***
Нужно иметь что-то общее, чтобы понимать друг друга, и чем-то отличаться, чтобы любить друг друга. Поль Жеральди
В квартире Андрея Валерьевича тесно из-за того, что коробки с момента переезда не до конца разобраны. Это дело всегда откладывалось на «потом» и должно было завершиться сегодня, но планы сильно поменялись. Теперь коробки с вещами отходят на второй план, а на первый выдвигается дрожащий озябший студент, чей внешний вид оставляет желать лучшего. Ян осматривается, осторожно снимает обувь и глядит на то, как Андрей Валерьевич закрывает за собой дверь. Последняя противно скрипит, это особенно хорошо слышно благодаря повисшему молчанию. Ключи громко-громко звенят, как какие-то рождественские колокольчики. На подобное Андрей Валерьевич толком и не обращает внимания, зато Яна передёргивает. Кажется, он сильнее бледнеет, а губы его принимаются дрожать. — Андрей Валерьевич, а вы разве не знаете, что необязательно так громко шуметь ключами? — Николенко пытается выдавить из себя весёлую бодрую интонацию, но выходит достаточно жалко. — Ты боишься этого звука, что ли? — Андрей Валерьевич хмурит брови и поджимает губы, снимая обувь. — Не боюсь, — резко и несколько грубо отвечает Николенко, а после прикусывает язык. — Простите… Мне просто не шибко приятно это слышать… Ну просто… Просто, вы понимаете сами? Конечно тут всё предельно понятно и ясно. Не нужно быть детективом, чтобы понять, что значат громкие звуки для человека, выросшего в семье алкоголиков. Андрей Валерьевич не желает ковырять чужие раны на сердце, насильно лезть в душу и заставлять пересказывать всю жизнь. Пусть уж Николенко сам придёт к этому, а пока его необходимо отогреть, переодеть и накормить. — Идите в душ, я принесу вам полотенце и свои вещи, — Андрей Валерьевич относительно ловко перескакивает с неприятной темы на более важную сейчас. — Потом поедим и ляжем спать. Николенко неловко кивает, опускает взгляд в пол и нервно хихикает. Конечно, ситуация безусловно смешная и нелепая до невозможности. Ещё несколько часов Андрей Валерьевич желал, чтобы «главного душнилу» переехало троллейбусом, а теперь он, Звонок, приводит своего главного «врага» к себе домой и собирается предоставить не только тепло, но и вкусную еду. — Мне нечем вам заплатить, Андрей Валерьевич. Могу либо натурой, либо трудом отблагодарить, — Николенко в очередной раз старается отшутиться, очевидно стесняясь своего положения. — Ты достаточно мне заплатишь, если не будешь спорить со мной на парах и задавать мне миллион вопросов не по теме. Вот тогда будет самая большая благодарность, а то я уже в окно выброситься хочу из-за твоих монологов, Николенко. Твои знания похвальны, но душнить необязательно, — серьёзно говорит Андрей Валерьевич, направляясь в сторону ванной и зовя за собой гостя жестом. Вновь неловкое молчание. Наверное, сегодня первый раз, когда Николенко предстаёт перед Андреем Валерьевичем не самоуверенным всезнайкой, а слабым человеком с горой страхов и тележкой проблем. — А я думал, что вам нравится со мной спорить… Ну вот я и начинал, — признаётся Николенко, наблюдая за тем, как хозяин квартиры настраивает температуру воды. — И я видел, что вам грустно. Когда никто не интересуется философией… Мне казалось, что вам нравится, когда я начинаю дополнять лекцию… — А я думал, что вы ненавидите меня и стараетесь выставить полным идиотом, — качает головой Андрей Валерьевич и слабо улыбается, когда удаётся настроить воду. — Не представляете, как мне было обидно, когда вы указывали на мои мелкие ошибки, о которых я даже не знал. Помню, как однажды после пары прятался в туалете и курил, чтобы успокоиться. Трясло меня не по-детски, конечно. Вот вроде вы правы, когда указываете на ошибки и неточности, но вы делаете это так часто… Чувство было, будто вы хотите выжить меня из университета. — Ни в коем случае, Андрей Валерьевич! Да я только из-за вас философию полюбил! — Быстро-быстро произносит Николенко, смешно выпучив глаза. — Ни на одной паре я не сижу за первой партой… Вот только у вас, потому что вы предмет интересно преподаёте… И сами вы интересный, Андрей Валерьевич… Я ведь даже не думал, что веду себя, как последняя ослина… Неудобно обоим. Андрею Валерьевичу из-за того, что