня с ее стороны. Альба более никогда не обижалась на резкость с моей стороны. Она и до этого никогда из-за этого сильно не расстраивалась, сказать по правде. Просто в один момент сорвалась, не выдержала, решила сохранить остатки гордости. На ее месте я бы никогда меня не простил.       Стоило мне отвлечься на нее, как она нахмурилась и жестом показала, чтобы я сейчас же сел за перевод текста. Это вызвало у меня улыбку. Мне нравилось, когда она сердилась. Этот хмурый вид был совсем ненастоящим, конечно она делала это в шутку, но это, на удивление, мотивировало.       «Ладно, что там с этой песней?..»       Я отвлекался, как ни пытался сосредоточиться. Мне было интересно смотреть на репетицию. С моего места почти ничего не было слышно – мешала болтовня других учеников, но она была права – поведение во время исполнения играет не меньшую роль, чем само пение. Альба выглядела грациозно и уверенно. Ее мимика, жесты, движения… В этот момент она выглядела как девушка. Она действительно была похожа на девушку, а не на девочку, пытающуюся ею стать. Ее подруга улыбалась слабо, то и дело оглядываясь на Альбу.       Это выглядело слишком идеалистично и непривычно, поэтому я все же решился взяться за перевод, но встал уже на названии. В словаре слово «only» означало «единственный» или же «только». Слово «hope» – «надежда». И я ломал голову над тем, как же правильнее перевести предложение. «Единственная надежда»? «Только надежда»? На самом деле, смотря на нее, ее поведение во время исполнения, я больше склонялся ко второму варианту. Тогда мне еще многого не было известно, но уже тогда казалось, что Альба Рико – человек, живущий одной лишь надеждой. Я понял, что ошибся с переводом названия, когда подошел к переводу последней строчки первого куплета.       От перевода куплета меня перевел внезапно начавший нарастать гомон и беготня. Я поднял голову… и в жилах застыла кровь. И тогда до меня наконец дошло. Все не просто нехорошо. Все дерьмово.       — Дурочка, ты же вся горишь! Лоб просто огненной! Ты же обещала не ходить в школу, если будешь чувствовать себя хуже.       — Найдите медсестру! Дайте ей воздуха!       — Позвоните ее отцу!       — Нет, не звоните, только хуже будет! Николас, она не кукла, не поднимай ее так резко! Кто-нибудь, у кого руки не трясутся! Да в конце-то концов!       — Домингес, черт бы тебя побрал, иди сюда, помоги уже!