Эхо безвременья

Мысли путались в голове. Страх, страх и страх… Все они ползли по кругу, как чёрные насекомые, они были одни и те же, и это был замкнутый круг. Голова раскалывалась. Надо было срочно что-то делать, что угодно, любой акт воли, даже самый сумасшедший, мог принести облегчение. Но не было никаких сил. Ничего не осталось. Была одна только боль, невыносимая, парализующая. Что-то внутри мешало до конца расслабиться. Так обычно бывает после множества ударов, нанесённых в голову. Пространство между затылком и виском расплывалось, краски смешивались, мир становился неясным и расплывчатым. От невыносимого желания положить голову на подушку сжималось горло, хотелось закричать, дать выход невыразимому страданию. Превозмогая судороги, мужчина оттолкнулся рукой от жёсткой поверхности пола и сел. Над головой покачивался серый квадрат потолка, скосившийся от собственной тяжести. Внизу была темнота. Оттуда дул холодный ветер и доносились приглушённые крики, которые он не узнавал – говорили по-английски, по произношению было ясно, это не в шутку. Мужчина лежал на спине, раскинув руки в стороны, словно хотел обнять холодный бетонный пол. Не оставалось ничего другого, только сидеть неподвижно и ждать, ждать в этом мертвом замкнутом мире, который, может быть, ещё несколько минут назад был просто миражом. Он дышал медленно и неглубоко, в маленьком замкнувшемся пространстве время потеряло всякий смысл, осталось только желание не поддаваться. Мрак вокруг начинал клубиться, забивался под глаза, губы. Становилось очень страшно, было трудно сосредоточиться. Мысли возвращались к одному и тому же – его камера, комната, металлическая дверь, стальные решёточки на окнах. Снова мысли возвращались – то же самое, сначала одна мысль, потом другая, третья. Боль, безысходность, отчаяние и неуверенность… Ему становилось всё труднее оставаться на плаву – где-то на границе сознания появился страх, такой сильный, какого не бывает наяву. « Никто не приходит… Никто…» Последнее, на что он успел среагировать, была внезапная лёгкость, какая бывает только во сне, за которой пришли пустота и равнодушие. Он не мог пошевелиться, ничего не видел и не понимал, совсем ничего. Просто сидеть, вцепившись в самый краешек привычной реальности, делать вид, будто живёшь. Тишина была полной, абсолютный покой, небытие. Он существовал здесь и сейчас, был абсолютным ничем, о котором ничего нельзя было сказать. И тогда, оставшись в одиночестве, он вспомнил о других, тех, кто мог слышать его мысли, хотя здесь они, кажется, были бесполезны. Как бы всплыли в памяти обрывки фраз, обрывки разговоров, напряжённый шёпот на расстоянии, враждебные взгляды, уже виденные когда-то… ••• – С этого дня ты будешь находиться под домашним арестом, – сказал голос из пустоты. – Посещения разрешены только врачам, поэтому у тебя нет шансов начать свою игру. Единственное, чего ты добьёшься – потеряешь несколько недель оплаченного отпуска. Ты согласна? – последние слова прозвучали откуда-то издалека. До них было не дотянуться, надо было пошевелить рукой, сделать какое-то усилие. Это усилие показалось странным, почти нечеловеческим. – Мне нечего возразить, от меня ничего больше не зависит. Пусть будет так. Какая разница… – подумала она равнодушно. Тогда незнакомец уже не услышал её мыслей. Только этот равнодушный тон – и очень чёткие слова, мелькающие перед ним в серебристом столбце, сразу ставшее ясным понимание, которое всплыло из глубины его души. Женщина принялась ждать, вяло, без особого интереса глядя по сторонам. Очень скоро ей надоели собственные мысли. Скучная обыденность происходящего действовала усыпляюще. Хотелось спать. Она закрыла глаза и задремала. Наверно, прошло много времени, потому что когда она их открыла, вокруг было очень светло. На стенах горели лампы дневного света. Пахло кофе и бергамотом, а ещё чем-то очень приятным и таким знакомым, отчего глаза сразу же наполнились слезами. Женщина огляделась. Картины на стенах были самого обычного вида. Никакой религиозной тематики, окна и двери были открыты, коридор был пуст. Где-то наверху монотонно тикали часы, а за окном монотонные звуки встречного ветра отражались от равнодушной поверхности стекла. Когда первые капли дождя забарабанили по подоконнику, женщина подумала о чём-то очень тревожном. Ей стало страшно – хотелось отвернуться, спрятать лицо, но она продолжала неподвижно сидеть на стуле, слишком глубоко уйдя в раздумья, боясь прервать это странное оцепенение, своё новое состояние. Её мысли были подобны полноводной реке – неясные, стремительные, безжалостные и беспощадные. Мало-помалу они набирали силу, она понимала, наконец, с чем имеет дело. « То, чем я занимаюсь, нельзя оправдать ничем – это безумие. Кто-то специально провоцирует меня. Вся эта возня вокруг смерти, наверное, просто повод. Я даже и не знаю, встречу ли его снова… » Одиночество растаяло. Оно было обманом, призрачным обманным миром, всегда готовым рассыпаться в любой момент, как карточный домик. Теперь всё зависело только от её действий, и ничего кроме них не могло иметь значения. Реальность, которая только что казалась гнетущей и страшной, теперь казалась совершенно необходимой, естественной и единственно возможной. Прежняя боль ушла, осталась только усталость. Скоро она почувствовала, что дрожит, начала согреваться, даже согрелась совсем немного. В ней ещё жила надежда, маленькая призрачная надежда – может, оно само пройдёт, когда немного остынет… Прошёл час, раздался взволнованный, тревожный телефонный звонок. Эта тревога передалась женщине, придала ей сил. Телефон снова зазвонил, казалось, сейчас послышится