***
С нечеловеческим визгом дикий гуль кидается на девушку, едва завидев её фигуру. Ева берёт поудобнее биту, занимает стойку и целится. Всего секунда, расстояние меньше метра и… Удар! Обтянутая гнилой кожей и остатками красновато-серых мышц голова отлетает и стремится вниз по склону к спуску в автомобильные тоннели. Тело неуклюже заваливается на землю и так же катится вниз. — Я думаю, это неплохой хит. Побежишь? — ленно уточняет Лука, забрасывая в рот несколько сахарных бомб из потускневшей за годы упаковки. — Куда побегу? Здесь нет базы, — раздражённо цокает языком Ева и присматривается. — А хорошо полетела. Как думаешь, голова у них без тела ещё живой остаётся? Как в комиксах? — Тебе же ясно сказали, что гули и зомби это не одно и то же, — он слегка качает головой и поднимается с письменного стола, когда-то упавшего сюда из разрушенной части здания. Парень поднимает с коленей охотничье ружьё и вешает его себе на плечо за растрескавшийся ремень, после чего направляется к тоннелям. — Да Боже, как тебя терпел Буч? Ты же невозможный зануда, — раздражённо выдыхает Ева и стучит битой по камню, стряхивая с неё ошмётки кожи, мышц и костей. — Может, у меня всё же есть хорошие черты? — он слегка пожимает плечами, перешагивая через труп дикого гуля, застреленного из ружья, когда он ещё только бежал. — Да ни в жизнь, — хмыкает Ева, пнув руку трупа, чтобы не мешал идти. По дороге Лука опустошает коробку с сахарными бомбами, запивает всё водой и выбрасывает пластмассовый пакет в пустующую урну для мусора, покорёженную от сильного удара сбору. Картонную же часть он разрывает и убирает в висящую через плечо сумку. Ева проходит к двери в автомобильный тоннель и оглядывается на брата. — Ел бы ты поменьше сладкого. Сомневаюсь, что мы тут найдём хорошего стоматолога, — цокает языком девушка. — Должен же я себя хоть чем-то радовать, — он слегка пожимает плечами и поднимает взгляд на сестру. — Тяжело отказаться от любимой еды, когда она попадается. — Зубы больные себе сам будешь выдирать, — закатывает глаза Ева и дожидается, пока он подойдёт поближе, после чего проскальзывает внутрь тёмного прохода. — Ты бы так за своими таблетками следила. Ещё не закончились? — вдруг строго уточняет Лука. — Хватит ещё на пару недель, — нехотя отзывается Ева и прислушивается к окружающей тишине. Из глубин тоннеля слышатся негромкие хрипы и странное бульканье. — Не расслабляйся, мы тут не одни. И вот нехер делать этому Тридогнайту… — Знаю, — слегка кивает Лука и поправляет очки. — Мы все сходим с ума по-своему.Торт (Двое 101-ых Лука и Ева, Fallout 3)
16 октября 2023 г. в 20:53
Всю ночь со всех сторон слышались бесконечные рыдания, жалобы, причитания и обвинения в сторону «поганого врача» и его «сучёнышей». Сигнал тревоги не смолкал почти до пяти часов утра. Впрочем, сложно было сказать, во сколько же конкретно стих этот назойливый нервирующий гул. Сложно посмотреть на разбитом экране Пип-боя, сложно пошевелиться, когда всё тело болит и ноет от каждого движения.
Даже открыть глаза было тяжело.
В комнате стоит стойкий и едкий аромат лака для волос, который точно впитался в кожу жителя помещения, смешанный с никотином и металлическим запахом крови. Буч невольно поджимает разбитые губы, заставляя себя пошевелиться. По ощущениям до переломов не дошло, а ведь он прекрасно знал, какая это боль — были прецеденты ранее.
— Блядство… — шипит он сквозь зубы и заставляет себя приподняться на как всегда смятой постели, где всё ещё лежит вторая подушка Луки. На ней даже осталось несколько его белёсых волосков.
На подкашивающихся от боли ногах Делория доползает через силу до своего письменного стола, на котором стоит небольшое круглое зеркало. У него была скрипучая металлическая ножка, которую Лука множество раз пытался починить. Он просверливал небольшие отверстия, укреплял основание, и это даже помогло от непрекращающегося шатания, но вот от скрипа — нет. Буч с дедовским кряхтением садится за стол, берёт зеркало и цокает языком.