он даже не пытался посмотреть на поведение студента под другим углом и сразу поставил клеймо «главного душнилы», начав искренне злиться. А Николенко явно некомфортно из-за того, что его поведение задевало любимого преподавателя. — Ладно, Николенко, поговорим об этом за обедом. Давай пока одежду принесу, — Андрей Валерьевич вновь соскакивает с темы и уходит в свою спальню, где на него с осуждением смотрит Шиншилла. Её зовут Черри, и она привыкла быть в центре внимания своего хозяина. А тот из-за гостя не смог уделить достаточно времени животному. Андрей Валерьевич быстро относит Николенко свою одежду и полотенце, после чего подходит к клетке с Черри и принимается гладить её сквозь железные погрызенные прутья. Шиншилла довольно прикрывает глаза и даже становится на задние лапки. — Прости, милая, но сегодня я не смогу поиграть с тобой, — тяжело вздыхает Андрей Валерьевич. Он почему-то уверен, что Черри его прощает и «благословляет» на помощь голодному побитому студенту. Пока последний смывает с себя грязь и пыль, Андрей Валерьевич варит макароны и сосиски, а ещё много думает. Непонятно, что делать завтра. Выгонять Николенко из квартиры? Да его точно прибьёт пьющая семейка. Оставлять у себя? Вдвоём в этой квартире будет тесно, да и статус отношений с Николенко по-прежнему остаётся на отметке «студент и преподаватель». Да и вряд ли выйдет снимать квартиру вдвоём: у Николенко банально не хватит денег. А содержать чужого человека — тоже не самый лучший вариант.В конце концов у самого Андрея Валерьевича не так уж и много денег: ему вполне хватает на себя и на Черри, но ещё один человек просто утянет весь бюджет в огромные расходы и, может быть, долги. Непонятно, страшно, жутко и почему-то стыдно за беспомощность. Андрей Валерьевич пытается отмести от себя все дурные чувства и сосредоточиться на готовке. Все вопросы необходимо решать с Николенко, а не в одиночестве. Так правильнее и намного-намного легче.***
Николенко ест быстро, жадно и фактически не жуёт, а сразу заглатывает. Его руки дрожат, а в глазах читаются жадность и страх. Снова всё очевидно. Снова Андрею Валерьевичу неловко. Снова в голову лезут не самые приятные мысли. Все они вертятся вокруг того, сколько раз за неделю ест Николенко. Наверняка очень и очень мало, что и объясняет впалые щёки, постоянное урчание в животе и бледную кожу. Тут удивительно, как организм не разучился переваривать «сложную» пищу. Только сейчас Андрей Валерьевич замечает, насколько Николенко худой. Чистая футболка буквально висит на нём, как мешок на пугале. Смотрится это грустно и болезненно. Хочется схватить Николенко за шиворот и насильно потащить по врачам. Тут их помощь точно не помешает. — Не ешьте так быстро и нормально жуйте, а то потом тошнить будет, — произносит Андрей Валерьевич и отправляет в рот кусочек сосиски. — Я дам добавки, только успокойтесь, пожалуйста. Николенко кивает и, действительно, убавляет пыл. Правда, руки не перестают дрожать, а жадность в глазах не пропадает. — Андрей Валерьевич, — робко произносит Николенко. — Вы не могли бы обращаться ко мне на «ты» и называть по имени? Просьба вполне адекватная, если учесть происходящее. Правда, в голове появляется противный голосок, нашёптывающий, что Николенко не заслуживает выполнения просьб, что он обязан быть благодарен за помощь, что утром необходимо будет вышвырнуть его на улицу, как котёнка. Подобные мысли Андрей Валерьевич посылает куда подальше. Ему комфортно рядом с Николенко, нет, рядом с Яном, когда тот не строит из себя великого философа. — Хорошо, Ян, — мягко улыбается Андрей Валерьевич и подливает гостю стакан сока. — Но всё равно не душни. Ян хихикает, облизывает губы и смотрит с искренним восхищением. Оно такое тёплое и робкое, что Андрей Валерьевич невольно смущается. Он ещё никогда не рассматривал глаза Яна, не замечал, что они красивые. Сердце болезненно сжимается от понимания, что эти глаза видели слишком много ужасов. — Почему ты терпишь всё это? — Андрей Валерьевич скрипя сердцем заводит разговор на не самую приятную и лёгкую тему. — Ты же можешь съехать в какое-нибудь общежитие… При университете как раз есть одно. В ответ молчание, тяжёлый вздох, а после истеричная усмешка. Конечно, никто