Моим смыслом

      Ирина Алексеевна скинула с ноги тапок и свободной ладонью убрала дорожки слёз. Никогда раньше она не показывала и половины той боли, которая таилась в душе. Никому, включая своих родных. Икота не проходила. Были рассказы о сложностях на работе, о новом начальстве. За этот вечер Покровского упомянули столько раз, что уши его горели синим пламенем. Марина Владимировна встала с дивана, принесла стакан воды к столу и тихо закрыла дверь в комнату. Слова изо рта Иры иногда вылетали, повышаясь на пару октав. Вернувшись на место, собеседница закинула ногу на ногу. По манере речи и умению фильтровать слова, самая трезвая была Марина. Ей на работу раньше всех. Душа Павловой ушла в пятки, когда раздался тихий и ровный голос. Последний час говорила только начальница. Речи длились по минут десять, затем она делала перерыв, вдыхала поглубже и заводила новую песню.  — Вы сказали, что человечность живёт в сердце. Это комично звучит, не находите? Не факт сердца в груди, а… — Голова запрокинулась назад. Взглянув на шею, Павлова громко сглотнула. — Человечность в человеке. — Обычное словосочетание рассмешило девушку.         Брагин спал, как убитый, не просыпаясь даже от чуть громкого смеха. Убрав руку, которая уже приросла к собственной груди, Павлова немного придвинулась к столу, чтобы взять салфетку и глотнуть воды. За окном большими хлопьями падал снег.  — Спасибо за воду, коллега, но вы можете объяснить причину смеха? Что именно вам смешно? — Сокращения диафрагмы стали реже. — А вы не думали о том, что я, может, готовила эту речь пока добиралась до вашей квартиры? Ранили вы меня своим смехом без причины, как ножом… В спину... — Рука-подставка сползла вдоль тела, голова уперлась в спинку дивана.              Громкий, резкий смех вылетел из груди Марины. Печаль в голосе собеседницы, икота и слезливые глаза сделали своё дело. Она поменяла позу и теперь сидела прямо напротив, согнув одну ногу под себя, а вторая свисала с края дивана. Отдышавшись, Нарочинская затрону больную тему: —  Вспомните наш разговор в том кабинете. Напомню вам, Ирина Алексеевна, дорогая наша, что из-за вас, — Сделала акцент на местоимении. — меня отстранили с места заведующей. А что вы хлопаете глазками? Позже мне стало ясно, что план в вашей голове мариновался давно. Мне не за что извиняться. Если кто и должен это сделать, так это вы.        Слова были резкие. При каждом слове воздух делался гуще. Вдыхая перегар, Ире захотелось пережить день с комиссией заново. В то утро задача была только одна - получить заветное место. Власти не хватало. Прошло много недель: за это время жизнь понизила яркость, дни стали похожи один на другой, всё валилось из рук. Долго пробыв наедине с собой в двухкомнатной квартире, где раньше царила любовь, а теперь гулял только сквозняк, она много размышляла. Тот случай в кабинете полном бумаг никак не выходил из головы. Казалось, что нужно только выспаться, прийти в себя и вот она, счастливая жизнь, но что-то внутри было не на месте. Картинка мелькала перед глазами, стоит их только закрыть: теплое дыхание чувствовалось на коже. Власти не хватало. Над ней.          Павлова смотрела на Марину глазами, которые устали бороться. Меланхолия разлилась по венам. Стыд грыз её, как бездомная собака большую кость. Начальство было не в силах удержать в руках и салфетки. Нарочинская положила руку на плечо.  — Я наговорила лишнего. Мне не стоило, но так хотелось.         Вздрогнув от горячей руки, Павлова вспомнила о мёртвой хватке около рентгена. Придвинувшись ближе, Нарочинская легонько сжала тело, которое падало в её объятия. Немного отстранившись, взгляд Павловой остановился на губах и больше не блуждал. В бледном свете двух ламп, горевших над столешницей, она думала лишь о том дне. Сострадание сменилось на неприязнь. Тело изнывало. «Это будет либо моя очередная ошибка, либо моё счастье». Ира взяла ладонями лицо и приблизилась. Каждый раз её руки предательски холодели, стоило силуэту Марины появиться на горизонте. Движения завотделением были медленными и нечёткими. Ногти неглубоко впились в щёки, оставляя полукруглые следы. Горячие от алкоголя губы приблизились к губам напротив. Тонкая ниточка слюны соединяла два тела. Кончик языка коснулся немного припухлой верхней губы и прошёлся до уголка рта. Сознание помутнилось. Правая рука скользнула на шею Марины. Шорох длинных ресниц и лицо залилось краской. Сделав усилие, Павлова отодвинулась на пару сантиметров.   — Извинения приняты, я так полагаю? — Сказала она первое, что пришло в голову. Голос осип.         Лицо Марины Владимировны было спокойным, но короткие выдохи говорили об обратном. Она встала, упираясь коленом в обивку. Теперь на голову выше была Марина. Стягивая с шеи мягкий платок, Нарочинская обернула его вокруг руки. Голова Павловой подняла вверх, следуя натяжению. Встретившись взглядами, девушка отбросила шарф за спину, запустила одну руку в белокурые волосы и неторопливо распускала пучок. Укусив зубами край губы, она довольно улыбнулась. Неожиданность заставила Павлову изогнуть спину. Марина резко притянула пассию ещё ближе. Сердцебиения синхронизировалось. — Теперь приняты. — Воздух кухни обдавал место укуса холодком.        Аккуратно вытягиваясь во весь рост, в попытке удержать равновесие, Марина Владимировна встала. Кинув взгляд на ладонь, она наклонилась, разжала полусогнутые пальцы и забрала салфетку. Дыхание Павловой выравнивалось, полуулыбка нарисовалась на бледном лице. Нарочинская взяла мокрый комок, почерневший от слёз, которые смешались с тушью. Стук о стенку мусорного ведра. Резко обернувшись и придерживаясь о стол, она улыбнулась в ответ. Скрипнула дверь. Выглядывая из щели, Марина пару секунд подождала, набрав полные лёгкие воздуха, но тихое «спасибо» вырвалось из груди Павловой, и Марина скрылась в спальне. Допивая остатки коньяка, сильная и независимая пыталась осознать произошедшее. Кухня погрузилась во тьму.