До меня дошёл слух...

      Синь, сам того не желая, был местной знаменитостью с весьма дурной славой. Босс организованной пока что ещё не самой крупной банды рейдеров, не первый год терроризирующей Добрососедство и его окрестности. На удивление они ни в коем случае не принимали в свои ряды откровенных маньяков, насильников и совсем уж отбитых на всю голову типов. По крайней мере, сам Синь не пропускал мимо себя подобных личностей. В ход порой даже шёл напалм, если Норти его плохо слушал.       Его люди занимались сравнительно безобидными вещами, если знать, как правильно и под каким углом взглянуть на ситуацию. Они не убивали всех подряд, сначала спрашивали, а потом стреляли, были в силах вести переговоры, торговать с караванами, некоторые даже подрабатывали охранниками в прошлом. И на всё это они были способны, если Синь не обкалывался психо до совсем уж невменяемого состояния. Состояния, когда сама память даёт сбои, когда сюжеты собственной жизни искажаются и принимают неизвестные тебе самому обороты, когда ярость и гнев настолько заглушают рассудок, что даже язык не может выдавать ничего, кроме криков и ругани.       Тем более, кто стал бы их судить, ведь в современном безумном мире любое насилие можно было оправдать. Некоторые даже пытались оправдывать преступления против совсем беззащитных созданий.       Отвлёкшись от принесённого сегодня Эйвери — своей правой руки — списка желающих «помочь» банде теми или иными способами, Синь откидывается на спинку старого зелёного дивана с проплешинами, торчащими пружинами и осыпающимся ржаво-рыжим поролоном, и укладывает голову на спинку. Эйв была умной девчонкой: умела писать без идиотских ошибок, читать, быстро и правильно считать, обладала неплохими лидерскими качествами и даже каким-никаким стратегическим мышлением. Когда Синь смотрел на неё сейчас, то уже не узнавал ту полуголую тощую тень, лишь отдалённо напоминающую человека. Её мигающий во тьме красным огоньком назойливо пиликающий ошейник, повисший на длинной шее, точно колокольчик на корове, до сих пор преследовал его видениями в наркотических трипах.       Гуль мучительно выдыхает, прогоняя от себя воспоминания, как дым дурнопахнущих сигарет, и мысленно пытается рассчитать, когда лучше встретиться с информатором из Добрососедства. Подготовка к захвату города шла медленно, но верно и точно, словно по часам. Оружие, взрывчатка, люди, информация — всё необходимое постепенно появлялось из теней ночных разрушенных улиц. План осторожно складывался, как хитроумный пазл.       На самом деле ему не был нужен город. Цзинь Синь просто хотел умертвить каждого жителя этой огромной смрадной ямы за то, что один из них когда-то посмел сотворить. И самое смешное, что не нашёлся даже тот, кто мог бы сдать виновного. Возможно, пощады не получат даже дети. Всё зависит от того, как горожане будут себя вести. Гуль невольно улыбнулся, уже представляя, как алая кровь заливает улицы поселения, как ступени Капитолия впитывают в себя жизни своих немногочисленных обитателей, как крики ужаса и нестерпимой боли разрывают ночную тишину. Эти фантазии скорого будущего приносили неподдельное удовольствие постепенно разрушающемуся от времени и наркотиков разуму.       Но он не был таким всегда, ведь монстрами люди не рождаются.       Когда-то очень давно Синь был самым обычным мальчиком. Он родился летом 2041 года в небольшом военном городке Китая в семье старшего полковника в отставке. Стоял тёплый день, в окно пробивались нежные лучи солнца, а лёгкий ветерок трепал прозрачные бледно-жёлтые занавески. Уставшая после родов мать напевала старую колыбельную, слова которой сейчас уже невозможно вспомнить. Он не помнил ни единого слова, только неторопливый, покачивающийся мотив, как маленький сампан, что бороздил спокойные речки.       Если подумать, то всего этого вполне могло и не быть. Просто разъеденная за сотни лет память выдаёт желаемое за действительное, исполняет необыкновенные акробатические кульбиты без подстраховки. Знает, что никто не опровергнет её слова.       Как только к ребёнку пришла способность здраво оценивать себя и мир вокруг, маленький Синь понял — он будет военным, хочется ему этого или нет. Так и случилось. «Военная» школа с бежевой строгой униформой, множество наград и медалей за достижения в спорте, тесты на состояние психики, медкомиссия, служба, ежедневные изматывающие тренировки, идеальные попадания из снайперской винтовки с расстояния 1745 метров при максимально зафиксированной дальности стрельбы оружия 1600 метров, служба по контракту, чёрная броня с рыжим шлемом и возможностью становиться практически невидимым, Аляска, допросы, пытки, научный центр и, наконец, бомбы. Этот день он помнил как сейчас. Запихнутый в ходе какого-то эксперимента в красный «скафандр», он смотрел на поднимающиеся в воздух «грибы» песка, земли и пыли и не мог поверить своим глазам.       «Это всё-таки случилось».       Жизнь после бомб была похожа на странный сон — и вовсе не потому, что целый мир погиб. На самом деле Синь почувствовал небывалое облегчение. Не было больше войны, не было разделения на «плохой» и «хороший», были только люди и бескрайние выжженные радиацией земли.       Смерть всегда была для него обыденностью. Окружавшие его соотечественники умирали от радиации, сходили с ума, гибли от рук таких же безумных выживших жителей Америки. Все хотели вернуться домой, найти свои семьи, зажить спокойно и чтобы всё было как раньше, как было до войны, до бомб. Но Синь знал — так не будет. И он был готов. За свою жизнь ему пришлось убить так много людей, что послевоенный мир не стал для него чем-то новым. Для него всё осталось по-старому, лишь с парой новых дополнений, как пунктов в контракте.       Он не стремился вернуться домой. Ему не к чему возвращаться. Синь нашёл свой мир здесь, и даже когда этот мир отнял всё, что у него было — лицо, семью, часть рассудка — он нашёл другой путь и желал восстановить справедливость так, как умел — с помощью насилия.       — Синьцзинь, — вдруг выводит из мыслей хриплый от простуды голос Эйвери, заглянувшей к нему в комнату одним глазком. — «Серебряного плаща» смогли поймать живьём.       — И? — Синь медленно опускает на неё тяжёлый взгляд, выпрямляя голову.       — Тащить его сюда? — немного тушуется девушка и растерянно трёт затылок.       — Тащите. Надо с ним потолковать о том о сём, — слегка кивает гуль, отбрасывает так и не прочитанный целиком лист на стол и бросает взгляд на так и не вколотую себе дозу психо.       Эйвери молча удаляется из личной «палаты» Синя и скрывается где-то в глубинах больницы. Гуль разминает позвонки шеи и нехотя поднимается, захрустев старыми суставами.       — Потолковать, — повторяет он на китайском и невесело усмехается, шагнув за дверь палаты.