не любит говорить о пьющих родственниках. — У меня нет денег на общежитие, вот и приходится терпеть… Да и маму я не могу оставить одну с этим уродом. Он же её избивать будет, а так он хоть на мне срывается… — Ян грустно улыбается. — Я обещал маме, что буду её защищать, когда папа умер. Не могу же я нарушить обещание? — Можешь, — коротко отвечает Андрей Валерьевич. — Или твоя мать не может от него уйти? Она зависит от него? — Нет, тут скорее наоборот. Он не работает и только пьёт, орёт и смотрит телевизор. Мама может выгнать этого козла, но не хочет. Она говорит, что любит его и в случае чего выберет его, а не меня, — Ян прикрывает глаза, осторожно касается синяка, покрытого специальной мазью. Неправильно это и мерзко. Андрей Валерьевич ненавидит и презирает алкоголиков, особенно тех, кто жертвует детьми во имя «великой любви». Вот как можно смотреть на то, как твоего самого близкого человека избивает какой-то урод? Судя по внешнему виду Яна, его мать совершенно не заботится о подобном. Она не заслуживает защиты или сочувствия. Ей стоит лицом к лицу столкнуться с этим уродом, чтобы она, наконец, поняла всё и взяла себя в руки, а Ян перестал страдать. — Поэтому ты не должен быть щитом для этой женщины, Ян, — серьёзно говорит Андрей Валерьевич. — Я слышу, как она называет тебя тупой скотиной, вижу, что она даже раны твои не обрабатывает и закрывает глаза на побои. А ты ведь не заслуживаешь этого! Ты умный парень, вон, на бюджет поступил, стипендию получаешь, а ещё дружишь, наверное со всем курсом. Да, ты иногда раздражаешь, но скотиной я тебя никогда не назову. И никто из нормальных людей тебя скотиной не будет называть! А твоя семейка, прости конечно, но конченная! — Но она же моя мама! Как вы не понимаете?! — В сердцах кричит Ян, а после в ужасе закрывает рот ладонь, а второй прикрывает голову на рефлекторном уровне в ожидании удара. Ничего подобного не следует. Ян запуганно глядит на преподавателя и качает головой. А Андрей Валерьевич понимает — оставить этого человека одного он не может, Дело даже не в совести, а в закрепившейся симпатии. Да и неправильно оставлять кого-то на произвол судьбы. — Ян, а она хоть что-то хорошее для тебя сделала? Вот, когда ты с температурой ходил на пары, твоя мама спрашивала, как ты себя чувствуешь? Она поддерживала твои начинания? Она обрабатывала твои раны? Она была рядом, когда нужна была тебе? — Андрей Валерьевич специально засыпает вопросами гостя. Чтобы тот не смог найти оправдания. — Любит ли она тебя? — Любит, — быстро отвечает Ян. — Ну, наверное, любит… Она должна любить меня… Она же моя мама! — Ох, Ян, это ещё ничего не значит, на самом деле, — качает головой Андрей Валерьевич. — Можно зачать и родить, но не любить. Не хочу тебя огорчать, но ты как раз подходишь под этот случай. Аргументов Ян не находит. Он опускает голову, нервно теребит пальцы и дрожит, слабо качаясь то взад, то вперёд. Наверняка молодой человек сдерживает истерику, отчаянный крик и сильные рыдания. Тяжело держаться, когда душевные раны бесцеремонно расковыряли, ткнув носом в горькую болезненную правду. Она проникает в лёгкие и разъедает их, от чего дышать становится невероятно тяжело. Андрей Валерьевич знает о таком, поэтому сбавляет напор. — Но я же всё равно не могу оставить её наедине с этим ублюдком, Андрей Валерьевич, — фактически скулит Ян. — Он её порвёт, изобьёт и превратит её жизнь в кошмар! Я должен защитить и обеспечить. Они же оба не работают, весь быт на мне. Они долго не протянут без меня… — Поэтому ты решил превратить свою жизнь в ад? — Поднимает бровь Андрей Валерьевич. — Твоя мать — взрослая женщина со своей головой на плечах. Вот пусть и думает, как обеспечить себя и своего хахаля, а не скидывать все обязанности на сына. Тебе еще двадцати нет, а ты уже от жизни устал! У тебя с такой «помощью» не будет ни счастья, ни друзей, ни нормального будущего. Опять нет слов против, но сдаваться Ян очевидно, что не намерен. Вот вроде он клялся, что спорить больше не будет, но именно этим сейчас и занимается. Однако раздражения Андрей Валерьевич не чувствует. Его сердце сковывает лишь сочувствие и печаль от того, что при нём человек гробит себя. — Да и гробишь ты свою мать этой «помощью», — Андрей