***
— Ма-мари… Нам ну-ужно поговорить… Разговор будет строгим и неприятным для тебя, поэтому прошу, отнесись к этому со всей серьёзностью и пониманием, на которые ты способна… — осторожно взяв ручку девушки, волнуясь и запинаясь, проговорил дрожащим голосом Лайсерг. Итальянка заметно помрачнела и опустила свою светловолосую головку. Она ждала этого разговора и понимала, что он неизбежен. — Ты… бросаешь меня, да?.. — с замиранием сердца тихо проговорила девушка. Лайсерг оторопел. Мари… его милая нежная Мари… такая наивная и такая слабая маленькая испуганная девочка… Глупая, глупая девочка… — Эй, чудушко, ты чего такое говоришь?.. Ну куда, куда я отпущу тебя?.. Я… я же… нет, солнышко, что же ты такое говоришь?.. Никогда, никогда больше не думай о таком бреде. Подобные мысли из-за того обмудка, да?.. Забудь всё, что он тебе наплёл обо мне. Никогда больше я от тебя не откажусь, солнце моё, никогда, веришь?.. Я… Я никогда не испытывал подобных чувств ни к кому… Мари, я… кажется, я люблю тебя… Когда мы окончим колледж, и я поступлю в морской университет, чтобы получить образование штурмана, я задам тебе один вопрос, который навеки изменит нашу жизнь, и тогда мы сможем навсегда забыть о всяких ублюдках, обещаю тебе… Но прежде я заставлю его ответить за то, что он посмел сделать с тобой… Я обещаю тебе, Мари, любовь моя, я уничтожу эту мразь, только без тебя мне не справиться. Ты поможешь мне, солнышко?.. — проговорил Лайсерг, смотря прямо в зелёные глаза девушки. Он видел каждую прожилку радужки, утопая в расширенных от волнения, затягивающих не хуже Чёрной Дыры, дрожащих зрачках и нервно мял холодные руки итальянки. — Мари не хочет, чтобы… чтобы Лайсерг мстил Борису… Мари хочет просто обо всём уже забыть… Мари просит Лайсерга не лезть к Борису… Пожалуйста, не нужно… Пожалуйста, Лайсерг, умоляю тебя… это того не стоит… — тихо ответила девушка, опустив голову и не смея поднять глаза на молодого человека. — Мари, солнышко, я тебя не понимаю. О…о чём ты вообще?.. Неужели ты готова простить этого ублюдка?.. Готова простить ему то… — англичанин осёкся, бросив грустный взгляд на Мари, но всё же продолжил, — …сама знаешь что?.. — шокировано-непонимающе выдохнул Лайсерг. — Мари… Мари не знает… Мари кажется… кажется, что у Бориса проблемы… Мари хочет ему помочь… — тихонько отозвалась девушка. Лайсерг не сразу понял, что только что ему сказала итальянка. — Что?.. Мари, я не понимаю, о чём ты говоришь… Пожалуйста, только не включай сейчас всепрощающего Йо-сана! — простонал Лайсерг. — Когда… когда Борис был груб с Мари, ей показалось, что… что Борис нездоров… — испуганно проронила итальянка, напряжённо ожидая реакции Дитела. — Что значит нездоров? Мне плевать на этого ублюдка, пусть у него будет температура сорок градусов, я только порадуюсь! Мари, я никогда не прощу его за то, что он сделал… — мрачно и отстранённо, наклонив голову, проронил Лайсерг безэмоционально. — Нет, не так… Нездоров по-другому… Нездоров, как Мари… — тихонько проронила девушка. — Нездоров, как Мари?.. У нас в колледже в медицинских документах есть данные о психическом состоянии студентов, но здоровьем Бориса я никогда не интересовался… Хорошо, солнышко, я посмотрю, может, ты и права, и у этого психа есть что-то, но, говорю сразу, будь у него хоть пятьсот справок, что он ненормальный, который сбежал из психушки, это его не оправдает. Я никогда его не прощу, запомни, Мари, — непреклонно ответил англичанин, — ты поняла меня, солнышко?.. Девушка мрачно кивнула без тени улыбки. — Солнышко… Я чем-то расстроил Мари?.. Я тебя очень люблю и хочу защитить, понимаешь?.. Я не смогу простить Бориса, потому что ты мне дорога, как никто… Я тебя люблю. Слышишь, солнце?.. Иди ко мне… Я хочу тебя обнять. Обещаю, осторожно, — с этими словами молодой человек мягко обнял девушку, которая сама послушно потянулась к нему. — Солнышко, прошу тебя, не нужно больше думать об этом уроде. Меня это тревожит… Договорились? — прошептал Дител, мягко и осторожно обхватив худенькое бледное личико девушки своими тёплыми ладонями и смотря ей прямо в глаза протяжным и ласковым взглядом. Мари неуверенно кивнула. Англичанин легко улыбнулся и мягко поцеловал Фауну в носик, который та сразу так мило сморщила. — Марион умничка, — похвалил парень. Фауна лишь опустила глаза и неуверенно улыбнулась. Было кое-что, что девушка утаила от парня…***
День изнасилования. Женский туалет Токийского морского колледжа.
