Оловянная Сказка

— Проходите, — откликнулась королева, стоявшая к двери спиной, а лицом к окну. Солнечный свет делал видимым для Андреаса лишь королевский силуэт. — Ваше Величество, — светловолосый мужчина расплылся в галантной улыбке, прошёл в королевские покои и раскланялся: — Рад видеть вас снова в полном здравии! — Хвалёная Космосовская вежливость, — произнесла Катрин в ответ и усмехнулась, всё ещё поправляя своё платье чуть лихорадочными движениями. — Проходи, не стой, вон то кресло. Андреас сел в указанное ему кресло, алое с золотым, в то время как королева наконец обернулась к капитану и заняла соседнее. Мужчина в кои-то веке получил возможность рассмотреть Катрин получше. Конечно, они встречались раньше. Это было неизбежно: Андреас происходил из богатой семьи, его родители состояли в Королевском Совете, и потому всё семейство Космо были частыми гостями в королевском дворце. Другой вопрос, что Андреасу и дела не было до Её Величества, ведь пока женщина решала вопросы государственные, молодой мужчина занимался делами сердечными. Но время пришло: сердцеед и сердцежорка сидели визави и изучали друг друга взглядом. Катрин было сорок пять лет. В уголках глаз и губ уже отчётливо виднелись морщины, само лицо правительницы было немного усталым, но глаза оставались такими же юными, какими были и двадцать, и тридцать лет назад. Катрин ощупывала пытливым взглядом капитана, и, стоило ей подметить интересную деталь, выразительные брови вздрагивали и удивлённо приподнимались. Когда Катрин говорила, то постоянно сдабривала слова незатейливыми жестами: разводила руками, щупала подушечками пальцев ладони или пожимала плечами. И Андреас, скользнувший ленивым, но заинтересованным взглядом по мягкой линии пухлых губ и длинной обнажённой шее Оловянной правительницы, неожиданно понял: было в темноволосой женщине с раскосыми зелёными глазами что-то неуловимо кошачье. Взгляд карих глаз перешёл на опочивальню королевы. Королевские покои изобиловали яркими, но не режущими глаз пятнами: тёмно-алые с золотым кресла, таких же алых тонов кровать с пологом, ковёр с диковинными голубо-синими сиверинскими узорами, растения с цветами, каких Андреас раньше ещё никогда не видел, огромные окна с разноцветными стёклами витражей под потолком. В опочивальне было много света, столько, сколько комната только могла в себя вместить, и Катрин, любившая солнце и тепло, всей душой любила дни, подобные этому, когда в покои заглядывало солнце, и на мраморный пол падала розоватая тень от витражей. Свет распространялся по всей комнате, давая о себе знать то солнечной рябью на стене, то вспышками на зеркале. Даже тёмные шторы становились привлекательней и не нагоняли тоску. Но даже когда же с погодой не везло, Алакон превращался в серый и унылый город, опочивальня всё равно умудрялась не терять своего уюта. Она своим теплом, солнечным светом, бликующими витражами, тёплыми цветами, ворохом мягких тканей на стенах и на мебели и едва уловимым ягодным запахом разительно отличалась от тёмной и сырой канцлеровой. Андреас ухмыльнулся своим мыслям: — Что Вас так насмешило, капитан? — удивлённо спросила Катрин. — Ничего, Ваше Величество, — вежливо оскалился мужчина. — Просто подумал о том, насколько разительно отличаются комнаты двух самых важных людей в этом замке. За что вы заперли своего Канцлера в подвале? — Так Вы уже побывали у Билли? — не промедлив и секунды, спросила Катрин и цокнула языком. — Быстро. Билли сам выбрал эту комнату. Сказал, что чувствует себя там, как дома. — Как дома? — последовала ещё одна широкая улыбка светловолосого капитана. — Не удивлён. Самое место для него. Он там и спит? Не заметил в его кабинете кровати. — Это остаётся тайной для всего дворца, — усмехнулась женщина. — Но я бы не советовала Вам, Андреас, шутить с Канцлером. Это не тот человек, который будет тратиться на вас. — Я не девушка, чтобы на меня тратились, Ваше Величество. Чем здесь пахнет? — Андреас огляделся и втянул ноздрями воздух. Королева приподняла голову, отвлекшись от чашки с чаем: — Клубника? — Земляника, — сдержанно отозвалась женщина. — Люблю землянику. — У каждого свои слабости, — казалось, Андреас нашёл в последних словах королевы какой-то намёк и понимающе улыбнулся. Королева предостерегающе прищурила правый глаз. — К слову, о слабостях! Те пожилые господа у дверей — это все мои подчиненные? — К несчастью! Тебе ли не знать, Андреас. Насколько я могу припомнить, наша доблестная стража прекрасно с тобой знакома. Их карманы неплохо пополнели от твоих монет в своё время. Куда там они тебя пропускали? В покои моей дочери? — Вы слишком плохо обо мне думаете, Ваше Величество, — хмыкнул капитан Космо. — Просто знакомые во дворце, к которым можно было попасть почему-то только за отдельную плату. Так это всё те же старички? И тот, с бородой и любимой овечкой Долли? — Даже на том же месте, — доверительно шепнула королева и озорно улыбнулась. — Создатель милосердный, — выдохнул Андреас. — Но такая стража не способна ни на что, Ваше Величество, и Вы не хуже меня знаете об этом! Вам совершенно не страшно за себя? Королевство больше нигде не найдёт таких правительниц! Или у вас есть