До меня дошёл слух...

      Во многом в этой жизни Рауль был не уверен. Не уверен, насколько ярким должен быть закат, насколько практично всё ещё пользоваться своим револьвером, таким же старым, как и он сам, насколько нормально жить в окружающем его безумии. Часто он задумывался, что выжить на Пустоши могут лишь истинные сумасшедшие под стать этому миру. Однако стоит ли жертвовать своим рассудком ради такой жизни? В этом он тоже был не уверен, но одно знал точно: люди живут в этом кошмаре ради того, чтобы однажды стать счастливыми.       И понятие это — «счастье» — столь растяжимо, абстрактно и размыто, что сам Рауль едва ли мог ответить, что это такое. Кто-то может оказаться в глубокой канаве посреди пустыни в три часа ночи без оружия, гроша в кармане, с простреленным коленом, но смотреть в залитое яркими искорками небо и думать: «Я счастливчик». Второй же может находиться в окружении любящей семьи, с небольшими деньгами, огромным ранчо с десятком голов скота и тоже быть вполне доволен жизнью. Он бы смотрел на своих играющих братьев и сестёр и думал: «Вот оно счастье». Другой же, сидя в роскошном кресле, с тысячами крышечек в сейфе, имея огромное казино, будет смотреть в чистое окно своего дорогущего люкса и думать: «Я чёртов неудачник. У меня есть только это казино!»       Может, каждый из них по-своему прав.       Что касается самого Рауля. Он не знал. Он не знал, был бы счастлив со своей семьёй на ранчо, если бы не случилось того, что случилось. Или смог бы ощущать тепло в груди от того, что Рафаэла научилась сама себя защищать, что смогла найти своё место в этой безумной жизни, что нашла любовь, родила детей и продолжила род Техада. Старому гулю не дали возможности узнать, и он безумно жалел, что не смог это предотвратить.       С таким раскладом он был вообще не уверен, что счастье для него существует. Впрочем, Курьер продолжала настаивать на том, что оно точно ждёт их двоих где-то за следующим поворотом. Хотя чаще всего за следующим поворотом их ждали койоты или касадоры. Рауль поражался тому, как эта дамочка сохраняла положительное настроение в любые погоду, состояние здоровья и положение дел.       Наблюдая за тем, как она со счастливой улыбкой от уха до уха что-то ему рассказывает, он вдруг узнал в Курьере знакомые черты, но с трудом мог вспомнить, где же именно уже их видел. Он слишком долго жил, и вспомнить события давным-давно минувших дней было очень непросто. В голове всплывал детский девичий смех, совсем слабый и больной. «Костюм так тебе идёт! Будто по тебе шили!» — точно по волшебству появлялись в голове слова на родном испанском языке.       В голове, подобно старой мозаике, стал выстраиваться образ какой-то маленькой комнаты, словно склада: голые бетонные стены, металлические стеллажи с пустыми разворованными коробками, ящиками с инструментами, запчастями и прочим хламом. Рауль не мог точно вспомнить, что это была за комната. Но он точно помнил притащенный откуда-то матрас, бутылки воды и пачки с сухой едой в картонных коробках. Помнил, как Рафаэла спала на этой импровизированной кровати, укрывшись жёлтым пледом с рисунком каких-то фиолетовых пышных цветов.       Рауль осторожно вошёл в помещение и прислушался. Было очень тихо, только где-то в воспоминаниях урчала неисправная лампочка, нервирующе капала вода. Не самое лучшее сочетание. Он поправил шляпу от костюма вакеро и направился к «спальне».       — Рафаэла, это я, Рауль, — предупредил мужчина заранее, чтобы девочка не испугалась.       — Ты вернулся! — с восторженным выкриком она выскользнула из-за стеллажей.       Карие глазки сверкали в тусклом свете, тонкие девичьи руки вдруг обняли Рауля, натянувшего на себя глуповатый карнавальный костюм совершенно не своего размера. Огромная тяжёлая шляпа неуклюже накренилась набок.       — Вот это наряд! Я тебя и не узнала, — продолжал искристый голосок. — Сегодня мы наконец-то пойдём на родео?       И последовал немного нервный детский смех. Наверняка девочка уже понимала — нет больше никакого родео, нет телевидения и магазинов. Ничего нет. В тот день ещё не старый и не гуль последний раз слышал смех своей сестрёнки, которую очень любил. Любил настолько сильно, что мысль отдать за неё жизнь не казалась дикой, а даже наоборот — привлекательной. Эта девочка стала последним, что осталось от его семьи и, возможно, от него самого.       Однако вот Рафаэлы уже нет как двести лет, а это всё, что он мог о ней вспомнить: глаза, смех, руки и улыбка. Такая мягкая и добрая улыбка, от которой замирало сердце. Наверное, это и был самый последний счастливый момент в его жизни.       — Рауль, что ты думаешь? — вдруг донёсся до него голос Курьера. — Рауль? Ра-а-ау-у-уль!       — В чём дело? — встрепенулся гуль и потёр глаза, после чего посмотрел на девушку.       — Ты меня не слушал, да? — сочувствующе улыбнулась тогда ещё не Мадам Вегас именно такой улыбкой, какую дарила всем окружающим Рафаэла.       — Нет, я… Я просто… — попытался Рауль найти оправдание и не смотреть на неё, но после выдохнул. — Да, я не слушал. Прости, просто вспомнил. Кое-что.       — Кое-что?       — Кое-что… Так что ты говорила про РЕПКОНН?       Наверное, для счастья ему необходима семья, которую он когда-то давно не особо ценил, а потому позволял себе разные выходки, и после полностью потерял; которой под конец так сильно дорожил, что до сих пор нёс в себе глубокую печаль за её утрату. Ему нужен дом. Место, куда всегда можно вернуться, где сердце ощущает покой и безопасность. Такое место, где тебя будут любить несмотря ни на внешность, ни на характер.       Он просто был бы счастлив наконец оказаться дома.