голос мужа, такое бывало и раньше – когда тревога бывала настоящей. Но сейчас ничего похожего не произошло. Осторожный голос спросил, удобно ли ей разговаривать, быстро извинился и попросил оставить для него несколько цифр. – Извините, я не понимаю, зачем вам это нужно, все три цифры я вам уже сообщила, кроме последней. – Это всё очень серьёзно, прошу вас, назовите, пожалуйста, свою последнюю цифру, чтобы я записал её на память. Вы ведь знаете, какие бывают случайности. Записал – сразу стёр. А если не стёр – значит, получилось случайно. Наш с вами разговор прослушивается, и это несколько осложняет ситуацию. Нам с ним не по пути. Итак, вашу последнюю цифру… ( Женщине показалось, это было сказано с намёком, понятым буквально. Хотя смысл был вполне понятен. ) – Четыре – она же и идёт последней… Длительным молчанием был нарушен покой телефонной трубки, ещё несколько минут продолжалась безмолвная дискуссия. Наконец на другом конце положили трубку. Минуту женщина сидела неподвижно, решая, следует ли отнестись к звонку серьёзно или это просто совпадение. Решила, не стоит – всё может быть очень и сильно осложнено. Выпила минеральной воды. Ещё минут десять посидела на месте, собираясь с силами. Потом поднялась и, проходя мимо зеркала, поправила волосы – обычно так поступал её возлюбленный, сопровождая все телефонные разговоры своими игривыми замечаниями, которые всегда действовали на неё успокаивающе. ••• Прошёл уже месяц с момента заточения мужчины под стражу. Он несколько раз посещал тюрьму и каждый раз с удивлением убеждался, насколько странным способом она действовала на его рассудок. Здесь были и полнейший уют и относительная чистота, была даже мебель – что неудивительно, если учесть, сколько времени было потрачено на её создание. Почти не было книг, зато встречались старые журналы и газеты, оставленные без присмотра в комнате, где содержался заключённый. Тревога, терзавшая его раньше, превратилась в вялую неуверенность, будто все возможные варианты развития событий были давно просчитаны и полностью исключались. Некоторое время он считал, например, сам себя смертником, обречённым на неминуемую гибель во цвете лет. Постепенно эта мысль как бы вытеснялась другими, более спокойными. Самое главное было – поддерживать в себе разум. Время завтрака он обычно проводил в тех же условиях, старательно игнорируя надписи на дверях, считая их единственным в своём роде аксессуаром тюремной камеры. Иногда ему удавалось сосредоточить на этом занятии всё внимание, тогда вокруг начинало происходить что-то совершенно нелепое. Например, еду приносили из разных мест сразу. Каждый раз она оказывалась по-разному – но доставлялась одна и та же. Посудой служили банки с консервами и разными вещами из тюремного обихода, так что было непонятно, какая часть порции – именно та, которую перед этим принесли в его комнату. В момент появления новой порции пищи у мужчины начинался приступ дикой тоски, граничащей с помешательством. Это состояние было настолько странным, настолько не вписывалось в скудную тюремную обстановку, столь не походило ни на что из пережитого раньше ( и тем не менее, судя по реакции, случившееся как раз было на него похоже ), что мужчина начинал всерьёз опасаться, уж не сошла ли с ума вся камера. Из развлечений у него остались только журналы – он не испытывал к ним интереса, ему не давали на них смотреть охранники. Все остальные предметы были доступны и видны из любой точки комнаты, на все надписи можно было посмотреть в любом положении. От этого как-то особенно остро возникала тоска и неясность ситуации, ощущение, которое вряд ли могло быть объяснено какой-нибудь известной ему физикой, но которое всё-таки заставляло мужчину время от времени менять положение. Душ тоже был свободным. Правда, в некоторых отделах был общим, а это, с точки зрения мужчины, было вообще непонятно. Именно туда он и шёл – иногда в одиночестве, иногда с тюремщиками. Там не происходило ровным счётом ничего. Заключённый неподвижно стоял под душем, приходя в себя после суточного одиночного заключения. Вся процедура была чрезвычайно проста – охрана подставляла ему щётку, он вытирался и получал несколько предметов одежды, сложенных на круглой табуретке рядом. Нельзя исключать и идиотов. С какой стати кому-то пришло в голову смывать соседа в душевой? Их могли обнаружить, проверить – в чём не пришлось бы убедиться никогда, потому что единственной чувствительной точкой человеческой души, единственным источником информации о состоянии узника, был он сам. Поэтому не удивительно, что такие головы нашли себе место под потолком. Впрочем, только в самом конце. Мужчина активирует кран, вода плещется, по телу разливается тепло, вот он уже начинает расслабляться, закрывает глаза и в полной мере ощущает блаженство. Такие дни – настоящая пытка. Не всегда везёт с соседями по камере – если говорить откровенно, попадаются очень неприятные люди, очень. – О, внимание привлекают эти шрамы, милый. Недаром, почему ты их приобрел? – произносит над головой чей-то голос. Такое случается примерно раз в день, обычно сразу после душа. – Вижу, какой ты, оказывается, старый ублюдок, – мужчина строго глядит на говорящего. Тот не отстаёт – сейчас он в центре внимания, все вокруг внимательно следят за его ответами. – Долго ли ты продержишься здесь один, я имею в виду – физически? Твоя камера – это ведь не камера, дорогой, правда? Это просто пустой угол, куда кидают тебя на короткий срок. – На словах то оно так, малыш, да ведь иногда… – Ну тогда давай я объясню тебе, как работает эта камера изнутри, без слов. Ограничусь только общими соображениями…