Белое пятнышко

Соул Ворджо. Вулл. Прошло восемнадцать лет. Теперь почти ничто не напоминает о том, что здесь был поселок. Разрушенные и сожженные дома практически исчезли под напором разросшихся одичавших фруктовых деревьев и кустов, как и дорога, проходившая раньше через поселок. Я с трудом узнал то место, где погиб первый кисс, остановив там Мрака. Дани ехал следом на Ласке, приведенной из имения специально для него, когда же я остановился и спешился, кисс встал рядом со мной. - Я почти ничего не узнаю. Словно это не то место. - То, - коротко ответил я и пошел вперед, ведя коня в поводу. – Вот тут я стоял вместе со своими воинами, не давая сбежать выскакивающим из домов киссам. - Скольких ты сам?.. - Троих. Одним из них был тот самый кисс, что обманул меня, нажившись за счет денег армии. Он подсунул нам старых лошадей, непригодных к службе. Я хотел наказать его, но слава и гордыня вскружив голову, затмили мой разум. В то время я считал себя великим и непогрешимым, а свои решения – единственно правильными. Виноваты были трое, а наказание получили все, в том числе и я. Выслушав меня, Дани тронул кобылу и поехал по едва видимой дороге, обильно заросшей травой и кустарником. Проехав почти до конца поселка, он развернул Ласку и двинулся назад, иногда останавливаясь и внимательно вглядываясь в то, что когда-то было домами. Вернувшись, он спешился, отдал мне поводья кобылы и снова пошел по дороге, чтобы вновь вернуться ко мне. - Что?.. – я хотел спросить, что он ищет, но умолк, когда увидел слезы, текущие по его лицу. Дани не всхлипывал и никак не выражал свое горе, слезы просто текли по его щекам, крупными каплями падая на траву. - Я не могу найти свой дом, - тихо признался он, и я не выдержал. Шагнул к киссу, обнял его, крепко прижав к своей груди, и тут его прорвало. Он кричал, плакал, бил меня кулаками, куда мог достать, а я просто стоял, прижимая его к себе, и гладил по спине и голове, ощущая мягкость его волос под пальцами, пока он не затих, вцепившись когтями в мой камзол. Когда истерика прошла, я показал место за поселком, ставшее могилой для всех погибших здесь киссов, а затем увез молчаливого и бледного Дани прочь из этого места. Мне и самому было плохо здесь, что уж говорить о том, у кого на глазах поселок был разрушен. Как же мне хотелось обнять его, прижать к себе, но когда я подсаживал кисса на лошадь, он отшатнулся, вскинув от меня серо-зеленые глаза, в которых замер испуг, и я отступил, чтобы не пугать его еще больше. Я понимал, что сейчас он во власти воспоминаний, но от этого не становилось менее больно. На ночь мы остановились в небольшой деревне, где не было ни трактира, ни гостиного дома, но я заплатил за постой хозяйке небольшого домика, приютившегося на окраине поселка, и она выделила нам для ночлега небольшую комнату с двумя кроватями и сытным ужином. Вот только Дани ничего не ел, да и мне кусок в глотку не лез от волнения. Если бы не военная выучка питаться, когда есть еда и спать, когда есть время на сон, я бы тоже размазывал кашу по тарелке, как это делает он. - Дани, сердце мое, съешь хоть что-нибудь. В ответ я получил только вялое отрицательное движение головы. Глаза все такие же пустые смотрели в никуда. Я чувствовал, что если не разговорю его сейчас, не заставлю выплеснуть то, что его беспокоит, то он отдалится настолько, что вернуть его я уже не смогу. - Расскажи мне, что тебя беспокоит. И снова молчаливое нет. Лучше бы он кричал или ругался, чем видеть его вот таким безучастным, словно неживым. И вдруг… - Соул, я должен отдать его тебе, - кисс расстегивает ворот куртки, несколько минут