Синица в небе

      Жене спалось плохо. До самого вечера Оксана дома не появлялась, набивая голову Имановой неприятными и леденящими мыслями.       Женя думала, не переборщила ли она с сестрой, но потом хмурилась, отметая эти мысли, и понимала, что поступила правильно.       Она не только Оксане отомстила, но и Пятифану за годы унижения. Она открыла ему глаза на отвратительное поведение идеальной в глазах парня Калиновой, и разрушила идеальное положение Оксаны.       Женя ни капли не жалела о содеянном, ведь ей уже надоело быть пустым местом в глазах обоих.       Серой мышью быть тоже надоело. Из-за Пятифана её никто не замечал кроме друзей, над ней насмехались, поддерживая идеальную и популярную пару школы.       Пришло её время выходить из тени и ставить их на место, показывая, что пустое место тут не Женя, а они оба.       Женя спала тяжело, постоянно ворочаясь и просыпаясь каждые полчаса. Её бросало то в жар, то в холод, и она в какой-то момент просто измученно простонала, откидывая одеяло в сторону и вставая.       Она на ощупь прошла по коридору в сторону туалета, где стояла около пяти минут, бездумно пялясь на себя в зеркало, и лишь потом включила кран, поворачивая кран на полную вправо, включая холодную воду.       Плеснув на себя немного ледяной воды, девушка закрыла глаза, опираясь руками о раковину, и несколько раз глубоко вздохнула и выдохнула.       Выключив в ванной комнате свет, Женя собралась идти в свою комнату, но путь ей преградила изящная тёмная фигура, в которой Женя узнала Оксану.       Калинова стояла, совершенно не шевелясь, и лишь присмотревшись, можно было заметить то, как она слегка покачивалась из стороны в сторону.       Издалека от неё несло алкоголем, и Женя неосознанно съёжилась, когда в голове пронеслись старые воспоминания пьяной матери, пошатывающейся и лезущей к очередному мужику.       Иманова бы забила на странность двоюродной сестры, но что-то в ней ужасало девушку и заставляло стоять на месте, замерев, словно испуганный зверёк.       И тут половицы скрипнули, когда Оксана двинулась в сторону Жени.       Тут подсознание забило тревогу, оглашая девушку, а адреналин забурлил в крови.       Она тут же побежала, слыша, что Оксана бежит следом. Далеко убежать не вышло, и Женя падает на пол, когда на неё со всей силы наваливается Калинова, прижимая своим весом к полу.       Не дав возможности поинтересоваться, что за хуета, собственно, происходит, Оксана сжала руки вокруг шеи Жени, душа девушку.       Та вцепилась ногтями в запястья сестры, пытаясь отцепить её от себя, чувствуя, как воздух покидает её, дышать становится тяжело, а из горла выходит только хрип и попытки выкрикнуть имя тёти.       Но шум создала Оксана сама, выкрикивая гневные фразы пьяным голосом.       — Ты всё испортила, дура! — кричала та, крепче сжимая горло Жени. — Ненавижу тебя, когда же ты сдохнешь наконец?! Ты всё мне испортила!       И ещё множество гневных выкриков о том, насколько Иманова испортила ей жизнь.       В глазах начало темнеть, воздух стремительно покидал девушку, а звуки заглушались, по щекам текли слёзы.       Но в какой-то момент всё просто прекратилось, и вес с её тела исчез, как и хватка на шее.       Почувствовав свободу и облегчение от пропажи рук на её горле, Женя закашлялась, хватаясь ладонями за пострадавшую шею, и скручиваясь в калачик на полу.       Кроме сильной боли она уже ничего не чувствовала. Страх, непонимание и гнев ушли на второй план, уступив всепоглощающей пустоте.       Ледяную волну в теле Имановой подняла мысль о том, что из-за открывшейся правды о идеальном образе сестры, та готова была её убить.       Всё-таки, сознание ускользнуло от Жени, и та провалилась в спасительную пустоту, где нет места чувствам и боли.