Мари было больно. Очень. Больно и обидно. Невыразимая обида и какой-то панический необъяснимый страх рвали девушку изнутри. Внизу всё горело адским пламенем от боли, синяки на запястьях и по всему телу, оставленные Борисом в качестве напоминания об этом времени, которое они провели вместе, отзывались болезненным стоном при любом её движении. Холодный жёсткий кафель, на котором беспомощно раскинулась Фауна, тоже не отличался милосердием к несчастной итальянке. Девушка чувствовала, как стянули кожу застывшие на её щёчках, солёные слёзы. Всё… закончилось?.. В истерзанном этой нечеловеческой жестокостью сознании выжила лишь одна мысль, — мысль о том, что девушка хотела бы умереть. Не осталось ни сил, ни причин, ни желания для жизни дальше. Не осталось ни-че-го. Всё тело ломило и болело. Лайсергу она после произошедшего точно не нужна, а значит, не нужна никому?.. Только Борис почему-то не спешил уходить и продолжал преспокойно и безмятежно, словно вековая застывшая горгулья, восседать на тощих бёдрах итальянки, приковывая её к жёсткому кафелю всем своим весом. — Ты… не собираешься возвращаться на пару?.. — тихие слова Фауны гулким эхом прокатились по уборной, мягко отражаясь от стен, от пола и сантехники и многократно увеличиваясь в громкости. — Хех… мило, что ты всё-таки спросила… Вообще-то, дорогая Мари-тян, я хотел поговорить с тобой… — усмехнулся румын. — А нельзя было с этого начать и не… не делать… ну… всего остального?.. — беспомощно-бессильно выдохнула девушка, устало прикрывая глаза, чтобы не видеть Бориса перед собой. — Мискузи, нон — с едва уловимой грустью в голосе тихо и лаконично ответил Цепеш. — Ну, говори, раз хотел… — скучающе-устало выдохнула измученная девушка, пошевелив бёдрами в попытках найти более удобное для себя положение на полу. — О, это Ваше вечное скучающее равнодушие! Я в восхищении, Марион-сан! Эта скука, скука, скука-скука-скука, Ваша постоянная спутница и сестра! Именно это в Вас привлекло моё внимание, едва Брон ввёл Вас в аудиторию! Вы… вы, Марион-сан, так ясно отличаетесь от других девушек… Такая поэтичная и живописная воплощённая меланхолия! Поистине, Вы совершенны, и я отныне и навек пленён Вами! Ну же, прошу, назовите меня скучным или надоедливым петухом! Прошу, меня это так восхищает! Да, Ваше холодное равнодушие имеет такой тонкий едкий аромат!.. Я поистине восхищён Вами, Марион-сан! — восторженно и как-то пугающе-одержимо воскликнул Борис так, что Фауна усомнилась в его вменяемости. А румын тем временем не замолкал ни на секунду, -… но Вы изволили предпочесть мне этого умника пай-мальчика… Вы изволили разбить мне сердце, Марион-сан. Но я смог унять свою печаль… Теперь я Ваш друг. Друг, которому Вы можете доверить любую грусть и тревогу, единственный человек, который всегда будет рядом, как тогда, когда мы с Вами готовили реферат… Ах, помните те прекрасные вечера?.. А как Вы нашли «слёзы Магдалины»?.. Признаюсь, сам я его не пробовал… Поэтому смею надеяться, что теперь Вы засыпаете лучше… Но… что с Вами, Марион-сан?.. Неужели я Вас чем-то расстроил?.. Почему Вы так изменились в лице?.. — Борис… был влюблён в Мари?.. — растерянно переспросила девушка, бросая на парня недоумённо-неверящий взгляд. Теперь она начала, наконец, понимать, те печальные взгляды, которые исподтишка нет-нет, да бросал взрослый одногруппник; понимать, почему румын постоянно крутился рядом; поняла даже те неистовые отчаяние и грубость, с которыми Борис был с ней. Осознав