возится с чем-то, а потом протягивает мне извлеченное из-под одежды ожерелье. - Это «Глаз волка», - удивлению моему не было предела. - Откуда оно у тебя? - Это было в той книге, заказ на которую получила гильдия. Я почти случайно заметил несоответствие двух частей обложки, так что ожерелье осталось у меня, а заказчику отдали пустую книгу. Сердишься? Он вскидывает на меня взгляд полный настороженного ожидания. Глупый кисс, как я могу сердиться на него? - Конечно – нет, - беру ожерелье, поднимаюсь из-за стола и, обойдя Дани, надеваю его на шею киссу. – Это ожерелье было утеряно, вернее считалось утерянным, еще до рождения моего отца. Золото и бриллианты – это, конечно, хорошо, но особая его ценность всегда заключалась в том, что его надевал в день бракосочетания супруг, или супруга, старшего Ворджо в роду и снимал только для того, чтобы отдать его в руки наследника, нашедшего свою пару. Теперь мы никогда не узнаем, по какой причине ожерелье оказалось спрятано в книге, но я хочу, чтобы оно осталось у тебя. - Я вор. Я зарабатываю на жизнь тем, что краду ценности у других. А раньше я был шлюхой, и раздвигал ноги для всякого, у кого в кармане найдется мелкая серебряная монета. В его голосе столько вызова. Неужели он думает, что отпугнет меня этим? О, нет, мой хороший. Я не только слышу твой голос – я вижу твои глаза, а в них страх и боль, за которые я не могу простить СЕБЯ. Становлюсь перед ним на колени и ловлю его растерянный взгляд. В нем еще видны отголоски боли, но я сделаю все, чтобы они исчезли из этих прекрасных серо-зеленых глаз. - Я отставной генерал с дурным характером. А раньше был воином, с замаранной кровью душой и пьяницей, невидящим ничего, кроме дна винного кувшина. - И что нам теперь делать? - Жить. Просто жить дальше. Вот чем бы тебе хотелось заниматься? - А если скажу воровать? – из глаз моего кисса начала медленно исчезать боль и неуверенность, чему я несказанно рад. - Тогда я буду воровать вместе с тобой. И это правда. Я не шучу, а вот мой рыжий кисс с белым пятнышком воспринял мои слова как шутку. Зря. Я совершенно серьезен. - Тебе нельзя, ты неуклюжий. - Тогда я буду сторожить тебя, пока ты будешь воровать и отвлекать патруль, чтобы ты мог сбежать с добычей. Видимо представив себе нарисованную мной картину, Дани тихо фыркнул, пытаясь скрыть слабую улыбку. Надеюсь, однажды я увижу настоящую улыбку моего Белого пятнышка и услышу его смех. Кто-то когда-то сказал, что надежда – это глупое чувство. Он был не прав. Надежда – это мудрое и прекрасное чувство, помогающее жить. - Да уж, хорошая из нас вышла бы парочка грабителей, - с этими словами Дани дотронулся пальцами до моей щеки и тут же испугался, попытавшись отнять руку, но я не пустил, а накрыл своей ладонью и прижал его пальчики сначала к губам, а потом и к щеке, чувствуя какие они холодные. - Мне все равно – грабители или бездомные бродяги, только не прогоняй меня. Дани слегка покраснел и отвел на мгновение взгляд, чтобы тут же вновь встретиться со мной глазами, в которых горела решимость идти до конца. - Вообще-то я мечтал разводить лошадей, как отец. - В таком случае у нас есть прекрасное имение и отличная пара, с которой мы и начнем новую жизнь. Весной у Ласки будет жеребенок от Мрака. Если только ты захочешь… - Понимаешь, Соул… - Понимаю, потому и не тороплю. Я прошу только об одном: позволь мне находиться рядом с тобой. А если ты поймешь, что не можешь быть со мной, что… - голос мой сорвался, - тогда я отпущу тебя. Клянусь. Дани. Кисс. Слушаю его, и сердце бьется в груди, словно пойманная птичка. Его ладони касаются моих пальцев, согревая, и