Брат, мой брат...

Губы у Саши начали синеть, а пена загустела и приобрела более насыщенный красный цвет. Судороги стали чаще, но мельче — у организма почти не осталось сил сокращать мышцы. Плохой признак, свидетельствующий о тяжёлом и потенциально опасном протекании эпилептического приступа. — Олег! — отец попробовал оттащить младшего сына за плечо, чтобы приехавшая бригада Скорой помощи могла эту самую помощь оказать. Однако как только широкая мозолистая ладонь мужчины легла на плечо, обтянутое тонкой тканью футболки Олега затрясло не хуже, чем Сашу. В испуге мужчина отдернул руку, но разрушающий все остатки контроля, механизм в голове уже заработал. И так судорожно сжатые в кулак ладони вздрогнули так, что ногти до крови врезались в кожу. Губы несимметрично скривились, резким рывком поднял к голове руку, после чего послышался треск Сашиной кофты, которая чудом не порвалась, но натянулась до упора. Дело набирало нехорошие обороты — из-за панических попыток Олега ухватится за Сашу и одновременно с этим закрыть уши давление на грудь старшего усилилось. Как только Людмила услышала, что с губ Саши вместе с новыми хлопьями пены стали срываться тихие хриплые стоны она с удивительным спокойствием поняла, что если они промедлят ещё несколько минут сам того не понимая, Олег задушит Сашу. Будучи врачом, женщина быстро поняла, что Олег накрыл приступ панической атаки. Людмила понимала, что трогать Олега когда для него это является сильнейшим триггером нельзя. Как бы она не ругала сына на чем свет стоит, любить она от этого меньше не любила. Любила она младшего сына, просто по другому и проявлять эту любовь не умела как следует. У Саши с матерью это семейное — прятать неудобство или стыд за иронией, сарказмом и обидными репликами. Это же понимали работники Скорой, которые взвешивали все за и против, анализируя. поэтому она пошла другим путем. Открыла окно на режим проветривания, чтобы запустить в душную комнату кислород и прошла за спину Олега, однако даже не прикасаясь к Олегу. — Олеж, — позвала она, тихо, чтобы не спугнуть и понять слышит ли её вообще сын, — я понимаю твои чувства. Ты боишься, это нормально. Постарайся сконцентрироваться на моем голосе, глубоко вдохни. Да, вот так, молодец. Поверхностное частое дыхание стало выравниваться, однако хватка не изменилась — голос голосом, а Олегу нужен был не кто-то, а Саша. — Сына, пожалуйста, дай мне руку. Словно под гипнозом Олег стал разжимать руку, сжимающую кофту у горла. Палец за пальцем вспотевшая ладонь Олега разжималась и оказывалась в горячих маминых руках. — Молодец, вроде и паника начала пропадать, правда? Обычно Олега бы не устроило, что с ним разговаривают как с маленьким ребёнком, которого нужно в чем-то убедить, но не вызвать истерику, однако сейчас спокойный, ориентированный на детское восприятие голос лучше всего доносил информацию сквозь завесу из страха и флэшбеков. — Давай-ка вторую руку тоже также, — не заметив какой-либо реакции, Людмила повторила, — Олег, отпусти пожалуйста Сашину кофту. Ему больно. Последняя фраза смогла тараном пробить все ледяные замки, построенные в Олеговой голове. «Саше больно» в обычной жизни могло быть шантажом, если бы его мать с отцом понимали, что ему не страшно быть в чем-то хуже Саши, ему страшно сделать Саше больно. Сама собой рука перестала комкать кофту на груди, словно ткань резко стала обжигать, однако Олег оставил раскрытую ладонь легко покоиться на груди, чтобы собственной рукой ощущать дыхание и сердцебиение самого важного в своей жизни человека. — Эпистатус, женщина, второй уже пошёл, — заявил доселе молчавший и стоящий в отдалении мужчина, — я вас не подгоняю, но настоятельно рекомендую отцепить парня. Мужчине даже не нужно было это говорить — Людмила сама видела, что судороги прекращались, но потом возобновлялись с новой силой, распространяясь и на мышцы лица. Временами с губ переставала идти пена — из-за длительных судорог начинались перебои с дыханием, апноэ. — Олег, с Сашей все будет хорошо, если ты его сейчас отпустишь. Ему нужна помощь, а врачи не смогут её оказать, если не отпустишь Сашу, — заметив, что панический ужас вернулся в болотные глаза, женщина быстро исправилась, — на время. Отпустишь на время, буквально минут на пятнадцать. Очередная, в этот раз сознательная манипуляция Олеговым нежеланием хоть как-то причинять брату боль. Ладонь Олега, унизанная кольцами и перчатками медленно съезжает с груди Саши, пересчитывая выпирающие ребра. В отличие от только ухудшающегося состояния Саши Олегу стало легче — панические атаки не длятся вечно и не несут реальной опасности здоровью. По телу разлилась неприятная слабость, что вкупе с усталостью и тяжёлой головой, какая бывает после длительных истерик заставило Олега откинутся назад и почувствовать спиной не стену, а плечо матери. — Олег, хочешь потом поговорить о том, что