***

      Когда наконец удалось продрать глаза, первое, что увидела Женя — потолок собственной спальни, усыпанный трещинами и где-то грязный.       Она бы и обрадовалась тому, что находится у себя, а не в больнице, но произошедший случай высосал из неё все моральные силы на что-либо, кроме простого существования.       Вздохнув пару раз, Иманова попыталась сесть, но из-за ломоты в теле сделать это казалось нереальной задачей, буквально самой сложной.       Как только удалось хоть немного присесть, Женя аккуратно положила руки на собственную шею, и нащупала там то, что кожа набухла и сильно болит.       Стиснув зубы, девушка едва слышно проскулила, будто побритая собака, хотя ощущала она себя именно так.       Она не знала, что Оксана настолько жестока, что была готова убить свою собственную сестру за то, что та впервые за несколько лет решила дать обидчице отпор.       Женя прикрыла глаза, силясь не заплакать от обиды, и тяжело вздыхала раз в пару минут, пока наконец дверь в комнату не открылась.       В проходе показалась бледная и измученная Вера, будто постаревшая лет на десять. Увидев племянницу в сознании, та устало улыбнулась, растягивая губы.       — Как ты, милая? — ласково, но тихо спрашивает Вера.       — Больно, — она не узнала свой собственный голос.       Её некогда звонкий и достаточно громкий в нужное время голос сейчас был очень хриплым и тихим, горло ужасно раздирало из-за малейшей попытки что-либо сказать.       В последний раз такую боль при попытке что-либо сказать Женя испытывала, когда сбежала из дома.       Тогда пьющая мамаша привела в их дом непонятных мужиков, кстати, не в первый раз, но те попытались зайти к ней в комнату.       Слава всем богам, что замок был хорошим и выдержал попытки толстых мужланов открыть несчастную дверь.       Лишь после девушка сбежала из окна, едва не сломав ногу, так как жила на втором этаже.       После этого она попала под дождь, но на утро зайти домой не смогла потому, что забыла ключи, а мать пьяная валялась в отключке.       Имановой тогда пришлось карабкаться по стене, опираясь на трубы и карниз соседей снизу.       Пару раз упав, ей всё-таки удалось забраться к себе, после чего она отключилась и проспала несколько суток, сильно заболев.       Отмахнувшись от неприятного воспоминания, девушка вновь фокусирует взгляд на тёте.       — А…где? — она не смогла вымолвить фразу до конца, но тётя и так её поняла.       — Я вовремя её заметила, а Тихонов был как раз рядом, — говорит Вера, виновато теребя края своего домашнего платья. — Оксану я отправила на перевоспитание к дедушке в Зеленоград.       Иманова была наслышана о злом нраве дедушки Оксаны. Дед Николай не являлся родственником Жене, так как являлся отцом мужа Веры.       Но всё же, иметь с Николаем дела она не хотела. Но не стала жалеть сестру, лишь фыркнула.       — Прости меня, дорогая, — замялась женщина. — Ромка тоже на шум прибежал, всё про поведение Оксанки рассказал…       Внутри всё похолодело. Неужели Пятифан вот так запросто выдал секрет Жени её тёте? Или рассказал только причину поведения Оксаны?       — Он рассказал, что ты узнала и рассказала ему о наркотиках и любовных похождениях Оксаны, — поясняет Вера. — Оксаночка приняла наркотики и алкоголь, вот и вышла из себя. Ты уж прости меня, что не доглядела…       Женя видит, как плохо родственнице, но совершенно не может подобрать нужных слов, чтобы утешить, да и не уверена она в том, что сможет хоть что-то произнести.       Вера ломается на глазах. Она всего лишь мать, родившая неудачно воспитанную Оксану.       Каким бы гнилым человеком не была Оксана, Вера её любила, потому что она мать.       