варианты и получше моих подчиненных? Эти солдаты в серебряных кителях, да? Королевская гвардия, во главе которой стоит премилая девушка-одуванчик. — Не стоит недооценивать Вилли, — на лице Катрин вновь расцвела улыбка. — То, что она Норфолк, уже о многом говорит. — Ой ли? — насмешливо искривил губы Андреас. — Давайте пораскинем мозгами, Ваше Величество! Не то ли это семейство Норфолк, которое пользуется в нашем королевстве просто бешеной популярностью? Нет, правда, миловидные люди! Взглянем хоть на главу семейства: психически нездоровый майор в отставке, который, как выпьет, залезает на корову и едет покорять окрестности. А что за дети у него, просто прелесть! — Вы виделись с обоими? — повысила голос женщина и поставила пустую чашку на блюдце слишком громко и фундаментально. Так, что одеяло на кровати Её Величества сползло чуть вбок. — Брата вашей девчонки в мундире видел только мельком, но не горю желанием с ним встречаться, — пожал плечами Андреас. Его семья не любила ни Бастера, ни Кэри Норфолк, ни уж тем более их отпрысков (про остальных представителей этой чудной фамилии самому Андреасу знать совершенно не хотелось — вместо Норфолков можно завести знакомства гораздо более приятные и полезные). А Андреас снисходительно относился к презрению своих родителей. Ему Норфолки ничего не сделали, но в королевстве бы точно дышалось посвободнее без них. Сейчас их фамилию носило две семьи. В существовании первых Андреас даже сомневался: слишком добропорядочными и хорошими представлялись всем эти люди. Виктор, высокий господин с посеребренными висками, и его жена Марта, женщина немного младше, улыбчивая и немного застенчивая, имели безукоризненную славу. К этой состоятельной семье и правда было не придраться, даже дети у них вышли на редкость выносимые: сыновья-двойняшки, один из которых был лекарем, а другой, как слышал Андреас, прочно засел в чьей-то канцелярии. Репутация у семьи Виктора была безукоризненная. Дело обстояло не так радужно с его братом Бастером. Бастер Норфолк, несмотря на то, что пропил весь тот крохотный остаток состояния и всё имущество, что у него было, продолжал кичиться своим происхождением, не оставлял старых привычек богатого человека, ежегодно делал с пару дюжин долгов, имел плохую привычку напиваться вдрызг и постоянно стремился найти своим детям подходящую пассию. «Всё, что остаётся беднягам, — не скрывая злорадства произносила мать Андреаса, сухая и высокая женщина с громким голосом. – Получают по заслугам». Про жену Бастера Кэри, которая была младше его не на один десяток лет, Андреас знал не так много, и видел он её мельком всего пару раз. В тирадах матери эта тихая, слишком смирная женщина не упоминалась, просто не интересуя её. Персона Кэри, как подозревал Андреас, в своей жизни сумела заинтересовать лишь Бастера. И какие, интересно, дети могли бы получиться у деспота и безынтересной женщины? — А, это знаменитое противостояние! — хохотнула Катрин. — Космо и Норфолки до сих пор грызутся? — Только старшее поколение, Ваше Величество, — снисходительно сказал Андреас. — Мы более разумны, просто предпочитаем не встречаться друг с другом. Эта политика перестала мне нравиться буквально сегодня. Девочка Виллия на удивление милая для Норфолка! — Это милая девочка, — булькнула сквозь смех венценосная особа, — вытравила из моего дворца каждого из капитанов дворцовой стражи, как тараканов. Уж не думаете ли Вы, что станете исключением? — А вы хотите поспорить? — мужчина ответил широкой улыбкой. Карие глаза азартно заблестели, он подался вперёд и протянул ладонь Оловянной королеве. — Давайте, Ваше Величество, неужели боитесь проиграть? Я на вашем месте действительно бы боялся, ведь она уже во мне души не чает! «Какая наивность», — закатила глаза Катрин и вернулась к своей улыбке, продолжая слушать капитана. — Это будет даже забавно, охмурить жемчужину в коллекции Норфолковских отпрысков, как думаете? — Осторожнее, — прорычала Её Величество, мгновенно изменившись в лице, — на поворотах, Андреас, вы забываетесь. Изумрудные глаза поглядели куда-то сквозь Андреаса — это был уже не первый подобный взгляд, — но капитан снова ничего не заметил, поглощённый предметом разговора. Мужчина вновь широко улыбнулся, тёмные брови насмешливо приподнялись. Что Вы, Ваше Величество, я не хочу её обижать! — Во дворце слишком много Норфолков, которые слишком сильно любят свою сестру. — Так вы собрали полную коллекцию Норфолковских отпрысков? — с притворным восхищением всплеснул руками Андреас. — Всех-всех? И Викторовский, и Бастеровских? Поздравляю, Ваше Величество! Я и не думал, что окажусь в их волчьей стае, придя к Вам во дворец. Но меня сложно запугать братьями, так что, что Вы можете предложить мне в случае, если я выиграю и охмурю прелестную Виллию? — Как насчёт полной воли, Андреас? — после молчания, спросила Катрин. Капитан непонимающе нахмурился. — Полной воли во всём, Андреас. Действиях, желаниях… — Это вы так «Я буду должна тебе желание» вуалируете? — после пытливого изучения лица королевы спросил Андреас и снисходительно вздохнул: — Так бы и сразу сказали, что спор — это не Ваше. Но я сделаю Вам поблажку! — Благодарю, — иронично