я впервые за этот день чувствую, как холод и боль отступают. Когда я не узнал свой родной дом, в котором прожил одиннадцать лет, во мне что-то словно сломалось. Остатки стен, остатки заборов и провалившиеся крыши. Я знал, что он где-то тут, но не узнавал, а перед глазами все стоял тот страшный день, когда я перестал быть ребенком. Мне стыдно за ту истерику, что я устроил Соулу, но он помог мне пережить этот момент, не отталкивая и не отпуская, вот только в душе поселился такой холод, словно я медленно превращался в кусок льда. Помню, как вулл водил меня на братскую могилу киссов, погибших здесь, но ничего кроме разрастающегося холода так и не почувствовал. Когда же он хотел подсадить меня в седло и прикоснулся к спине ладонями, я отшатнулся, чувствуя, что еще немного и разрыдаюсь еще раз, настолько больно мне было от того мимолетного прикосновения тепла, что нес в себе этот вулл. Даже сев в седло, и сжав поводья, я продолжал ощущать на спине горячий след от его рук. Сколько мы ехали – не знаю, я полностью погрузился в себя и свои переживания, позволив Ласке самой выбирать дорогу, следуя за жеребцом вулла. В себя меня привел голос Соула, договаривающийся с беррой о ночлеге. Только тогда я с удивлением понял, что как-то пережил этот день. Комната, две кровати, ужин. Все так по домашнему, по-семейному, но все такое чужое, а мне так хотелось иметь в этой жизни что-то свое, так что когда Соул начал расспрашивать о том, чего бы мне хотелось в жизни, я немного растерялся поначалу, а затем сказал, что хочу выращивать лошадей, как отец. Каково же было мое удивление, когда вулл предложил начать с его лошадей: - Весной у Ласки будет жеребенок от Мрака. Если только ты захочешь… Захочу ли я? То, что он предлагает… это щедро. Слишком щедро. Но между нами все еще стояла смерть моих родных, пусть и не так ярко, после посещения разрушенного поселка, но все же… я просто не мог принять такой щедрый дар, не отплатив сторицей, но платить собой… - Понимаешь, Соул… Как объяснить ему, что я пока не готов к чему-то большему, как сказать?.. Но вулл понял, что у меня на душе без всяких слов. Какое облегчение было услышать из его уст: - Понимаю, потому и не тороплю. А еще Соул поклялся, что если я пойму, что не смогу жить с ним, то он отпустит меня, только в глазах его при этом стояла такая боль, что я даже задохнулся. - Кажется, мы только и можем, что причинять друг другу боль. Ты уверен, что мы пара? Может, ты ошибся или не так понял Божественное откровение? - Все я правильно понял. Я чувствую, что ты моя вторая половинка, а насчет боли… я готов терпеть ее в любых количествах, только бы ты был рядом. Не знаю отчего, но эти слова показались мне какими-то надуманными и Демоны дернули меня за язык: - А если я захочу отрезать тебе хвост? В глазах Соула что-то на миг дрогнуло, а затем он решительно поднялся, извлек из сапога боевой нож и сунул его мне в руку, поворачиваясь спиной. Его серый хвост едва заметно подрагивал, но ни единой попытки отстраниться или отговорить меня вулл не сделал. Он просто стоял и ждал моего решения. Столько, сколько в тот день, я никогда не плакал. Нож выскользнул из моих пальцев, падая на пол с глухим дзень, и тут же руки обвивают вулла, сцепляясь в замок под грудью. Прижимаюсь к его спине, утыкаюсь лицом между лопатками, и усиленно мочу его камзол слезами, невнятно прося прощения. Он не отвечает, оборачивается, с трудом разорвав мои объятья, и губы его прижимаются к моим, нежа и лаская, даря надежду на то, что все у нас будет хорошо. И я ответил на его поцелуй, принимая все, что он хотел мне дать и отдавая себя.