***
Гай уже сидел и ждал их, когда они вошли в закусочную Эя. Заметив их, он улыбнулся своей фирменной улыбкой и с энтузиазмом махнул им, приглашая присоединиться за столик. — Какаши, друг мой! — прогремел Гай. — Ты не пришел домой прошлой ночью. Должен ли я понимать это так, что вы с прекрасным Ирукой были охвачены пылкой юношеской страстью? — Знаешь, мне кажется, на Хоккайдо остался старик, который, возможно, тебя не расслышал, — нахмурился Какаши, от стыда пытаясь скатиться под стол. Ирука просто рассмеялся и вытянул парня обратно. — Я просто так счастлив за тебя, что не могу сдержаться! — продолжал Гай. — Я вижу, как возрождается твой юношеский дух, и это заставляет мое сердце полыхать! Какаши застонал, обхватив голову руками. Ирука начал смеяться еще громче, не в силах сдержаться. Все это было слишком нелепо. Какаши снова застонал. — Тебя только не хватало, — пробурчал он в стол. Ирука подавил смех и прижал к себе обмякшее тело Какаши. — Мне жаль, — сказал он с легким смешком. — Давай, открой личико, — неохотно Какаши сделал это, обиженно надувшись. Ирука думал, что это очаровательным. После того, как они сделали заказы, Гай снова обратил все свое внимание на Какаши. — Итак, как все прошло, друг мой? Какаши покраснел как свекла. — Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, — пролепетал он. Густые брови Гая нахмурились. — Но почему? Что такого произошло на прослушивании, что ты не хочешь этим поделиться?.. — его лицо расплылось в лукавой ухмылке. — О, ты думал, я спрашиваю о чем-то другом. Не волнуйся, мой друг! Эти подробности будут храниться в тайне до тех пор, пока я не выпытаю их у тебя дома. Какаши поперхнулся своим кофе, и Ируке пришлось спасать его резким шлепком по спине. — Да ладно тебе, Гай. Постарайся не убить моего парня, ладно? — возразил Ирука с притворной серьезностью, в то время как Гай расхохотался. Сердце Какаши гулко забилось. Парень. Это был первый раз, когда они употребили это слово. Он был в таком приподнятом настроении, что почти забыл о зеленом чудовище, до смерти дразнившем его через стол. Почти. — Тогда, за исключением более грязных подробностей, — продолжил Гай, игнорируя хмурый взгляд Какаши, — пожалуйста, расскажи нам о прослушивании, друг мой! Какаши посвятил их обоих в детали прослушивания, опустив конфронтацию с Мизуки. Он все еще не совсем понимал, что делать с этой ситуацией, и не был уверен, как вообще подойти к ее обсуждению. Он сосредоточился на танцах, которые исполнял, на том, насколько хорошо, по его мнению, у него получилось, и на том, какой, по его мнению, была реакция судейской коллегии. — В конце все казались очень довольными, но конкуренция, конечно, жесть. В любом случае, я узнаю результаты только через неделю или около того, — закончил Какаши, пожав плечами. Ирука взял его за руку и сжал ее. — Они чертовы кретины, если выберут не тебя, но я все равно буду держать пальцы скрещенными. — Прекрасный Ирука говорит правду, Какаши! На следующей неделе мы обязательно отпразднуем твой юношеский успех! Какаши старался оставаться бесстрастным, но позволил легкой улыбке тронуть уголки его губ. Может быть, надеяться было бы не так уж плохо. После завтрака Какаши попрощался (долго прощался) с Ирукой, пообещав встретиться с ним в La Corazon позже тем же вечером. Гай обнял Какаши за плечи и крепко сжал, прежде чем отпустить, когда они с Гаем развернулись в сторону метро. — Он подходит тебе, Какаши, — задумчиво произнес Гай, глядя прямо перед собой. — Да, я тоже так думаю, — согласился Какаши. — Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного. Я чувствую, что это должно меня напугать, но я совсем не чувствую страха. Наоборот, мне кажется, что я нахожусь именно там, где и должен быть. — Я рад, — ответил Гай. — После всего… ты заслужил немного счастья в своей жизни. — Я не знаю, заслуживаю ли я этого, — сказал Какаши, слегка нахмурившись, — но я не хочу, чтобы это заканчивалось. Гай просто улыбнулся, по-настоящему гордясь своим другом. Позже Какаши сидел на своей кровати с коробкой на коленях, глубоко задумавшись. Он почти благоговейно вертел в руках каждый предмет. Бритвенные лезвия, бинты, антисептический крем. Он хорошо знал их все благодаря многократному использованию в течение последних двух лет. Это были инструменты, к которым он обращался, когда чувствовал, что под его кожей бурлит так много негативных эмоций, что он просто не мог больше этого выносить. Отметины на его коже были отдушиной, освобождением. Каждый раз, когда он слышал голос Обито в своей голове, снова и снова повторяющий ему, каким никчемным, каким жалким он был, это обжигало его кожу, как яд, который нужно было вывести из крови. Он использовал инструменты из коробки, чтобы разрезать кожу и ослабить давление, но этого всегда было недостаточно. Поэтому он делал это снова. И снова. Он старался, чтобы порезы были неглубокими, чтобы не осталось шрамов, но не раз он оступался и резал слишком глубоко. В таких случаях ему хотелось видеть клеймо, оставленное на его бледной коже, каждый раз, когда он смотрелся в зеркало. Ему нужно было напоминание о том, кем он был: жалким слабаком. Он заслуживал это. Он заслуживал эту боль. В конце концов, именно его слабохарактерность привела его на дно. Он говорил себе, что должен быть в состоянии увидеть свои ошибки, запечатлевшиеся на его коже