прищурилась женщина и встрепенулась, вскинув голову, и снова стала похожа на хищника. Через секунду в зелёных глазах уже не было напряжения и властительница свободно откинулась на подушки: — Отворите дверь страждущему, капитан. — Жаждут Вас или Вашего внимания? Принимайте решение быстрее, третьего не дано! — Андреас подмигнул Её Величеству и встал с кресла, намереваясь открыть дверь, в которую стучали всё настойчивей и настойчивей. «Интересно, кто же это ломится», — усмехнулся по себя капитан, положил ладонь на золоченую ручку, открыл дверь… Бац! Странно, но Андреас всю жизнь думал, что он проворный, как кошка. Он ещё никогда так не ошибался. Новоиспечённого капитана дворцовой стражи просто-напросто припечатали к стене, а вошедший, который кощунственно этого не заметил, влетел в королевскую спальню с пронзительным криком: — Да что не так с этой дверью!? Пока Андреас потирал переносицу и проклинал незнакомца всеми известными ему словами, королева изобличала просто эталон выдержки. Она успевала сделать несколько вещей одновременно: не засмеяться, снова оглянуться в сторону постели, ментально напомнив подкроватному монстру, что тайное должно оставаться тайным в любом случае и продолжать пытаться не засмеяться, опуская голову и плохо стараясь скрыть подступивший смех. Не зря говорят: «Вспомни солнышко, вот и лучик», заменяя этим цензурным выражением более красноречивую его версию. — Привет, Джеймс! — услышал капитан весёлый и звенящий от смеха голос королевы, всё ещё стоя за дверью и совершенно зря пытаясь поправить совершенно новый алый мундир. Длинный гость остановился прямо посреди комнаты, раскинув руки в невообразимом жесте. Потом с хлопком опустил их, с деланным равнодушием поправил очки – получилось плохо, очки вывалились из рук и с глухим стуком упали на пол, заставив мужчину беззвучно послать всех на свою историческую родину, — одёрнул мундир и нарочито небрежным тоном, таким, что, услышав его, Катрин не смогла сдержать довольной улыбки польщённой ревностью женщины, спросил: — Мне сказали, у тебя посетитель? Где же он? — Тут, — глухо прорычал Андреас, с грохотом закрывая дверь. Лейтенант виновато развёл руками, Катрин проделала аналогичный жест и поспешила познакомить мужчин: — Наш новый капитан дворцовой стражи, Джеймс. — О… — произнёс гвардеец таким тоном, что сразу становилось понятно: его ревность сразу как рукой сняло. Им была усвоена аксиома, что капитанов дворцовой стражи в расчёт брать никогда не стоило. Они все поголовно были противными брюзгами, совершенно не похожими на военных, некрасивыми… А он точно стражник? — Тебе ещё не надоело их искать? — Джеймс! — Я надеюсь, длань вашей сэры на меня не рухнет, — усмехнулся Андреас и прижал пальцы к полям черной шляпы. Затем он протянул руку для рукопожатия Джеймсу, и не без удивления заметил, что этот мужчина был немного выше и без того довольно высокого Андреаса, но уступал ему по телосложению. Он не был особо широк в плечах, и Андреас безошибочно угадал в нём жителя южных островов: Лигры, может быть, или Рида. Тёмные непослушные волосы, распахнутые карие глаза, недоверчиво смотрящие на Андреаса из-за блестящих толстых стекол очков. — Моё имя Андреас Космо. — Лейтенант Хаклен, — темноволосый мужчина на секунду задумался, продолжая сверлить капитана настороженным взглядом, а потом продолжил: — Джеймс Хаклен.

Несколько лет назад

Сэра Уильям вышагивала по пыльным улицам Мармараза, по-военному печатая шаг. Вымощенные булыжником дороги пылали от жары, плавились под ногами Уильям и её спутников, с одинакового цвета светло-жёлтых домов то и дело слетал песок, поддаваясь ветру и норовя попасть им прямо в глаза. Невыносимо хотелось пить и спрятаться от солнца. На лицах гвардейцев застыли гримасы страданий и боли. А привыкшие к жаре мармаразцы, которые слыли ещё большими оптимистами, провожали компанию недоумевающими взглядами. Особенно часто взгляды островитян останавливались на сэре Уильям. И даже не из-за того, что молодая девушка была одета, мягко говоря, не по здешней моде. Просто всю безграничную ненавистью к жаре и солнцу можно было прочитать на лице девушки. Но серые глаза Оловянного солдатика по-прежнему сверкали настоящим упорством. Кто же виноват в том, что последним пунктом её путешествия в поисках достойных гвардейцев оказался именно этот жаркий островной городок? Нет, Уильям знала ответ. Но обвинять королеву в чём-то – себе дороже. Кроме того, она не может не оправдать надежд Её Величества. А значит, Уильям таки должна найти этого проклятого мармаразца в этом трижды прокл… Тут Виллия одёрнула себя. Город-то ни в чём не виноват. Он даже был по-своему очарователен. Этот самый крупный город Лигры славился своим очень жарким климатом, горшками и невероятно дружелюбными людьми. И Уильям уже успела в полной мере оценить их дружелюбие. Стоило им оказаться в самом центре жаркого города, они увидели чудесных черноволосых девушек и женщин в пёстрых развевающихся на ветру одеждах. В руках они несли огромные корзины с фруктами и шли по улицам, выкрикивая что-то на мармаразском наречии. И стоило им увидеть гостей с самого континента, на их лицах появились искренние улыбки. Это