вызвало у тебя припадки? — Людмила говорила аккуратно и тихо, что для неё не свойственно. Врачебная этика и любовь к сыну оказались сильнее резкого характера и советской закалки. Вместо ожидаемого Олегом списка претензий он получил поддержку. Нет, Олег не удивлялся тому факту, что его поддерживают — почти никогда не испытывал недостатка поддержки. Его всегда поддерживал Саша, он всегда, в любое время суток мог позвонить кому-то из друзей, а с момента участию в Битве ему искренне желали победы миллионы. Однако Олегу физически больно смотреть на то, как единственный человек, способный помочь ему после панических атак лежал без сознания, с искривленным судорогой лицом и пусть незаметно для окружающих боролся с эпилепсией за свою жизнь. Мутным взглядом болотные глаза смотрели как в яркие голубые вены под тонкой бледной кожей проникает яркая игла шприца, медленно течёт в вены раствор из шприца. — Едем в интенсивную терапию, — безаппеляционным тоном заявляет медик, — или не едем, но вы подписываетесь в отказе от госпитализации, чтобы когда он умрёт мы были не при делах. — Едем, — не задумалась ни на секунду Людмила и обратилась к младшему сыну, — Олег, тебе нехорошо, накроет отходняк не пугайся. Оставайся дома, с отцом, а я поеду. — Я тоже поеду. Олег постарался, чтобы его голос звучал категорично, но с его головокружением, тошнотой и усталостью во всем теле прозвучало скорей как молебный писк. — Нет, ты никуда не едешь. — Люд, — неожиданно подал голос глава семейства, который за все это время не проронил ни слова, — а серьёзно, езжай в больницу вместе с Олегом. Если ему станет плохо, то там врачи, медикаменты. Они все купируют. — Ладно, твоя взяла. Пока решался вопрос, кто едет члены бригады недовольно цокали языками и кололи Саше противосудорожные препараты и релаксанты. Даже начальник бригады Скорой, по чьему поведению и речи можно было сразу сказать: «образованный, очень воспитанный человек» начал тихо материться под нос, налаживать приборы «с собой» и подключать их к Саше, параллельно рассчитывая как и в какой последовательности подключать к стационарным аппаратам и системам. — Так Вы ехать собираетесь или нет?! — недовольно и достаточно ощутимо повысив голос, спросил медик, когда понял, что назревает новая перепалка может членов семьи, — лекарства это хорошо, но нам в интенсивку надо. Ничего не комментируя, дабы не вызвать случайно диалог, на котором можно засидеться и позабыть про все на свете Людмила и Олег помогли закатить каталку с Сашей и сели сами. *** Вышагивая по коридору, Олег понимал, что именно чувствовал его Саша когда Олег совершил сущую глупость, но глупость опасную. Медиум понимал, что Саше тяжёло, ведь он вообще тяжело переносит эпилептические приступы так как те бывают редко, но метко. Когда мужчина садился и прикрывал глаза пытаясь унять не панику, которая давно стала его верной спутницей, а раздражительность и желание что-то сломать, испортить, поучить возможность пройти к Саше в палату, пусть он и спит после медикаментов. Людмила же в отличии от сына не мельтешила и не бегала по коридору словно дикое животное, загнанное в клетку. Она самым спокойным своим тоном пообщалась с врачом, узнала график посещения палат реанимации и интенсивной терапии именно в их больнице и приготовилась ждать положенного времени. В голове Олега роились мысли, в которых красной нитью проходили такая же больница, такой же коридор приёмного покоя. Только вот они поменялись ролями — теперь не Олег отходит от наркоза, и Саша нервничает, а Саша приходит в себя после тяжёлой артиллерии лекарствами, в то время как Олег всеми правдами и неправдами пытается прорваться к нему. Взгляд болотных глаз сам по себе упал на запястья, которые сейчас были надёжно и бережно укрыты длинным рукавом. Ничего не случилось если его не надоумил бы случай поправить рукава и потянуться одновременно. Тёмная плотная ткань задалась практически по локоть. Олег очень быстро отдернул толстовку, однако Людмила заметила и пластырь и бинты, и свежие швы. Увидела и сделала выводы, которые решила не озвучивать. Спустя какое-то время, увидев, что со временем коридор практически опустел, если не считать охранника в конце коридора женщина решила задать своему так рано повзрослевшему сыну «вопрос на миллион». — Олег, ты руки резал? Медиума прошиб холодный пот. Мама не могла узнать как он резался отцовской бритвой в шестнадцать лет, соответственно она увидела свежие шрамы и сделала выводы, достаточно далекие от истинного суждения. «Так блять, приехали», — проскочило и исчезло у Олега в голове, «надо бы маме правду рассказать». Быстрые, не всегда понятные мысли всегда, в любых условиях уступали в черепной коробке место памяти, конструктивным предложением, чему угодно, но не себе. Однако в тот день они не уступили ни миллиметра влияния. — Мам, мне нужно кое-что тебе рассказать…