***
Отвергнуть его тогда было очень тяжело. Потому что назревающая в сердце пустота норовила, подобно Чёрной дыре, затянуть в себя всё живое рядом. И Ваню приходилось без преувеличения от сердца отрывать. С кровью, мясом и неизмеримой болью. Но надо было, по-другому нельзя. Не приведи Господь кто-нибудь узнал бы о том, что между ними происходило. В тех кругах, в которых крутился Эрнст, такие отношения не порицались, но мотались на ус. Галочка напротив фамилии — как ещё один способ компрометировать и шантажировать человека. У Вани в этом плане всё было легче — ушёл бы от жены, ну может друзья не приняли бы. Да и всё. Было бы легче, если бы не положение и не обязательства, в которых увяз Костя. — Дай ему шанс, — твердил Саша. Его вообще не хотелось посвящать в курс дела, но он просто однажды увидел тот первый и последний поцелуй, после которого Эрнст решил, что пора ставить границы. Саша прикопался, въелся, как клещ, а рядом не оказалось пинцета. — Поскрываетесь немного, подумаешь. Ты же любишь его. — Кто тебе такую чушь сказал? Костя прикрыл глаза. Любовь даёт жизнь и забирает её. Костя знал, что он любит свою дочь, свою бывшую жену и своих близких друзей. Но Ваня… Костя не знал. — У тебя на лице всё написано, — хмыкнул Саша. — Ты на него смотришь, как на ахуенно снятый фильм. Эрнсту ответить было нечего. Ургант и правда как ахуенно снятая кинокартина — только снять её хотел сам Костя. С софитами, камерами, драматичными паузами и чистой эстетикой в каждом кадре. Стоило признаться уже себе, что ему попросту было страшно. Если бы он сказал, что до Урганта никто и никогда не вызывал бы в нём таких эмоций, он бы солгал. Но и здесь неладно, потому что сам факт того, что он вызывает такие эмоции, означает полный конец всего святого, что когда-либо существовало в Константине Эрнсте. — Нет. Мы в России, сам подумай. К тому же, я его начальник. Не хватало ещё, чтобы слухи пошли, что он к нам через постель попал. — Это всё отговорки, ты же понимаешь? — Саша волнительно смотрел прямо в глаза. Он правда хотел помочь, но его помощь тут была не нужна. Всё уже решено. — Да, но лучше с отговорками, чем бросаться в пекло, — устало ответил Костя и провёл рукой по волосам. — Сердце с разумом не в ладах. — И ты отдаёшься разуму, — Саша тяжело вздохнул. — А когда твоё сердце взбунтуется, разуму будет отдаваться уже он. Эрнст усмехнулся и отвёл взгляд. Они посидели молча какое-то время. За дверью кипела останкинская жизнь. На телефон пару раз кто-то звонил, но оба мужчины даже не дёрнулись. Они оба думали об одном и том же, но по-разному. Когда Саша, сославшись на кучу работы, покинул кабинет, Костя глубоко вздохнул и выдохнул: — Может быть.***
Этот день прожит. Две личности, воюющие на всей территории благоразумия Константина Эрнста, оставляют за собой лишь тень. Очень талантливый и амбициозный творец и высокопоставленный чиновник, почувствуй раздвоение личности. И природный, животный даже, страх. Дикий, липучий, иррациональный. Конец сражениям, настало время устало вздохнуть и порассуждать о том, что же делать дальше. Всё ещё с утра покатилось как по накатанной — вниз да с кочками, чтоб копчик отбить или сломать себе пару рёбер. Это небольшая, в общем-то, плата за то, чтобы то, что случилось — не случалось. Но эту плату, увы, с Эрнста никто снимать не собирался, а калечиться сам он не стал бы. — Кость, объясни мне, пожалуйста, что это? — Соня утром за завтраком всунула ему в руки его же телефон с открытой перепиской. Дети ещё спали. «Ваня Ургант», — прочитал он про себя имя собеседника. А затем увидел сообщение и поднял глаза на жену. Она не устраивала скандалов, не