не был тот самый знаменитый оскал Канцлера, нет; похоже, мармаразки действительно хотели проявить дружелюбие. — Чудные они люди, эти мармаразцы, — протянул приземистый молодой человек, суровое дитя гор Идо, когда в руки Уильям вдруг опустился сочный плод из корзины какой-то молодой девушки. Уильям ответила ему долгим и красноречивым взглядом: чуднее не придумаешь, да. Страшно представить, что за человек их ждёт на городской площади у фонтана (о чудо, вода!) – обусловленном месте встречи. — Ну и где он? – протянул рыжеволосый мужчина с чрезмерно длинными руками и лицом чем-то смахивающим на ящерицу. Ответом ему послужили долгие, полные ненависти взгляды: он был единственным, кто успел достаточно быстро найти на площади тень и убежать под навес, вмещавший в себя лишь одного человека, в то время как остальные будущие защитники Её Величества были вынуждены жариться на солнце. Но Филипп, уроженец мрачного города Марселайна, словно бы не замечал их взглядов, а продолжал проводить узловатыми пальцами по тонким рыжим усикам и смотреть на циферблат наручных часов. — Мы стоим здесь уже три минуты и одну… две… три… — О, ради всего святого, закрой пасть, Фил! – взревел, не выдержав, уже знакомый нам Лесси, выхватил из рук опешившей Уильям фрукт и метнул им в будущего гвардейца. Рыжеволосый марселайниец пригнуться не успел и фрукт угодил ему прямо в лоб, заставив мужчину пошатнуться, в панике схватиться за что-нибудь рукой, а когда оказалось, что этим «чем-то» была ткань, служившая навесом, оказалось слишком поздно: Филипп уже был погребён под цветастой тряпкой. Лесси одобрил это веселым гоготом. — Может, вы вытащите меня? – с незаметным негодованием в голосе спросил Филипп, но его уже действительно никто не услышал. Четыре пары глаз одновременно устремили взор на маячившую вдалеке фигуру. Почему она так привлекла их внимание? Странно видеть молодого мужчину с тремя горшками в руках, одетого в некое подобие военной формы. Которая явно была ему не в пору: не в меру короткие рукава и ужасающе длинные штаны. Он шёл очень быстро, умудряясь на ходу не выронить ни один из явно пустых сосудов и даже не запутаться в собственной одежде, но мармаразки с ужасом отшатывались от высокого смуглого мужчины, крича ему вслед ругательства на местном наречии. Оплот боевой мощи Мармараза лишь улыбался им в ответ, на бегу отвешивал шутливые поклоны направо и налево, потом ловил взметнувшийся в воздух горшок и снова летел к куче будущих гвардейцев. Горожане провожали парня взглядами. Видно, они уже к нему привыкли. Но нет, только не Уильям и её сопровождение, смотревшее на это представление с перекошенными лицами. — Слушай, Уильям, — пробасил сзади Лесси. – Это ради этого придурка мы тут жаримся на солнце? — Тшш! – шикнула на него Уильям. – Он может учуять страх… Взгляд серых глаз девушки в растерянности цеплялся то за одну, то за другую черту приближавшегося незнакомца. Ей уже отсюда было видно, что он выше большинства жителей Мармараза, и на некоторых проходивших мимо него, летевшего навстречу гвардии, детей падала внушительного вида длинная тень. Он был выше большинства здесь, это точно. Если бы не загар, Уильям бы с трудом назвала его урожденным мармаразцем. Мало ли, сколько темноволосых и кареглазых людей в Оловянном королевстве? Да, он явно не был похож на мармаразца чисто внешне, но с другой стороны, характера будущего – хотелось бы надеяться, что нет – гвардейца Уильям Норфолк ещё не знала. Ей описывали его как непревзойденного воина, правда, те, кто это делали, потом отводили глаза и бормотали себе что-то под нос. Мужчина, чьё имя Уильям всё никак не могла вспомнить, работал в мармаразской полиции. И сам этот факт вызывал у будущего капитана гвардии проблески уважения: чтобы умудряться следить за порядком в этом городе, нужно обладать какими-то особыми талантами. И Уильям наверняка знала, что он умеет обращаться со шпагой, и это лишь усиливало надежду в её хрупком девичьем сердечке. Мужчина приветственно взмахнул свободной рукой, другой зажав три горшка под мышкой и между пальцами, и чуть не сбил со своего носа очки. Уильям поморщилась. Да, чтобы поддерживать порядок в этом городе, нужно обладать какими-нибудь талантами, но она уже начинала сомневаться, что её будущий знакомый не окажется каким-нибудь простофилей. Он подошёл совсем близко, а молодая девушка всё мучительно вспоминала его имя. Оно буквально вертелось на языке… — Джеймс Хаклен! – но молодой мужчина представился сам. Где-то позади Уильям послышались сдавленные смешки Филиппа и Лесси: отдавая честь, мармаразец всё-таки выронил из руки горшок. – На службу прибыл! — Вы непунктуальны, юноша, — послышался надменный голос Филиппа, который успел избавиться от тряпки, обволакивавшей его тело, но не сумел снять с головы нечто, странно напоминавшее тюрбан. Обернувшийся к нему Лесси громко и басовито захохотал, а Филипп, недовольно сморщив узкий лоб, пытался рукой снять с себя ткань. И это – будущие защитники королевы. Почему сюда она взяла именно их, а большую часть вполне адекватных, кстати говоря, людей, оставила в порту в двух днях пути отсюда? Ответа у Уильям не было, и девушка только устало