Простить её она не могла, но она любила и желала дочери счастья, а потому отправила к строгому деду на перевоспитание.       На короткий миг, Иманова даже пожалела, что вот так выложила всё Пятифану, что это вылилось вот в такую ситуацию, выхода из которой, казалось, не было.       Женя совершенно не знала, что сделать, что и как сказать, каким образом подбодрить тётю, когда ей самой нужна была помощь.       — Извини, — шепчет Вера, вытирая ладонью беззвучные слёзы с щёк. — Мать твоя обо всём узнала и приехала.       Сердце пропустило удар и забилось с новой силой, но то была не радость от скорой встречи с родительницей, а глухой ужас и страх, и даже отвращение.       Женя не была готова встретиться с матерью после того, как та приехала к ней на семнадцатилетие, устроила дома у Веры попойку и испортила день рождения дочери.       Она как сейчас помнит то, с каким нескрываемым отвращением смотрела на друзей матери, сидящих с ними за общим столом.       Оксане повезло, она вовремя ушла на ночёвку к друзьям, но имениннице уйти не удалось, ведь её за руку ласково взяла Вера и попросила уделить гостям хоть немного внимания.       Тяжело вздохнув и поправив складки своего платья, девушка села за стол, сложив руки на коленки.       К еде она так и не притронулась, с отвращением морща нос от противного запаха алкоголя.       Какой-то толстый дядя Миша, сидящий рядом с Женей, и пахнущий очень неприятно, схватил девушку за руку, заставляя ту встать.       Чуть пошатываясь от алкоголя, тот положил руки на плечи Жени, прижимая ту к своему потному боку, и начал говорить тост, подняв рюмку.       — Вон какая деваха видная выросла! — неприятным голосом, чуть причмокивая, говорил пьяный Михаил, потряхивая девушку. — Сразу видно, что женихи толпами бегают, да и постарше-то тоже заглядываются, — и пьяно пошло хохочет. — Ну, с днём рождения, красавица, пусть Бог даст тебе формы хорошие, да жениха видного.       Положив руку на ягодицу Жени, тот выпивает рюмку вместе со всеми, а та едва отталкивает от себя толстую тушу неизвестного Михаила, и убегает прочь из дома, забыв кофту.       В одном платье весной холодно, особенно ночью, но ничего поделать она не могла, слишком уж сильно ей хотелось оттуда сбежать.       Она, уже не сдерживая слёз, сжимала в руках свой телефон, на котором оставалось крайне мало процентов, и набирала давно заученный номер Кати.       После этого она целую ночь проплакала у подруги, а потом закинулась сразу двумя седативными на вечеринке, запивая всё непомерным количеством алкоголя, а потом блевала в туалете заброшенного здания, в соседней кабинке которого кто-то занимался сексом.       Поморщившись, девушка отгоняет от себя воспоминания и садится чуть более ровно, меняя положение на более удобное.       — Надолго? — хрипит она, хмурясь.       Калинова мнёт края своего платья и зажёвывает нижнюю губу, исподлобья с сожалением глядя на племянницу.       — На два дня, — только и отвечает родственница. — Уже пьёт у друзей.       Тяжело вздохнув, Евгения закрывает глаза, сверху кладя свои ладони, и мычит.       — Меня дома не будет, — отвечает Иманова.       Сжав зубы, та встаёт, превозмогая боль, и находит рукой рюкзак, собирая туда необходимые вещи. Вера её не останавливает, прекрасно всё понимая.       — Она же изведётся, — шепчет Вера. — Хоть поздоровайся, Евгеш.       Рыжеволосая лишь кивает, не поворачивая головы в сторону тёти. Ей совершенно не хочется оставлять её одну наедине со своей пьяной и бушующей сестрой, но и самой рядом с ней находиться невозможно.       Надев простой спортивный костюм, Женя спускается вниз, чувствуя противный запах спирта, и заходит на кухню, где, как она и думала, сидит её мать.       