била посуду, не обвиняла его в измене, в предательстве, в мерзости его поступка, как сделали бы все женщины Кости до Софьи. Но по ужасно заплаканным красным глазам Эрнст понял — дело дрянь. Она не ругалась на него, но смотрела так, что хотелось отвернуться или отвернуть её, лишь бы не видеть, не ощущать этого взгляда. Она всё поняла, конечно. Интимная фотография Вани Урганта удивительным образом наметила раскол в супружеской жизни Эрнста. Прекрасный заголовок для жёлтой прессы. Хорошо, что об этом никто никогда не узнает. Ну потому что Софья не расскажет, только не она. Хрупкая девушка с жалостными глазами, её хотелось защитить от большого и грубого мира, а в итоге оказалось, что её нужно было защищать от большого и грубого Кости. — Это мой телефон, — как ни в чём не бывало ответил Эрнст, делая себе кофе. — Не делай вид, что не понимаешь о чём я, — Соня раздражённо приземлила телефон на столешницу и сложила руки на груди, всё ещё глядя на него в упор. — Просто скажи мне правду. — Сонь, я… — Ты с ним спишь? Кофе получился отвратительно горьким и чересчур горячим. Кипяток обжёг горло. Не больнее, впрочем, не менее горького взгляда жены. — Нет. У нас с ним ничего нет. У Сони в глазах осело бесконечной тяжестью непонимание. Костя кофе не допил, встал из-за стола и вышел с кухни. Доброго утра он сегодня детям так и не пожелал.***
А потом гроза. В машине, по дороге в Останкино, тихо играло радио, а в голове Кости медленно плавились мозги. Плыли по стенкам черепа изнутри, доставляя только жалость и скуку. Хотелось закрыть глаза и уши, уехать в Питер, к маме, и никуда не ходить, ни с кем не разговаривать. А дождь по автомобильному стеклу забарабанил ещё сильнее, дворники на лобовом махали так часто, что Костя, наблюдая за ними, впадал в расфокус. В Останкино его ждала привычная суматоха, стопка бумаг, нервные звонки, секретарша с отвратительными духами и Он. — Лёш, сделай потише, пожалуйста, — попросил Костя водителя. День едва начался, а разум уже успел сам себя изнасиловать. Зазвонил телефон. Сердце сдавило. Закралась мысль о том, что в его возрасте это опасная хрень. Принять звонок, поднести телефон к уху, выдохнуть: — Алло. — Забыла сказать… Заберёшь завтра Киру из садика? У Ани завтра выходной, а у меня фотосессия запланирована была ещё месяц назад, просто неудобно будет отказаться, — слышно было: пыталась взять себя в руки, не показывать чувства свои, но голос выдавал. Костя почувствовал себя мразью номер один. Надо было объяснить ей, что он и сам не понял, что это за вольность от Урганта и зачем. — В шесть? — Да. — Ладно, — хотелось сбежать. Позавидовал Ане — няне детей — за её завтрашний выходной. Вариант с Питером казался не таким уж и далёким. Слетать что ли на выходные… — Значит, заберёшь? — Заберу. — Хорошо, — Соня на том конце провода замолчала, и это молчание звучало как приговор. — Нам нужно поговорить? — вопрос, а не утверждение. — Было бы странно, если нет. Но я приеду поздно. — Ты же знаешь, что это не проблема, — она помолчала недолго. — Ладно, мне нужно идти… — Давай. Не накручивай себя. Я приеду и всё спокойно обсудим, мне только надо с мыслями собраться, а тебе остыть. Хорошо? — Да. Пока. Как же, сука, отвратительно. Где-то далеко прогремел гром, а дождь усилился. Выходя из машины, Косте пришлось балансировать между лужами и мокнуть под ливнем, хотя до останкинского входа было шагов десять. Наконец, шум дождя сменился шумом человеческих голосов и шагов. Капли неприятно стекали по волосам вниз. Длинные коридоры, заполненный лифт, рукопожатия. Кто-то здоровался вслух, кто-то просто кивал. Серая масса серых людей с серыми лицами. Они