коснулась двумя пальцами переносицы, а подняв взгляд на Хаклена – это стоило усилий, ибо молодой человек был выше её головы на две, с половиной, — Уильям удивлённо подняла брови. Взгляд карих глаз за стёклами очков добродушно смеялся, но ни намёка на издевку, с которой бы смотрел на Лесси и Филиппа, к примеру, Канцлер, не было. Джеймсу сразу понравились эти ребята. И Уильям это почувствовала. Напряжение исчезло. — Меня зовут Уильям Норфолк, — произнесла девушка, протягивая ладонь Джеймсу. Смуглый мармаразец с жаром схватился за неё и начал не в меру упорно трясти. Из рук выпал ещё один горшок. Уильям проследила за его полетом деланно равнодушным взглядом и вновь подняла глаза на Джеймса. – И моё дело – довезти тебя в Алакон, где тебя зачислят в королевскую гвардию. — Так просто? – удивился темноволосый мужчина. Уильям не смогла сдержать улыбки: — Да, так просто. Я привыкла верить людям на слово, а я слышала, ты неплохо владеешь шпагой, — возня за спиной не прекращалась, но Уильям проделала с Филиппом и Лесси большую часть путешествия. Она давно уже смирилась со стычками, казалось бы, взрослых мужчин. – К тому же, наш путь неблизкий, и думаю, у меня будет шанс убедиться в чужих словах. Сам знаешь, как далёк Мармараз от Алакона. — Безнадёжно далек… — в голосе Хаклена послышалась тоска, и Уильям снова удивлённо приподняла брови. Ей была до боли знакома эта интонация. Не так давно она с такой же затаённой грустью в голосе говорила о военных сражениях, сидя в доме родителей, и надеялась, что когда-нибудь всё изменится. Но ничего не менялось, и Уильям просто сбежала. Возможно, то же самое делал сейчас Джеймс? Уильям ещё раз поглядела на открытое и полное участливости смуглое лицо мармаразца. Что, если ему было тесно на этом острове, что, если всем сердцем он рвался туда, в шумную столицу, а потому и подался в гвардию? Размышления Уильям прервал бас: — Солнце печёт. Идём, не то умрём. Уильям привычно вздрогнула. Она всё ещё сторонилась этого мужчины со странным именем Лиандур, уроженца гор Илииду. Всё в нём напоминало молодой девушке призрака. Его кожа казалась прозрачной, выцветшие белые волосы были затянуты в тугой крысиный хвост, холодные серо-голубые глаза никогда не смеялись, а тонкие, едва-едва красноватые губы никогда на её памяти не изгибались в улыбке. Лиандур был немногословен и в пяти словах мог сказать больше, чем некоторые в пятидесяти. Постоянная привычка илиидийца пугать всех смертью была Уильям непонятна, но она всей душой надеялась, что она к этому привыкнет. Лиандур стоил десяти обыкновенных фехтовальщиков. А когда Уильям только пришла за ним, то его бабка, отозвав девушку в сторону, рассказала про то, что якобы у него в крови течёт кровь настоящих айров. Мол, в минуты опасности в её внуке просыпается настоящий зверь… Уильям лишь передёрнула плечами: будь он даже полностью тем, кто может самовольно превращаться в зверя, ей было важно то, как он держит в руках шпагу. Джеймс удивлённо поглядел в сторону Лиандура. Беловолосый парень, один из самых юных в гвардии, ответил ему невозмутимым взглядом и молча развернулся в сторону выхода из города. — Во чума, — произнёс вслед ему Лесси. – Ему даже приказывать не надо, сам идёт. — Таким не место в гвардии, я тебе скажу! – отозвался Филипп. — Совершенно с тобой солидарен, друг. — Чтобы я, да друг, да тебе?! — Марселайнская сволочь! — А Лесси – девчачье… — Хватит! – поспешно прервала начавшуюся перепалку Уильям, встав между двумя мужчинами: приземистым и плечистым Лесси и длинным и рыжеволосым Филиппом. Эта перепалка не была из разряда тех, что могла перерасти в драку, но девушка уже успела изучить гвардейцев за тот срок, пока путешествовала вместе с ними. Лесси нужна была валерьянка для того, чтобы смириться с тем фактом, что многочисленные оловянные девушки – его тёзки. – Поспешите за Лиандуром, будьте добры, оба. Джеймс… Джеймс, что ты делаешь? — А? – молодой мужчина поднял голову на её зов. – Горшок. Единственный остался… от него тоже нужно избавиться. — Во умник, горшки притащил, а бьёт их… — Лесси! – прикрикнула вслед уходившему мужчине Уильям и перевела усталый взгляд на Джеймса. У этого тоже свои странности, да? Почему вся гвардия получается такой неоднозначной? Неужели не может быть ни одного нормального человека? И Виллия должна была признать, что Лесси был прав: логика Джеймса была неясна. Вообще, её совсем не было… Но смуглый мужчина с задумчивым видом взъерошил пятернёй темные волосы и, кажется, вовсе не заметил растерянного выражения лица Уильям. Пришлось всё делать самой: что-то в этом мире должно оставаться прежним. Девушка вздохнула: — Зачем тебе бить горшки? — Так завещала мне моя матушка, — голос мармаразца был необыкновенно тёплым. – Она сказала, чтобы всё было хорошо, я должен обязательно разбить эти три горшка, — тут он доверительным жестом призвал капитана к себе, и сэра, уже предчувствуя нечто чрезвычайно плохое, приблизилась к высокому молодому человеку, испуганно расширив глаза, — ну или дело в моей сестрице. Она отвратительно обращается с глиной, и эти горшки просто ужасны! Неудивительно, что матушка захотела от них избавиться… Уильям весело прыснула в