Пускай рёбра и сводит от каждого вдоха и выдоха, руки и ноги ноют и пульсируют в местах наиболее серьёзных травм, особенно обидно было за лицо. Припухшие ссадины на щеках, разбитый нос, рассечённая бровь, заплывший красным глаз, огромный фингал под ним же явно не добавляли его лицу привлекательности.
Делория мысленно материт охранников на чём свет стоит и с болезненным шипением дотягивается до аптечки, оставленной когда-то Лукой прямо на полу. Буч на секунду вспоминает, что парень должен прийти сегодня на стрижку, чтобы избавиться от этих дурацких кудрей, которые постоянно щекотали лицо спящему парикмахеру. Затем приходит мысль, мол, почему это он проснулся один, куда пропал очкарик, что всегда обрабатывал его раны, лишь бы не беспокоить вечно уставшего Джеймса.
— А, ну точно же, — сам себя поправляет Делория и с тяжёлым вздохом пытается обработать свои раны на лице самостоятельно, и Буч будто даже не мог сообразить, за что схватиться.
Парень практически скрипит зубами, прижигая ссадины, разбитые губы и рассечённую бровь спиртом, запах которого он на дух не переносит ещё с раннего детства. Не слишком сложно догадаться, почему.
Его мать пила всегда, сколько Буч себя помнил. Даже самое первое воспоминание, которое он мог откопать в глубине своей памяти, не обходилось без стакана или тёмной бутылки в тонкой ладони. Ещё ребёнком Буч часто слышал от взрослых, что раньше его мать Элен была писаной красавицей, но затем начала пить, как считается, из-за его неизвестного отца, которым мог оказаться абсолютно кто угодно. Такие разговоры здорово выводили его из себя, приводя практически в состояние звериного бешенства. Он не понимал тогда и не понимает до сих пор, ради чего эти люди обсуждали их дела, особенно прямо при нём.
Делория ненавидел своего отца и был готов ненавидеть всех мужчин убежища. Отца — за то, что он их оставил, что был причастен к состоянию Элен; остальных — что они покрывали первого. Рождённая из глубин детского сердца ярость переросла в желание вредить всем вокруг, точно в отместку за свою судьбу.
Буч цокает языком и отбрасывает уже насквозь красную ватку, смоченную спиртом, прямо на стол. Стоило бы прямо сейчас пойти к врачу, чтобы получить качественную помощь, но вот ведь незадача: Джеймс за дверью-шестернёй, Джонас мёртв, а Лука изгнан. Взгляд цепляется за оставленные недокуренные сигареты в потемневшей стеклянной пепельнице и коробок спичек с рисунком «Волт-боя». Он чиркает одной из спичек, берёт одну из двух недокуренных сигарет и неторопливо прикуривает. Хватило бы от силы на пару затяжек.
Медленно делает первую затяжку.
Потерев глаза, он поднимается из-за стола и медленно направляется к двери, по пути привычно запнувшись о забытый Лукой ящик с инструментами. Он всегда ставил его у комода с одеждой, и Буч всегда о него запинался. Просьбы ставить его у двери исполнялись первые пару дней, а затем всё снова начиналось с начала. Он тихо ругается, проходит к выходу из своей крохотной комнаты, щёлкает переключателем на панели и, дождавшись, когда тяжёлая металлическая дверь со скрипом поднимется, выглядывает в коридор.
Тонущие в полумраке серые коридоры накрыты ледяной тишиной, сменившей несколько часов назад назойливый гомон, болезненно отзывающийся в ушах. Аварийные фонари больше не мигают, оставив после себя только тусклое ночное освещение бледно-жёлтого цвета. Из темноты тут и там выплывают багряные пятна на полу и стенах, к привычному запаху пыли и бетона добавляется металлический оттенок, заставляющий Буча поморщиться. Кажется, именно в этом коридоре Ева разбила голову одному из охранников, что попытался их с Лукой задержать. Для парикмахера всё ещё является большой загадкой, как она проломила битой сначала шлем, а затем и череп.
Буч подпирает плечом дверной косяк и чуть морщится — на голом от разорванного комбинезона плече красуется огромный тёмно-фиолетовый синяк.
— Хана моему прикиду, — с невесёлой усмешкой хрипит парень и невольно ёжится, вспоминая, как в спешке набросил на плечи Луки свою любимую кожаную куртку, отрытую однажды на Смотрителем забытом складе.
Качнув головой и отбросив от себя эту мысль, он бросает взгляд на комнату рядом, где прожил с родной матерью свои восемнадцать лет, прежде чем ему выделили его собственное жильё. Даже из закрытой комнаты он прекрасно слышит её громкий храп, что означал: «Я напилась вусмерть и сейчас отсыпаюсь». Слишком уж хорошо он знает этот храп.