бегают туда-сюда, что-то неизменно кричат и делают, выполняют задачи и ждут зарплаты и повышения. Душа требовала искусства, а разум рейтингов. И разум побеждал. — Ты неважно выглядишь, — вместо приветствия, едва кинув на него беглый взгляд и снова опустив его к бумагам, сказал ему Саша, его зам. И почти друг. — И тебе доброе утро. Зайти к нему в кабинет по пути к своему было необходимо. И больше не для того, чтобы обсудить какие-то суперважные вопросы, не требующие отлагательств, а для того, чтобы просто сесть на его твёрдый диван и мягко так произнести: — Я заебался. — О как, — Саша оторвался от документов, позвал миловидную секретаршу. — Принеси нам два кофе, пожалуйста, — и, дождавшись её ухода, спросил: — Что-то случилось? — Не знаю. Просто хочу уехать. Далеко и надолго. — Далеко и надолго тебе противопоказано. Нам олимпиады хватило, я второго такого опыта не выдержу. — Ну справились же как-то, — Эрнст устало потёр переносицу. — Ага, с божьей помощью, — Саша улыбнулся и поблагодарил за кофе опустившую взгляд секретаршу. Костя к чашке пока не притронулся. — Не пугай меня такими заявлениями, мы тут без тебя как цыплята без мамы-курицы. — Ты меня прям сегодня осыпаешь комплиментами. — Ну прости. — Не прощу. У Саши дрогнули уголки губ. Он сделал глоток кофе и полез в телефон. — Так что случилось? Жена о любовнице узнала? — с весельем в голосе пошутил Саша. Знал бы он, как иронично он попал в самую суть. Но, увы, не до конца. Да и любовниками они не были. Эрнст только усмехнулся, исправив у себя в голове «о любовнице» на «о любовнике», даже ужаснувшись от получившейся разницы. — Почти. Зам рассмеялся. Телефон отложил в сторону. — Ну ничего, купи букет цветов да езжай в любви клясться. — Любовнице или жене? — А кому хочешь. Ненадолго наступила тишина. — Ладно, пойду я. Зайди ко мне после обеда, у меня есть пара вопросов по вечерней программе, — поднимаясь с дивана, бросил Эрнст. Кофе он не попробовал. — Как прикажете, Константин Львович, — деланно-официально ответил Саша, наклоняя голову вбок. Его хотелось поставить на место или погладить по голове, как непослушную, но любимую собаку. Верная порода, столько лет работать и не сказать ни слова против. Ещё хорошо, что Файфман всегда говорил только по работе. Это радовало, хотя и несколько разочаровывало. — Не паясничай, — только сказал Костя и вышел. Симпатичная секретарша посмотрела на него восторженно, почти испуганно. Он же, уйдя оттуда, не запомнил даже её лица.***
Пасмурная погода навевала дурные мысли. Зашторив окна, Костя ситуацию не поменял. Знание того, что там, за шторами жуткий ливень и серое небо, заставляло печалиться даже без вида этого всего перед глазами. Становилось скучно. Вчера они поговорили с Соней. Она, кажется, поверила. Вот только сам себе Костя уже не верил. Потому что пытаться обратиться к разуму, как тогда, десять лет назад, не выходило. Зато сердце кричало громче его собственного голоса. И он корил себя, не мог уснуть до четырёх утра из-за своих же сообщений. Сегодня не нужно было бегать по съёмочным площадкам, критиковать сотрудников, контролировать все процессы, текущие под его властью как патока. Самый обыкновенный день, можно даже сказать слишком. Одна бумага сменяла другую, а телефон молчал. Видимо, сегодня до него никому не было дела. Апатия накатывала лавиной. Ещё чуть-чуть, и накроет. В дверь постучали. А затем она приоткрылась. — Можно? «Тебе — всегда да», — подумал Эрнст, но вслух не сказал, не хватало ещё такими словами разбрасываться. Только что-то буркнул утвердительное и вернулся к бесконечным бумагам, но уже подойдя к другому столу. Усидеть на месте он не