кулак, а Джеймс подбросил в воздух горшок и тут же ловко поймал его. — Вот видишь. Этот сломать без шансов, он везунчик. Прямо как я! – и высокий мужчина залихватски поправил очки. У Виллии весело заблестели глаза: в разговоре с темноволосым мармаразцем она даже забыла про жару. — На каждого везунчика найдётся свой ломатель, — философски заметила девушка. — Эй, хватит лясы точить там, мы ща сдохнем! – послышался где-то вдалеке голос Лесси. — Умрём, — вторил ему Лиандур. — Через пять… четыре… три… — а это уже был Филипп. Уильям весело усмехнулась: всё же было в будущих гвардейцах нечто такое, что объединяло их, помимо потрясающего умения держать оружие в руках. Они были неповторимы, и в этом была их прелесть. Катрин они понравятся… Уильям, весело переговариваясь с Джеймсом, всё ещё сжимающим последний горшок (как сказал молодой человек, его непременно нужно случайно разбить до прибытия в Алакон), вместе со спорящими Филиппом и Лесси и вечно молчаливым и распространяющим какое-то могильное спокойствие Лиандуром дошла до порта только к вечеру следующего дня. Городки, хаотично рассыпанные по всей Лигре, давно потеряли свои индивидуальные названия, и любой порт в любом прибрежном городке носил гордое определение «мармаразский». И, несмотря на то, что потребность в подобных портах с каждым годом всё росла, и каждый день из них уплывало по нескольку кораблей, стремясь попасть на «большую землю», Джеймс никогда на кораблях не плавал. Зато любил часто любоваться на них: надутые ветром белоснежные паруса, крепкие, испытанные в морских бурях мачты, скрипучая древесина кораблей и снующие туда-сюда матросы. Морская романтика! И сейчас молодой темноволосый мармаразец с удивлением смотрел на почти что вымерший порт. Была поздняя ночь, по пирсу бегали крысы, морские волны лениво лизали песчаный берег, а фонари отбрасывали на бочки и небольшие деревянные домики зловещие тени. Корабль, что привёз сюда гвардию, одиноко стоял в самом конце причала, и Джеймс с трепетом смотрел на высящийся в полумраке внушительный силуэт шхуны. Каждый раз, приходя в порт по каким-то своим делам, молодой Мармаразец жадно рассматривал каждый корабль, каждый прибрежный фонарь, и с блеском в глазах смотрел на море. Джеймс и думал о том, какой корабль увезёт его отсюда навстречу «большой земле». Он бы давно уплыл отсюда, если бы не матушка и сестра. Перед глазами тотчас возникло доброе лицо его старушки. Нет, конечно, матушка Тенаш не была старушкой, ей было от силы лет пятьдесят – впереди ещё полвека жизни, и это как минимум, зная мармаразскую живучесть! Но Хаклен большую часть своей жизни по непонятным даже себе причинам называл матушку так: с тех пор, как осознал, что фигура их щеголеватого вида отца, не уделявшего отпрыскам должного внимания, никогда больше не появится высокой угрожающей тенью на пороге. Его сестре тогда не было и года, Джеймс едва-едва успел почувствовать себя восьмилетним. И матушка Тенаш мгновенно осунулась и погрустнела: её добродушная натура всё воспринимала с молчаливым согласием. Почти все мармаразцы могли похвастаться темпераментом, но только не Тенаш – её большие карие глаза на всех всегда смотрели с неподдельной добротой. Как собака, которая никогда никого не обидит и молча положит голову тебе на колени, матушка Тенаш всегда могла заключить в нежные объятия и сказать ласковые слова. Но в битве с роком, молодостью и привлекательностью других женщин и чересчур ветреной сущностью своего мужа женщина вышла побеждённой. Она сдалась и с той поры будто бы постарела сразу на двадцать лет. «Ну что же, как случилось, так и случилось. Ему так будет лучше, верно я говорю, сынок?» — и смуглая женщина, пряча слёзы от Джеймса, поспешно тушила свечи и шла к ноющей малышке. Всё чаще женщина косилась в сторону сверкающих в лунном свете ножей. И Джеймс долго не мог уснуть, терзаясь вечным вопросом: за что? Его мать была хорошей и самой прекрасной в мире, так что же ещё понадобилось его отцу? Шли годы, а ситуация не менялась: Хаклен всё так же обожал свою мать, хоть она всё больше пускала воспитание детей на самотёк. На Джеймсе это отразилось слабо – мальчишку воспитали жаркие улицы Мармараза, а вот маленькая сестрёнка покатилась знатно. Иногда он невольно задумывался о том, что бы было, если бы матушка вовремя взялась за её воспитание. Хаклен, идя по причалу, вспоминал и это маленькое личико с заострённым подбородком. Его маленькая сестрёнка по всем законам жанра должна была быть беззащитной, и всё по тем же законам Джеймс должен был провести своё детство, воспитывая сестру, но этого делать не пришлось: Вел воспитывалась сама. Она пошла в мать ростом – девушка даже не доходила макушкой до плеча своему старшему брату, но с ней тоже предпочитали не связываться мармаразские тёмные люди, и причиной тому служила не шпага, как было в случае с Джеймсом, а явная склонность девочки – теперь уже взрослой девушки – к агрессии и убийствам. За тёмными делами её никто не поймал, но каждым субботним вечером люди с особо крепкими нервами собирались на крыльце у дома госпожи Хаклен. Послушать, как зеленоглазая девушка с лихо перекинутой через плечо косой вдохновенно читает