Летний сезон

      Нецах отказался от своего тела уже давно.       Это произошло ещё до того, как он, всё ещё звавшийся Джованни, согласился отдать это тело на опыты с Когито, зная наперёд, к чему это приведёт. И даже до смерти Кармен, той единственной женщины, которая придавала существованию этого тела смысл.       Просто в какой-то момент до Джованни дошло, — и дошло с чрезвычайным опозданием, — что в жизни его “лучшей подруги” Кармен давно уже есть человек, что гораздо важнее его самого. И что всё это время сокровище его было рядом с ним на расстоянии вытянутой руки, а Джованни всё робел и робел протянуть её. Когда он наконец повзрослел, набрался этой смелости, было уже поздно. Как подруга, Кармен ещё была рядом с ним; но как женщина — попросту устала ждать.       Тогда Джованни решил, что если не может взять от любви лучшее, то лучше совсем всё отрицать. Если он не может быть с Кармен, то лучше вообще ни с кем не быть.       Отгородившись стенами от этого мира, он не смог, тем не менее, совсем игнорировать его существование. К примеру, от его внимания не скрылось, что Элия работала куда хуже в те дни, когда Габриэль вдруг порывался ей помочь. Он старше, компетентнее и вообще мог всё что угодно — но только пока дело не касалось этой девушки. Когда она погибла, а Габриэль последовал за ней меньше чем через месяц, Джованни сделал выводы. Уловил, так скажем, контекст.       А., подручный и возлюбленный Кармен, обычно игнорировал Джованни; он очень старался игнорировать его в ответ. Но иногда, — обычно вечером или рано утром, или на общих планёрках, где спрятаться бывает так просто, — ловил на себе такие тяжёлые взгляды, что подгибались колени. От страха или от чего-то ещё.       А. всё знал. И, как казалось Джованни, ненавидел и презирал его — как презирают благородные львы прибившихся падальщиков.       Сейчас Нецах смотрит на тень этого человека, вставшую в дверном проёме, и думает, что чувствительное мясное сердце старого Джованни сыграло с ним дурную шутку.       Менеджер смотрит тяжело, исподлобья, примерно всегда; но теперь он больше не кажется ни всезнающим, ни, тем более, угрожающим. Особенно когда держит в одной руке тряпку, пачку влажных салфеток — в другой, а на ботинках у него сияет, фосфоресцирует в полумраке офиса, зелёное желе известного происхождения.       — Нецах, — говорит Х.       — Менеджер, — говорит Нецах.       — Чистка и техобслуживание, — дружелюбно, как будто предлагает, говорит менеджер.       При этом делает шажочек вперёд, оставляя на полу липкий зелёный след.       — Я так не думаю, — отвечает ему сефира Отдела Безопасности. — Не стоит обращать на меня внимание, менеджер. Я…       — Ждёшь, пока кто-нибудь из-за этой жижи шею сломает? — перебивает менеджер.       По его интонации Нецах понимает, что именно это с ним почти произошло. Обычно-то ему плевать. Как и Аину всегда было плевать.       Нецах невольно пятится назад, надеясь ускользнуть в технический лаз, спроектированный точно по размеру сефир. Менеджеру, если он захочет лезть следом, придётся согнуться в три погибели — он-то на две головы выше.       — Я попросил Анжелу закрыть все технические проходы, — признаётся Х. — Так что иди-ка сюда — посмотрю, чем ты так мироточишь. Глубоко лезть не буду.       Возможно, если бы Нецах не употреблял накануне, то попытался бы сбежать как-нибудь ещё; но в нынешнем состоянии фантазии у него не хватает, — но и сотрудничать он тоже не намерен. Вместо того, чтобы подойти к менеджеру, Нецах “жмурится”, закрывая единственный глаз, убирает в корпус руки и ноги. Х вздыхает, а потом подходит ближе к этой несчастной металлической коробке с мозгами, лишённой теперь всяких намёков на человечность. По какой-то причине он принял отсутствие видимого сопротивления за согласие.       Нецах не чувствует, а скорее догадывается, что его корпус протирают от “соплей” — потёков синтетической церебральной жидкости, перебродившей и смешанной с продуктами переработки энкефалина. Наверное, чувствительными человеческими руками к этой нелицеприятной субстанции прикасаться особенно мерзко. Но Х достаточно вежливый и не говорит, что ему мерзко.       — Вот видишь? Уже гораздо лучше, чем было. Открой, пожалуйста, верхнюю крышку, — говорит Х.       — Там всё чисто, — заверяет Нецах.       — Ну-ну.       К сожалению, на корпусе снаружи у него предусмотрена ручка, за которую Х и дёргает. Пазы тоже немного забились желеобразной субстанцией, так что дёрнуть ему приходится хорошенько — так, что сигналы с гироскопа провоцируют целый сноп сообщений об ошибках. Заглянув под крышку, Х присвистывает.       Нецах открывает глаз и находит его сидящим возле себя на коленях. Отвращения в выражении его лица нет, — или менеджер умеет его скрывать. Или за время пребывания в этом теле Нецах уже разучился различать эмоции на лицах живых, нормальных людей.       Х больше никак увиденное не комментирует. Вместо этого перехватывает тряпку чистой стороной наружу и принимается тереть с таким усилием, что лёгкий металлический корпус скользит по полу нижней гранью. Менеджеру приходится обхватить его ногами, чтобы удержать на месте — и Нецах принимает разумное решение закрыть глаз обратно.       Это уж чересчур. Такая нелепая ситуация никак не могла бы произойти с Аином и Джованни.       Бурное воображение, помимо очередной партии критических ошибок, рисует картину того, как Нецах, то есть его прошлое воплощение, сидит за рабочим столом, а у на коленях у Джованни, обхватив его ногами за поясницу, руками — за шею, сидит Аин. Желтовато-карие глаза смотрят в лицо напротив очень мудро и очень сосредоточенно.       К сожалению, это был даже не первый раз, когда эта фантазия всплывала в этом мозгу. Но что с ней дальше делать — Джованни не знал; тем более не знает Нецах. Вроде бы, нормальные эротические фантазии всегда ведут к сексу. Но, будучи человеком, сексом он не занимался, а теперь не может и подавно.       Но вот парадокс: когда Х обнимает его вот так, засунув внутрь корпуса руку едва ли не по самый локоть, ни о чём, кроме секса с ним, думать не получается. Эта мысль похожа на фантомную боль. Вот только возбуждение от этой мысли — не фантомное, а вполне себе реальное.       Раз ошибка. Два ошибка. Три ошибка.       Аин закрывает глаза. Джованни, предавая память о Кармен, память о собственном обещании, неспешно накрывает его рот своим, и граница между их телами смывается, стирается, размазывается до тех пор, пока становится непонятно, где начинается одно тело, а заканчивается другое. Где заканчивается кожа, а начинается металл.       Кажется, это называлось секс?       Или этого недостаточно? Или надо засунуть эту массу в комбайн и хорошенько размешать?       Х приходится изрядно напрячь мышцы, чтобы свинтить заглушку клапана, через который производится замена церебральной жидкости, и скрупулёзно снимает с резьбы, с обеих сторон детали, застывшую зелёную массу. Чтобы проверить, не осталось ли чего-то внутри, менеджер засовывает пару пальцев, замотанных влажной салфеткой, внутрь.       — На первый взгляд всё нормально, — тихо говорит он. Просто крышка плохо прилегала…       — Менеджер! — доносится из громкоговорителя предостерегающий голос Анжелы. — Не знаю, что вы делаете, но прекратите это немедленно. В противном случае перегрев центрального узла Отдела Безопасности ожидается через десять минут.       — Так что же ты молчишь! — возмущается Х, торопливо одёргивая руку. — Сейчас вкручу на место.       — Н-н-не надо… Хорошо… — слабо возмущается Нецах.       — Так тебе всё-таки нравится чиститься! — ухмыляется Х, устанавливая заглушку на место.       На щеке у него — ярко-зелёная капля.       — Да. Дадададад…       — Тогда я вернусь через неделю. Чтобы вот такого больше не было.       Поставив крышку корпуса на место, Х. показывает тряпку, насквозь зелёную, и ворох зелёных же салфеток.       Слава непроницаемому металлическому ящику, менеджер так ничего и не понял, не разобрался, не почувствовал, какую бурю только что вызвал и укротил движениями своих рук.       — Не стоит… — бормочет Нецах, когда тот уже собирается убраться восвояси. — Лучше нам вообще не встречаться.       Через неделю Х вспомнит, что он — это Аин, и объясняться с ним будет куда сложнее.