Мария держала в руках бутылку водки, которую пила прямо с горла, не церемонясь, а второй рукой подпирала подбородок, пустым взглядом смотря на стол.       Мария Иманова не сразу заметила дочь, лишь спустя пару минут её бесшумного нахождения в пороге комнаты, после тихого покашливания, та всё-таки переводит взгляд на худую фигуру дочери.       — Дочка, Женечка, — пьяно тянет мать.       Она тянет левую руку к дочери, но та, так и не достав до неё, безвольно падает на поверхность стола.       Женя лишь скрещивает руки на груди, сдерживая животное рычание, выражающее недовольство и гнев.       — Меня от тебя тошнит, — холодно говорит Иманова-младшая. — Ты вообще когда-нибудь трезвеешь?       Мария пьяно вскидывает голову, которую успела уронить на руку, и скалится.       — Охуевшая девчонка, ты как с матерью разговариваешь?!       — А ты разве заслуживаешь, чтобы с тобой по-другому разговаривали, а?! — мгновенно заводится Женя. — Ты мне всю жизнь испортила и отца в могилу свела!       Едва дослушав реплику дочери, Мария кидает в неё бутылку, едва не попав. Та проскакивает мимо и разбивается, ударившись о стену.       — Ёбаная шлюха, протрезвей уже! Тебя полгорода ебало, пока ты в отключке валялась, пьянь ты подзаборная! Пойми уже, что ты не только свою жизнь губишь, но и мою!       В голосе Жени лишь гнев и глухая ненависть, и может толика отчаяния.       Когда та жила с матерью, она действительно слышала, как пьяные мужики хохотали над тем, как отключилась её мать, и потом насиловали её.       Мария работала в университете, ну или в какой-то школе, пойди разбери, и мыла там полы, зарабатывая гроши и на них же покупая алкоголь.       На коммуналку и еду едва хватало, потому им нередко отключали газ, воду и электричество, из-за чего Женя могла неделями жить у соседки.       Еду Мария покупала крайне редко, и Женя питалась практически одним лишь хлебом и тем, что оставалось от закуси после попойки матери со своими дружками.       Если бы не добрая соседка, она бы так и погибла бы от голода, но вовремя опомнилась и сбежала к тёте, которая её откормила.       Но до сих пор Женя питается крайне плохо, никак не привыкнув к тому, что нормальные люди едят в два раза бóльшую порцию, чем девушка, и не два раза в день, а три, а то и четыре.       — Пошла нахуй отсюда, тварь! — кричит мать.       — Да с радостью, заебала! — в ответ кричит Женя, показывая женщине средний палец.       Она выскакивает на улицу, громко хлопнув дверью, и с раздражением сжимает лямку рюкзака на своём плече.       Как она поняла, проспала она до самого вечера, а значит, что сейчас во всю идёт вечеринка на их любимом месте.       Она быстро находит Лёшу, у которого принимает заветный пакетик с таблетками, и бросает рюкзак где-то возле диванов, всё равно никто не украдёт.       Закинувшись сразу двумя таблетками, Женя не понимает, как оказалась на втором этаже, на своём любимом подоконнике, с бутылкой текилы в руках.       Она делала глотки раз в пару минут, параллельно с этим затягиваясь уже карамельными сигаретами, вместо вишнёвых.       Она чувствует всем своим естеством, как с каждым продолжительным вдохом табачного дыма, да и простого воздуха тоже, что-то внутри неё, где-то в самом укромном уголке сердца, с хрустом ломается.       Жизнь явно проверяет девушку на прочность, подкидываю с каждым разом всё более трудные задачи, с которыми, как она раньше думала, Женя справилась бы легко, пережив всё то дерьмо.       Но с каждым разом она ломается всё больше, а шансов собрать себя заново по осколкам становится всё меньше, и она боится, что совсем скоро сломается окончательно, не оставив после себя ничегошеньки.       