очередную историю о зверском убийстве, о том, как там никто никого не спасает и о том, как в истории всё закончится плохо. Мистики в рассказах особой не было, но люди всё равно приходили – десять, двадцать человек, и Вел никогда не страдала от недостатка внимания и, прищурив раскосые зелёные глаза, молчаливо сверлила слушателей взглядом, словно бы проверяя их, а потом принималась шуршать листками. — Ну что, детишки, — восклицала сестрёнка, и Джеймс морщился: среди слушателей сидели и почтенные старцы, но девушку это, казалось, не смущало, — пришёл час бояться! Те, кто слушал её истории, не боялись разбойников со сверкающими саблями, смеялись в лицо жаркому мармаразскому солнцу и не испытывали ни малейшего страха перед более богатыми островами. Но с замиранием сердца слушали, как высокий женский голос рассказывает о перерезанных глотках и потоках крови, о переброшенных через шеи верёвках и темнеющих синяках на животах. Они до ужаса боялись Драка Нариба, главного героя почти всех рассказов Вел, и Джеймс, наблюдая за этим действом из окна, не мог не признать, что эмоции на лицах слушателей самые настоящие. По ночам подростки пересказывали друг другу истории Вел, перекосив при этом лица в ужасающих гримасах. Вел не была звездой Мармараза, но её здесь знали и вполне ощутимое количество людей наивно полагало, что девушка берёт эти истории не из своей головы, а просто-напросто знакома с Драком Нарибой, а потому её и трогать не стоило. Джеймс сдавленно хохотал, слыша такие слова, но его вполне устраивало такое положение дел: когда он уедет, Вел никто не посмеет тронуть, а матушка… Тенаш словно бы очнулась, когда Вел исполнилось столько, сколько было Джеймсу, когда ушёл их отец. Когда девочка уже пообщалась с отпрысками самых отпетых негодяев города, а Джеймсу – что взять с юношей? – было просто некогда забивать себе этим голову. Тенаш ужаснулась, исправить ничего уже не могла, но попыталась. С черноволосой, с густыми и выразительными черными бровями женщиной будто что-то случилось в мгновение ока, и она стала уделять время своим детям, а не сидеть целыми днями в углу комнаты и лепить горшки – это было семейным бизнесом на случай, если лепка у человека получается хорошо, а люди вокруг уверены, что выходит даже намного лучше, чем хорошо. Тенаш с каждым днём расцветала всё больше, а Джеймс впервые за много лет спал спокойно. Пускай мать не будет знать о том, что он, как сумасшедший, прятал в доме все острые вещи и зорко следил за матерью, чтобы та после ухода отца не натворила чего-нибудь. Пускай для неё останется тайной, как восьмилетний мальчуган не доверял собственной матери её же жизни, потому что прекрасно видел эту затаённую боль в темных глазах. Собаки, кладущие голову на колени, иногда смотрят и так. Джеймс угрюмо вздохнул: они были слишком беззащитны тогда, когда он сам был ребёнком. С той поры прошло двадцать лет, и иногда мужчине казалось, что ничего не изменилось, и матушка, всё такая же добрая, но уже не похожая на собственный призрак, продолжает убиваться по отцу. Он боялся уезжать из-за неё, а теперь… Теперь она сама отпустила его. Рука увереннее сжала третий горшок. Тенаш была жутко суеверна, и женщина всё-таки сумела привить некоторые убеждения сыну за тот малый срок, что ей остался для его воспитания. Она убедила сына, что в приметы – хорошие – стоит верить. Нужно верить в хорошее и пользоваться всеми шансами, и тогда тебе непременно повезёт! Повезёт хотя бы вырваться из удушающей жары и узнать, а правда ли в Алаконе улицы вымощены золотом? А правда ли, что в Альструме нет ни единой горы, а вся Антилия – один сплошной лес? Действительно ли там, на материке, лучше, чем на острове? Ответ Джеймс и так знал наверняка. Где угодно будет лучше, чем тут. Остров Лигра в основном представлял собой сплошную пустыню и двести, и сто лет назад, и появление на этих песчаных горах города Мармараза ничего существенно не изменяло. Люди продолжали изнемогать от страшной жары и суховеев, от смерчей и снова страшной жары, от нехватки воды и опять-таки страшной жары, но теперь над их головами были хлипкие крыши первых домов будущего славного города Мармараза. Шли годы, хлипкие крыши заменялись камнем, появлялись улицы, первые переулки, даже площадь с фонтаном, за порчу воды из которого сразу отрубали голову. Появлялись первые попрошайки, первые базарные женщины, первые стражники, первые блудницы, первые честные люди… А затем пришли Оловянные завоеватели. Их нарекали так очень гордо, а на самом деле это была небольшая кучка людей, которая сумела доплыть до Лигры, не умерев при этом. Они водрузили Оловянный штандарт на главной площади, а гордые мармаразцы сопровождали это радостными криками, не вполне понимая, что здесь происходит. А когда и поняли, то и не сильно расстроились. Они не привыкли расстраиваться из-за каких-то флагов. Чужаки привезли вместе с собой шанс на жизнь. А мармаразцы были остервенело жестокими, когда речь заходила об их жизнях. Потому они во все времена были одними из самых лучших воинов, но, кажется, песок немного осел в их головах: в этом жестоком мире люди, которые отрубали головы за испорченную воду (и их, если говорить