На мгновение он даже задумывается, что так быть не должно. Её ведь чуть до смерти не загрызли радтараканы, пока она пьяная забилась в угол. Неужели это не должно было научить Элен хоть чему-то?
Буч раздражённо выдыхает и вдруг смотрит на комнату напротив материнской, где те же самые восемнадцать лет прожил добрый доктор Джеймс с двумя своими «ангелочками». Когда Делория был младше, его здорово раздражала мысль, что Джемсу и двум его детям досталась комната побольше, и лишь с возрастом он понял: расположить трёх человек в маленькой комнате было бы очень уж непросто. Ещё и таких… разных.
— Она же девочка, Бучик! Такая маленькая и безобидная! Как можно было побить девочку на её же дне рождения?! — вдруг всплывает в воспоминаниях возмущённый крик матери. В тот вечер она ещё не успела напиться больше обычного, чтобы быть в состоянии посетить детский праздник.
— Это она меня избила! Какая ещё «безобидная»?! — парировал ещё тогда совсем мальчишка. Лицо его было покрыто царапинами от ногтей, нос разбит, на голове вскочила огромная шишка, верхняя пуговица на воротнике комбинезона была оторвана и потеряна где-то в кафетерии.
— Она же защищалась! Ева такая маленькая, такая хорошенькая! Нельзя же вот так кидаться на человека меньше тебя! — настаивала Элен и обессиленно упала на тихонько скрипнувший стул. — Кошмар какой… Как же теперь Джеймсу в глаза смотреть?
Буч в ответ на это лишь раздражённо заурчал и выскочил прочь из комнаты.
— Сраный праздник! — недовольно буркнул себе под нос Буч, уперевшись спиной в стену рядом с дверью и с обидой пнув какую-то выроненную кем-то скомканную бумажку. — Не день, а херня какая-то.
Бумажка подпрыгнула несколько раз и вылетела под ноги сидевшему на полу с поджатыми ногами кудрявому мальчишке. Он опустил взгляд серых безразличных глаз на бумажку, а затем поднял его на Буча. Под дверью своей комнаты сидел Лука с огромной кружкой, в которых литрами потребляли кофе большая часть жителей убежища. Из тонких губ торчала металлическая чайная ложка.
Буч на мгновение вздрогнул, встретившись с ним взглядом. Что-то в этом мальчишке пугало Делорию. У Луки всегда было одно и то же выражение лица: полное равнодушие и незаинтересованность в происходящих вокруг него событиях. Мальчик никогда не улыбался, никогда не смеялся, не злился, не плакал, не кричал. Буч ни разу не видел на его лице никаких изменений, даже сегодня, когда сцепился с его сестрой из-за дурацкого рулета.
Что-то будто бы животное пугало в холодном и равнодушном взгляде. Точно глаза были не живые. Когда он начал носить очки, ситуация стала чуть лучше.
— Чего вылупился, Брукс? — пришёл в себя Делория и предупреждающе сжал руки в кулаки.
— Прячешься? — он никак на угрозу не отреагировал, внимательно изучая его лицо.
— Нихрена я не прячусь! — завёлся Буч и сделал навстречу к нему несколько шагов.
— Нос плохо выглядит. Приложил бы что-нибудь холодное, — слегка пожал плечами Лука, вытащил ложку изо рта и качнул головой в сторону двери в свою комнату. — Хотя отец сейчас занят.
— Ева, как ты умудрилась избить мальчика? Ещё и на собственном празднике! — послышался возмущённый голос Джеймса за металлической дверью.
— Это его подарок мне! — парировала девочка и наверняка топнула ногой.
— Ну, хоть не я один получил, — насмешливо фыркнул Буч, скрестив руки на груди.
Лука вернул взгляд на него и едва заметно кивнул. Делория недоверчиво прищурился, а затем подпёр стену спиной и по ней опустился на пол рядом со вторым именинником. Он с любопытством заглянул в его кружку, уперевшись ладонями в свои расставленные колени. Внутри была странная смесь из чего-то белого, розового и светло-бежевого, напоминавшего хлеб. Мальчишка недоумённо вздёрнул бровь, не сообразив, что это за месиво:
— Это ещё чё?
— Торт, — ответил Лука, почерпнул из чашки немного массы и сунул ложку в рот. — Вас с Евой рано выпроводили. Дядя Герман… То есть офицер Гомес, — поправил себя Лука, слегка наклонив голову набок, — предложил переложить остатки торта в кружки. Так получились пирожные в кружках.