видит удивлённый взгляд собеседника. — Пофилософствуй, Ян, ты это умеешь, — короткая беззлобная усмешка. — Вот смотри — ты постоянно помогаешь, опекаешь, защищаешь и этим не позволяешь матери встать на ноги, научиться быть самостоятельной. Ты приучил ей к постоянному выполнению всех хотелок, и теперь она зависит от тебя и не может самостоятельно существовать. Чем дольше ты находишься рядом, тем глубже вы оба тонете в болоте бед и несчастий. И кто от этого выигрывает? Да никто! Ты спасаешь того, кого нужно оставить в покое. А она продолжает морально гнить. А её ухажёр ещё и избивает тебя. Рано или поздно он перейдёт черту, и всё… Они тебе не нужны. Молчание, напряжённое такое и натянутое, будто струна. Правда Андрей Валерьевич не торопится продолжать говорить. Он даёт собеседнику осмыслить услышанное, собрать мысли в кучу и озвучить вывод. Тут давить нельзя: плохо будет всем. Вот и приходится молча есть. — А кому нужна такая тупая и бесполезная скотина, как я? — Спустя долгие минуты тишины шепчет Ян. — Мне, — совершенно не думая, отвечает Андрей Валерьевич, чем повергает в шок собеседника. Тот хлопает глазами, краснеет и принимается обдирать заусенцы на пальцах. Андрей Валерьевич тянется немного вперёд берёт и хватает чужие руки, вынуждая их прекратить трогать несчастную кожу. Ян глядит запуганно, разбито и отчаянно. Он боится, что над ним сейчас посмеются. — Ян, ты вроде умный, а всё равно слушаешь вопли того урода и матери, а ещё зачем-то веришь им, — Андрей Валерьевич сильнее сжимает чужие ладони. — Ты нужен многим, например, тем ребятам из группы. Ты же одно время выступал в какой-то группе, общался с ребятами оттуда. — Шура и Лёва меня не примут, — качает головой Ян. — Я перестал с ними говорить, когда отчим… — Ну почему ты думаешь, что они не примут? Они люди и поймут, почему ты от них отстранился. Ты же знаешь, что эти двое по всему университету бегали, когда ты на неделю пропал? Нет? Так вот твои Шура и Лёва всех успели достать. Они бы не стали этого делать, если бы ты не был им нужен, — мягко твердит Андрей Валерьевич. — Я слышал ваши песни… Тебе же нравится ими заниматься. И у тебя есть фанаты, ты им тоже нужен, — короткая пауза. — И мне ты нужен, Ян, я правду говорю. А ты просто принижаешь и смешиваешь себя с мусором. Ну не стоит так. Слышится короткое, но громкое шмыганье носом. Оно не вызывает раздражение, а только подталкивает к тому, чтобы встать с места, сесть рядом с Яном и осторожно его обнять. Андрей Валерьевич укачивает собеседника, как маленького ребёнка, позволяя тому реветь — как ребёнку — и говорить о скопившейся боли. Её оказывается много, она покидает душу потоком невнятных слов. Андрей Валерьевич не просит успокоиться, не смеётся над истерикой и лишь молча поглаживает спину, надеясь, что гематомы на ней не сильно болят. Перед сном их необходимо снова обработать. — Меня всё равно никто не полюбит… так же как Шура Лёву, — всхлипывает Ян, пребывая в своеобразной агонии. — Я попробую, Яник, я попробую, — уверенно, но мягко и тепло отвечает Андрей Валерьевич. — Только для этого ты должен перестать защищать свою мать и хоть раз в жизни побыть эгоистом. Раздаётся тихое согласное угуканье. Оно предвещает большие перемены, которые должны привести к лучшему.***
Следующим утром за завтраком Андрей Валерьевич рассказывает Яну про свою учёбу в музыкальной школе и погасшую мечту стать членом какой-нибудь рок-группы. Обычно никто не остаётся в восторге от подобных монологов, но Ян слушает, притаив дыхания и навострив уши. — Мы можем вместе пойти к Шуре и Лёве… Я уверен — они обязательно возьмут тебя, — улыбается Ян, кусая бутерброд. — А разве нестыдно играть вместе с преподом по философии? — Поднимает бровь Андрей Валерьевич. — Стыдно, но если препод по философии — ещё и мой молодой человек… — Тут Ян резко осекается и замолкает, испуганно глядя на собеседника. Тот гладит Яна по голове, мол, всё хорошо, после чего сам кусает бутерброд, довольно жмурясь. — Ну раз так, я согласен, — хихикает Андрей Валерьевич. — Только сперва мы новую квартиру поищем от греха подальше. И Ян соглашается, пусть и чувство вины тянет его обратно на этаж к матери. Но и она заслуживает новой самостоятельной жизни.***