Кичившись раньше своей стойкостью, сейчас девушка готова сломаться окончательно, сдавшись наконец.       Её покой вдруг нарушается, когда рядом с Женей садится, о чудо, Пятифан, держа в руках на манер девушки бутылку виски.       Он пил, как и Женя, прямо с горла, лишь изредка кидая на неё свой любопытный взгляд серых холодных глаз, но такой пустой, словно в нём тоже что-то надломилось.       Во взгляде Ромы не было привычного нахальства, злого веселья, насмешки или же издевательства. В нём даже холода не было, лишь пустота, идентичная Жениной пустоте во взгляде.       Любой другой бы не заметил, но Иманова пережила столько всего, чтобы лишь раз взглянув на парня, понять, что тот чувствует.       — Ну и как оно? — хрипло спрашивает Женя, всё ещё не глядя на парня, и усмехается.       Парень непонятливо вскидывает одну бровь в немом вопросе, прекрасно понимая, что Женя боковым зрением это увидела.       — Как тебе ощущения от предательства? — со странной ухмылкой спрашивает Иманова, вновь затянувшись.       Взгляд Ромы, которым тот наградил девушку, способен был резать без ножа, но ей не привыкать к подобному.       — Как тебе эти ощущения? — снова говорит девушка, в этот раз поворачивая корпус к парню.       Тот молчит, гневно сжимая челюсти, и смотрит исподлобья на весёлую девушку.       — Неприятно, — цедит тот, спустя время. Но тут же смягчается. — Я хотел извиниться за годы унижения. Только сейчас понял, что вёл себя как свинья. И спасибо, что глаза на Оксану открыла.       Иманова округляет глаза, с удивлением глядя на Рому, но потом неожиданно громко смеётся, вызывая странную волну чувств в груди Пятифана.       — Ты думаешь, я это ради тебя сделала? — весёлым голосом спрашивает девушка. — Думаешь, мне нужны твои вшивые извинения?       Рома молчал, пытаясь понять, чего же тогда добивалась Женя, пока та продолжала смеяться.       — У меня и так жизнь дерьмовая была, а ты мне её ещё больше подпортил своими ежедневными издёвками на протяжении трёх лет! Очень больно было и неприятно, знаешь ли…       Постепенно, всё веселье куда-то испарилось, и даже седативные не помогали обратно вернуть весёлый настрой.       — А не пойти бы тебе нахуй, Пятифан? — спокойно, но с нотками злости спрашивает девушка. — Ты мне всю жизнь испортил, и я нашла лишь удачный момент отомстить и испортить вам обоим жизни. Всё ждала случая, когда смогу ужалить тебя по-больнее.       Жуткий оскал и усмешка налегли на её лицо, а в груди пустота лишь увеличивалась, и даже на секунду промелькнувшая жалость к Роме испарилась под ощущением удовольствия от своей выходки.       — Я тебя понял, — хрипло спрашивает Рома, наконец словно увидев все внутренности собеседницы.       Словно он наконец понял, какую боль все эти годы причинял девушке, словно увидел её настоящую, разбитую и несчастную маленькую девочку, кричащую внутри себя.       И понял, насколько сильно ужасно вёл себя, ведь клялся никогда не причинять девушкам боль, и даже не драться в их присутствии.       Но сам того не замечая, причинял боль той единственной девушке, что все эти годы так сильно притягивала к себе.       Как он чертовски ужасен.       Рома обязательно найдёт способ всё исправить. Он лишь сейчас осознал, что все эти годы обижал Женю лишь потому, что та была единственной, отказавшей Роме.       Всё это время его с большой силой тянуло к Жене, но видя её непокорность, нежелание подчиняться и прогибаться под Пятифана, в нём просыпалась злость и обида на девушку, выливаясь в яд.       А со временем он уже делал это автоматически, причиняя боль неосторожными репликами каждый божий день, хоть Женя и делала вид, что ей всё равно.       Он наконец увидел, насколько сильно сломал девушку, покорившую его сердце.