— А, ну, типа, это ведь тогда уже не торт, — фыркнул Буч и отстранился от Луки.
— Тебя сильно отругали за драку с Евой? — вдруг уточнил Лука, посмотрев на него.
— Да как обычно. Проехалась мне по ушам да опять за бутылку. Как она ещё на праздник в адеквате пришла, — раздражённо выдохнул мальчишка и шмыгнул носом.
— Понятно, — он слегка кивнул.
— А Еву? — из интереса уточнил Делория, когда услышал крик Евы и Джеймса из-за металлической двери.
— В процессе. Но досталось сильнее обычного. Она не выпила свои таблетки сегодня, поэтому получила вдвойне, — пояснил Лука и опустил взгляд на свои ноги.
— Она болеет? — недоумённо вздёрнул бровь Буч, посмотрев на ребёнка, вернее, на его светло-русые мелкие кудри.
— Типа того, — он слегка кивнул.
— У тебя волосы как вермишель, — вдруг весело усмехнулся Буч. — Вермишель Лука под сладким соусом «торт».
Ребёнок разразился неудержимым хохотом, что аж чуть не улёгся на пол. Лука успел поймать его за плечо и лишь в непонимании наклонил голову набок. Он поставил на пол кружку, вставив в массу ложку, и пощупал свои длинные волосы, доходившие уже до плеч.
— Действительно, — согласно кивнул мальчик, всё ещё придерживая хулигана за плечо. — Похоже на вермишель.
— Так и буду тебя теперь называть! — наконец чуть успокоился Буч и сел нормально, повернувшись к Луке. — Вермилука. Или Лукашель? Умора!
Мальчик внимательно вглядывался в лицо Делории, после чего на его лице вдруг появилась едва заметная улыбка. Обнаруживший её Буч буквально за секунду успокоился, настолько поражённый этим явлением, будто увидел привидение, о которых рассказывала Ева.
— Ты чё, улыбаться умеешь? — спросил Буч, нагло схватив лицо Брукса за щёки. — Офигеть!
Лука хотел что-то ответить, но не успел, поскольку к разговору вдруг присоединился желудок Делории. Он громко заурчал в крике о помощи, чем жутко смутил Буча. Ребёнок тут же отпустил лицо Брукса и обнял себя за живот, в надежде остановить звук физическим воздействием.
Мальчик опустил взгляд на живот хулигана, затем поднял на его покрасневшее от стыда лицо и на минуту задумался. Пока Делория начал что-то бурчать про то, что он просто так много съел, что его желудок возмущён, что просто не может что-то переварить, Лука проводил в голове серьёзную мыслительную работу.
— Не, короче, я по… — начал было что-то говорить Буч, но замолк, повернувшись к Луке. Тот протягивал ему ещё почти полную кружку с тортом.
— Будешь? Или твой желудок настолько переполнен, что десерт не поместится? — Брукс слегка наклонил голову набок, протягивая ему свою кружку.
— Буду, — тихо буркнул Делория и взял её. — А ты, типа, не хочешь?
— Я не люблю сладкое, — Лука слегка покачал головой и стал наблюдать за тем, как ест хулиган, которого сегодня избила его сестра. Сначала он пытался есть нормально, но потом ускорился и всего за пару минут умял всё содержимое кружки.
Неожиданно пришедшее на ум воспоминание об их первом нормальном разговоре расплывается в груди тоскливой теплотой. Кажется, он даже ощущает на языке привкус того сладкого торта с нежным бисквитом, пропитанным яблочным повидлом. И даже забылась история, что Энди портил торты на дни рождения близнецов каждый год.
Делория не сдерживает глупой улыбки и отталкивается от дверного косяка, намереваясь вернуться в комнату, но вдруг замечает в конце коридора человеческий силуэт. В сумраке вырисовываются женские черты, угловатое лицо с огромными припухшими от слёз глазами. Обычно убранные в высокий хвост каштановые волосы обрамляют её уставшее лицо. Амата. Ей явно была нужна помощь, но он был удивлён, что она приползла именно к нему. Кроме него и Луки в этом коридоре у неё близких знакомых больше не было.
Неторопливая вторая затяжка.
Он невольно хмурится и выпрямляется, намереваясь направиться к ней. Однако прежде он оглядывается. Все эти вещи, напоминающие о сбежавшем вслед за отцом очкарике, вызывают острое внутреннее беспокойство и мысль о том, что он должен был пойти с ним. За матерью бы в убежище присмотрели.
С последней крохотной затяжкой сигарета истлевает окончательно, обжигая пальцы.