совсем честно, можно понять), наивно полагали, что люди, воду не трогающие, и есть сущее добро. Проще говоря, мармаразцы были отважными, но наивными, сильными, но, по сути, безобидными, они не умели распознавать зло в тех, кто не вырос в их местах и чьего склада ума они не знали. Кстати говоря, Джеймс взял самое лучшее от своего народа. А та запутанная история с завоеванием закончилась тем, что горожане и пальцем не тронули завоевателей, снабдили их провиантом и выслали покорять соседние острова. А Мармараз продолжал жить так, как, фактически, он жил и до этого, год за годом всё больше увеличиваясь и видоизменяясь, становясь всё грандиознее. Фонтанов стало несколько. А рынок!.. Мармаразский рынок заслуживал отдельного внимания. Этот ад на земле начинался с ночи. Типичные продавщицы, горластые бабки в цветастых юбках и смуглые щуплые мужчины с длинными бородами, сидящие на своих стульчиках с напускным безразличием, готовились сбыть свой товар в несколько раз дороже первоначальной цены и ожидали покупателей, которые надеялись приобрести его в несколько раз дешевле всё той же первоначальной цены. Разумеется, были и те, кто ничего не хотел и просто лежал на тряпках под знойным солнцем, отдавая душу Создателю. Всё бы ничего, но в этом жутком смешении зазывающих криков, причитаний, оскорблений, жалобных оправданий и завываний, среди этих грязных переулков и тесных улочек; среди множества ужасных на вид, вкус и запах людей и их острых кинжалов, часто попадавшихся на глаза и привалившихся к стене с нагловатым видом дамочек, редкому оловянному подданному удавалось разглядеть истинных мармаразцев. И возникал вопрос: на кой черт вообще Оловянному кролевству понадобилась эта Лигра с этим Мармаразом? И ответ на него находился достаточно легко: в мармаразцев нужно было просто поверить. И, пожалуй, немного к ним присмотреться. Например, к той торговке в длинном цветном балахоне, которая вот-вот пустится в пляс, стоит только старцу с настолько длинной, что она волочится за ним по пыльной земле, бородой, поддерживаемому босоногому мальчишкой, дойти до площади и затянуть свою длинную тоскливую песню. Но… только сначала. Песня будет становиться всё быстрей и быстрей, с каждым восторженным хлопком случайного прохожего, и из тех самых переулков на площадь хлынут мальчишки и девчонки. Они шустро затопают босыми пятками по пыльной земле, начнут прыгать и вертеться под музыку и с восторженным благоговением отступят назад перед женщинами. Стройными и не очень, молодыми и совсем старыми, темноглазыми, черноволосыми, но одинаково изящными, которые с достоинством каких-нибудь оловянных леди расправят цветастые юбки и стаей ярких бабочек рассыплются по площади. И будут танцевать, танцевать… А потом всё стихнет. Музыка будет всё ещё играть в головах зрителей, а их лица синхронно вытянутся, когда рой ребятишек куда-то исчезнет, а бывшие танцовщицы вернутся к своим товарам, поднимут тяжелые корзины с фруктами и, улыбнувшись кошачьей улыбкой, свернут куда-нибудь за поворот. Почему этот праздник так внезапно начался и также внезапно закончился? Мармаразцы лишь усмехнутся в ответ незадачливым путешественникам: по старой древней традиции они просто радуются каждому дарованному дню, и оттого и танцуют, и поют. Да-да, эти чудные смуглые люди полны сюрпризов!.. Да не волнуйтесь вы так, всё вернётся на круги своя! И горожане вернутся к своим делам, к изнуряющей жаре, к уличному шуму и бедности, которая всё же была присуща этому городу. Здесь не было драгоценных камней или золота, не было ничего ценного, кроме самих людей, и улыбчивые мармаразцы это вполне понимали. «Просто покажи мне, что ты мой друг, и ты никогда не пожалеешь об этом», — говорили взгляды их тёмных глаз, но рука привычно покоилась на рукоятке кинжала. Всё же, заводя дружбу, помни, что перед тобой может стоять отравитель фонтанов… — Мне очень приятно познакомиться с вами, - кошачий тон капитана располагал к нему женщин, но далеко не всех мужчин. Джеймс отпустил руку Андреаса. — Ваше Величество, на сим всё? — Думаю, что да, Андреас. Джеймс, душа моя, будь добр, обеспечь Андреасу встречу с его подчинёнными, — Катрин улыбнулась лейтенанту _особой улыбкой_, словно бы не замечая сдавленных звуков, исходящих от нового капитана стражи. Смеёмся, значит? – Наш капитан может заблудиться во дворце. — Я не… — Будет сделано, Катрин! – мармаразские гены в который раз сослужили хорошую службу: лейтенант королевской гвардии с таким же энтузиазмом, с которым сказал последнюю фразу, схватил Андреаса за руку и потащил прочь из королевской комнаты. Капитан вскинул пальцы на прощание и совершенно недвусмысленно повёл бровями, кинув взгляд в сторону королевской кровати. Дверь за военными захлопнулась. Королева раздражённо хмыкнула. Заметил. Что ж, пускай! Ей нечего стесняться! Королевские пальцы тронули шёлковые простыни, и в следующую же секунду королева Катрин всем своим выдающимся телом рухнула на кровать. Что-то внизу зашуршало. Надо же. Ещё живой. Какая трагедия. — Ладно-ладно, дорогой, — произнесла Катрин, лениво раскидывая руки в разные стороны. – Я сегодня добрая. Хватит пол подметать. Выползай уже оттуда, Блэйк!