"Великие" мазафакеры и геи и их сексуальная связь с острыми предметами

Нет ничего хуже представлений и описаний в ярких красках того, чего может не произойти и что выглядит и чувствуется, как пропитанная настойчивостью навязчивая идея — только если воображение рисует в голове и через зрение плохие эпизоды в подробных деталях. Особенно если приходилось до настоящего времени сталкиваться с плохим больше, чем с хорошим — неважно насколько велика разница, пусть такое заключение и бессердечно. Но в то же время нет ничего лучше опять же этих самых представлений, вот только тех, о которых приходилось или целенаправленно желалось мечтать, как о самом дорогом — когда уже есть много чего даже в избытке и, казалось бы, нет необходимости и нужды грезить о чем-либо ещё. Долгое время и, в целом, не один год старейшине адмирабиллис Вентрикосус так не давала покоя обращённая ей же в факт мысль, будто все блага, что есть у неё — жестокая ловушка потери бдительности, что они могут быть отобраны ещё более страшным образом. Слава отсутствию интереса к порабощению заново рождённого ей её народа, её существенные причины продолжать жить, не обдумывая кончину собственными руками, всё ещё нетронуты кем-либо. Похоже, красавица-медуза в пышном платье стала ещё разборчивее в распределении, о чём ей стоит думать, а что отравляет и приводит к безумию. Раз после конца полного одиночества обрела счастье, даже если его «фундамент» построен на крови, жертвах и рабстве, а не том, что называется здоровым и основанном на одной лишь любви. Без всего, что заставило бы рыдать, не спать по ночам и вопрошать, почему она осталась жива, тогда как мертвы все остальные. С её мужем, её королем, её братом в одном лице и их множеством детей… достаточно давно и осознанно, грубо говоря, поумнела, чтобы не свихнуться с паранойи до крайностей и не осторожничать чрезмерно. И нисколько не через собственную глупость, а то есть не в один прекрасный момент аккуратного ломания своей психики, что бы это ни значило и какие бы ни были применены действия. И мало того, со всех этих лет чувственно красивой супружеской жизни, которую она слабо себе представляла под постоянными нападениями захватчиков-лун, Вентрикосус становилось гораздо проще относиться к тому, что у неё есть. Тогда как для полного спокойствия и трепета от полной любви райской жизни, хоть и среди отстраивающихся подводных развалин, не хватало лишь одной детали — одновременно, когда её нет, это можно пережить, но также она существенно важна для окончательного мира внутри её души, что не оказалась истреблена. Над её внешностью и мудростью всё ещё не взяли вверх два идущих рука об руку дьявольских вредителя личности, как возрастные изменения и не забытая львиная доля душевной боли. Акулеатус, её король, что младше её, но нисколько не ветренее, хоть иногда материализуется по поведению из большого ребенка в ответственного взрослого, давно показал, что любит её больше себя. Обожал заботливо усыплять её сладкими словами, целовать и трахать так, как бы она ни попросила или взглядом давала понять, что полностью доверяет ему, стоит ему вести первым и исполнять свои желания с её телом. Говорил ей всё то, что она хотела, хочет, будет хотеть слышать — ведь они понимают, что даже если таким путем обманывают друг друга и осознают это, то будут готовы ко всему и не растворят себя во вполне сбывающихся мечтах, что из них невозможно было бы вынырнуть, стоит того требовать ситуации. Чёртовы случаи… они могут быть совершенно различными, и твою же мать… в основном такими внезапными! Впрочем, раньше они были словно по расписанию, что было неведомо прежним адмирабиллис, но распределенного будто на каждую минуту… для войн и эвакуаций это, к сожалению, обычное дело. Она, королева, умеет защищаться, и её пышное платье нисколько не мешает её техникам движений — смогла научиться обращать балласт в орудия, способные привести её к победе. А ему, королю, было важно за столько времени, пока он ещё соображает, дышит, ходит и берёт в руки, не растерять хватку, которой он учился в молодости и достаточно успешно, да так, что в то время быстро стал командующим. Да, не хватало одной для точки в счастье, за чем следовала бы её бесконечность — полная уверенность в отсутствии помех их с большим трудом обретенной любви, на грани жизни и смерти, а не пустых недопониманий и отвратной ревности. Акулеатус оказался в ловушке не потому, что был настолько уверен в себе, будто вбил в голову, что его никому ни в коем разе не сломить… не ожидал того, о чём прежде не имел понятия. Полный захват его конечностей подобием электрических щупалец, сильных и довольно длинных для большего количества хитросплетений, уже без обращения внимания на то, что электричество под водой взрывоопасно — безусловно, он и своим мечом предпринимал попытки выбраться. Но как же получилось так, что лунерианцы, с новым нежелательным явлением и хищническим захватом, создали из духовной материи тот материал, да ещё и «живой», что никакая сталь и железо не оставят даже следа царапины по его рельефу? Он, поняв, что влип очень серьезно, продолжал вырываться, наплевав на осязаемое чувство, что чем больше брыкался — тем сильнее, до костей наружу на него давила обвивших его щупалец. Но спустя ещё время и сильные ссадины, ему оставалось смотреть и рыдать с того, что он видел и ничего не мог поделать. Желал бы этот чёрно-белый воин, удивительно, что так и оставшийся молодым телом, будто над ним не властны годы, дальше любить и ценить обретенное… не потому что должен сохранить до последнего. Лихорадочно выбирал, с чего ему больнее куда более невыносимо, пока слезы текли и громко падали на подводный песок. Что же… то, что его дражайшая Вентрикосус, как мать, рыдала в голос всё громче, пока сама тоже была окружена белоснежным куполом, где все его грани состояли из настолько наточенного острия, что любое малейшее движение могло сделать глубокий порез и в том числе отрезать что-либо из плоти по «неосторожности» от справедливо молящих о справедливости эмоциях. Или сама мерзкая картина, что бы не воплотил во сне никто здравомыслящий и не завел бы разговор о таком… пока новый тип лунерианца — огромный телом и напоминающий обезьяну — сидел и проталкивал себе в большой рот по его прихоти всё это множество безруких и безногих детей, окутанных из-за этого кровью. Их детей, гораздо больше горячо любимых ими всех их детей, чем тех, кто должен был стать долгожданным возрождением едва не погибшего народа… Пока это чудовище продолжало обедать невообразимо израненными, но живыми крохами, как какими-либо ягодами с кустиков… чавкал при употреблении и, сглатывая, вытирал детскую кровь с губ, чтобы насладиться вкусом следующего!