мог, даже с этой скучной бумажной волокитой, поэтому работал фактически на ногах, перемещаясь в пространстве между четырьмя столами, будто в танце. — Я вам принёс гостей на утверждение, и вы поговорить хотели, — спокойно, твёрдым поставленным голосом сказал Ваня, не спеша садиться — попросту не приглашали. Было забавно слышать вновь обращение на «вы», учитывая сколько между ними было прожито, сказано и сделано. Но в этом был весь он, никак не мог по-другому. Неизбежное «Константин Львович» из его уст, наложенное на приторное почтение. — Давай, — пришлось протянуть руку через стол, чтобы взять ещё одну бумажку в копилку уже ненавидимых им. Ваня смотрел мягко, и у Эрнста сжималось сердце. Но рассказывать что-либо, тревожащее его сейчас, он решительно отказался. Какое-то время Ургант что-то говорил, чтобы заполнить кабинет хоть чем-то, помимо угнетающей тишины. Нёс он откровенную чепуху, и оба понимали, что он делает это только для того, чтобы оттянуть момент разговора. Им правда не нужно было обсуждать гостей, ошибки в отчётах и предложение по программе. Костя это знал, но едва ли в его силах было изменить положение. «Всё это ложь, конечно, в твоих силах изменить что угодно, — твердил внутренний голос. — Ответь себе сам на этот вопрос: почему ты это допускаешь?» Потом они уже перешли на работу, Костя говорил и смотрел, Ваня говорил и прятал взгляд. Они оба кипели, перемещаясь от одного стола к другому, Эрнст курил одну за другой, а Ваня тайком провожал взглядом сигарету — пачка, пальцы, губы, вдох. Всё переворачивалось и скручивалось, всё, что внутри. Ещё чуть-чуть и будет маленький большой взрыв. Костя сделал вид, что не заметил эти взгляды. Они обсуждали, перекладывали бумаги, писали в них что-то, а ещё пару раз соприкоснулись пальцами. Урганту отчаянно хотелось ещё, но он пихал поглубже это внезапное желание. Эрнсту отчаянно хотелось ещё, и он себе в этом не отказывал. Задеть случайно — дело несложное. Гораздо труднее — отдавать себе в этом отчёт и мысленно себя корить. Костя привык перекладывать чувство вины на других людей, но сейчас хотелось материть себя с ног до головы. Потом Косте нужно было взять документы в приёмной, когда у него зазвонил телефон. И Ургант, взяв его, хотел было отнести его начальнику, но они столкнулись в дверном проёме. Едва не потеряв равновесие, Эрнст схватил Ваню, всё ещё державшего в руке телефон, за талию. — Константин Львович, что вы делаете? — спросил Ваня, оказавшись нос к носу с мужчиной. Дыхание почему-то сбилось, а рука с телефоном безвольно опустилась вниз. Смотреть в глаза напротив было почти пыткой. Голос разума вопил, но сердце давало всему телу импульс — так, что хотелось сбежать и громко кричать. Тик-так, тик-так. Кажется, у Кости в кабинете нет часов. Значит, это пульс. — Не даю тебе упасть, — ответил Константин Львович, мысленно пытаясь предположить, за какие такие грехи ему под конец жизни такое чудо привалило. Нет, конечно, грехи у него были — большинство из них лежат в папочке в архиве Кремля, но всё же… Это больно — смотреть на губы, которые***
Вечером, при разговоре с женой Костя опускал глаза и нервно вздыхал. Никогда не изменявший супруге семьянин… и вдруг — такое. Да ещё и с мужчиной. С коллегой, бывшим недолюбовником. Софья поверила, что у них ничего не было (и нет), что это фото было ошибкой. Ну или сделала вид, что поверила. Ночью Эрнст ни разу не сомкнул глаз. Отчаянно хотелось уволить Урганта. Обычно в такие моменты Костя договаривался сам с собой, мол «не за что его увольнять, он самый рейтинговый ведущий страны». В этот раз не получалось. Предательский поцелуй фантомными болями жёг губы.