и прочувствовав на себе всю ту раздирающую на части невыразимую болезненную печаль человека, который всегда был рядом и которого она никогда не жаловала своей нежностью, Мари опечалилась. А ведь Борис за время их учебных занятий, действительно, стал ей другом, которому итальянка доверяла свои переживания по поводу Лайсерга и не только… Как же, должно быть, больно она делала влюблённому Борису своими словами! Но он каждый раз находил в себе силы сочувствовать ей и при этом не ненавидеть своего соперника. Может, Лайсерг и был с ней нежнее и ласковее, но Борис не ограничивал её свободу, не требовал ничего, и не упрекал ни в чём, не показывая свои ревностные страдания до этого… — Борис… Спасибо… Мари очень жаль… Мари не думала, что… Прости Мари… — тихонько проронила девушка. — Мы ещё не закончили, дорогая Марион-сан… Советую расслабиться… Я тут подумал, что как-то несправедливо выходит, что ты с этим зелёным подонком, а не со мной, и у меня к тебе есть всего один вопрос… — лицо Бориса исказила гримаса безумия, от которой Мари невольно ужаснулась. Сейчас девушка не могла представить, что румын намерен делать с ней дальше. Борис вжал тело несчастной девушки в холодный жёсткий кафель на полу с такой неистовой силой, что костлявые лопатки, упёршиеся в неумолимо твёрдую плитку, отозвались болезненным стоном, равно как и тонкие изящные запястья, за которые молодой человек держал итальянку, чтобы она не не брыкалась и не пыталась вырваться. — Мари-тян, мне до чёртиков интересно, ты уже успела раздвинуть ноги перед этим задротом?.. — хищно склонившись над несчастной жертвой, прошипел Борис. На глазах Фауны появились слёзы. Ей было больно и до безумия страшно. Итальянка чётко понимала каким-то отдалённым уголком сознания, что это не тот Борис, которого она знает. Этот Борис пугал её до паники. Девушка открыла глаза и бросила затравленно-умоляющий взгляд на взрослого жестокого румына, судорожно и задыхаясь от страха, простонав: — Борис… Отпусти меня, пр-прошу-у… — Тц… Ненавижу нытьё! Перестань ныть, Мари! Ну?! Отвечай! Уже легла под него?! — взревел Цепеш, и щёку девушки полоснула резкая вспышка боли, от которой у итальянки едва искры из глаз не посыпались. Фауна легла на живот и, спрятав лицо от обезумившего молодого человека, заплакала, стараясь сдерживать за закусанной губой любые поскуливания, которые всё равно неизбежно вырывались. Всё закончилось, лишь когда Лайсерг ворвался в туалет и застал Бориса и заплаканную Мари под ним. Англичанин поистине обезумил и кинулся к румыну. Дител принялся в неистовом забытьи наносить противнику беспорядочные удары с таким упоением, что совсем скоро белый кафель окропила не только девичья кровь. Мари ужаснулась. То был день, когда Фауна увидела бесов людей, которые постоянно были рядом. Итальянка кинулась к англичанину со слёзными мольбами остановиться ради всего святого; девушка упрашивала Дитела подумать о ней, потому что «Мари страшно…» и потому что самого Лайсерга исключат за избиение студента собственной группы. Фауна не помнила, что ещё она говорила и как в итоге удалось успокоить старосту. Помнила только, что в какое-то мгновение захотела защитить Бориса, словно это было необходимо не столько румыну, сколько ей самой… Почему-то Марион охватила уверенность, что лишь она одна способна понять чувства Цепеша.Выныривая из флешбека Мари.
И сейчас, когда Лайсерг хотел наказать одногруппника, это желание оправдать и защитить румына вернулось с новой силой.