так же ясно, как шрам, уродующий его лицо. Сидя на своей кровати сейчас, он искал этот вездесущий злобный голос в глубине своей головы, но обнаружил, что он чудесным образом пропал. Вместо того чтобы слышать резкие слова Обито, его мысли перенеслись к теплу, которое он почувствовал прошлой ночью, лежа в объятиях Ируки. С Ирукой, впервые с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет, он не чувствовал себя неудачником. Вместо негативных эмоций, которые грозили утопить его, воцарились мир и спокойствие. Ирука был подобен бальзаму, который успокоил его бедное, израненное сердце, забрав столько лет боли и заменив ее доверием, пониманием и, как ни удивительно, любовью. Ему больше не нужна эта коробка. Ему больше не нужно резать кожу, чтобы попытаться избавиться от боли. Ирука забрал всю боль с собой. Он не осознавал, что плачет, пока не услышал тихое капанье слезинок по предметам, которые все еще крепко держал в руках. Но на этот раз это были не слезы печали. Это были слезы радости, сладкого облегчения. Преисполнившись решимости, он захлопнул крышку коробки и встал, унося её из своей комнаты в коридор. Бросив еще один взгляд, он сунул коробку в мусоропровод и закрыл крышку, слушая, как она падает в мусорный контейнер внизу. Ему больше не нужны были эти вещи. Теперь у него было кое-что гораздо лучшее. Он медленно побрел обратно в квартиру. Гай стоял в коридоре с внутренней стороны двери, по его лицу текли слезы. Он сгреб Какаши в сокрушительные медвежьи объятия, и в кои-то веки Какаши позволил ему это. Они стояли там и плакали вместе несколько минут, избавляясь от боли и, наконец, отпуская прошлое.***
Не успел Какаши войти в офис Токийского балета в среду, как услышал очень знакомый крик. — Хатаке! В мой кабинет. СЕЙЧАС ЖЕ! Обойдя пару очень растерянных стажеров, он направился в кабинет Цунаде. — Закрой дверь, сопляк, — сказала женщина. Какаши подчинился и двинулся, чтобы занять стул, в то время как художественный руководитель достала из ящика своего стола необычную бутылку. — Цунаде-сама, вам не кажется, что десять утра — это немного рановато для саке? — спросил он, выгнув бровь. — Эх, ну где-то же уже пять, — буркнула она, пренебрежительно махнув рукой, и налила себе пиалу, опрокинула ее в себя, затем приглашающе наклонила бутылку в сторону мужчины, который покачал головой. Цунаде пожала плечами, как бы говоря «твоя потеря», и выпила вторую пиалу. — Ну что, сопляк, — сказала она наконец, слизывая с губ капельки саке. — У меня есть две новости: хорошая и плохая. С какой начать? — Давайте с плохой, — ответил Какаши, чувствуя, как в животе все скукоживается. Цунаде ухмыльнулась. — Ну… — протянула она для драматического эффекта, и Какаши потребовались все силы, чтобы не закатить глаза и не послать ее к черту, — плохая новость в том, что отныне тебе от меня покоя не будет. Поздравляю, сопляк, ты новый премьер Токийского балета. Какаши чуть не свалился со стула. — Я… что? — ошеломленным шепотом спросил он. Цунаде наклонилась вперед, явно наслаждаясь его удивлением. — Ты премьер. С августа, — медленно объяснила она. — Мы сделаем официальное объявление на торжественном вечере через две недели. Будь готовы к тому, что твоя жизнь изменится. Боюсь, следующие несколько месяцев ты будешь светиться во всех новостях. Какаши сглотнул. Вот этого ему еще не хватало. Уткнувшись в административный список, Цунаде продолжила. — После гала-концерта мы дадим интервью Dance Beat. Что касается оставшейся части этого сезона, Нашимура-сан попросил нас поставить «Лебединое озеро» в качестве его последнего спектакля для труппы, — при этих словах она фыркнула; от нее не ускользнула ирония того, что Нашимура намеренно выбрал лебединую песню для своей лебединой песни. — Ты сыграешь злодея в пьесе, а это вторая по значимости мужская роль. Сможешь с этим справиться? Какаши молча кивнул. — После окончания сезона мы сделаем официальные фотографии для прессы для предстоящего сезона и дадим дополнительные интервью, какие только попросят. И это еще не стоит забывать о встречах со спонсорами. Ничего сложного, просто представь, что ты породистый котик на выставке. Приедешь, покрасуешься и уедешь домой. Какаши побледнел от ее слов, нервно дотрагиваясь пальцем до своего шрама. — Цунаде-сама, это действительно хорошая идея? Мою внешность нельзя назвать привлекательной. Цунаде одарила его презрительным взглядом. — Ты шутишь, да? Твой шрам делает тебя еще красивее. Он придает тебе атмосферу таинственности. Люди тебя схавают как миленькие. Но если кто-нибудь из этих болтунов попытается хоть пальцем тебя тронуть, беги ко мне. Мне все равно, сколько денег они пожертвуют, хрен им, а не мои танцоры. Я без колебаний сломаю им все пальцы до единого. Какаши уставился на нее со странным выражением лица: что-то между ужасом и восхищением. Цунаде притворилась, что ничего не заметила, и выпила еще одну пиалу саке. — А теперь вернемся к торжеству. Я полагаю, у тебя нет смокинга, верно? — как только Какаши покачал головой, она рванулась вперед. — Конечно, нет. Порывшись в своем столе, она вытащила карточку и бросила ему. — Эти портные одевали Нашимуру-сана с тех пор, как он стал премьером много лет назад. Позвони им и запиши на прием себя и своего партнера. Крайне важно, чтобы вы оба оделись соответствующе. — Как вы… — Узнала, что ты с кем-то встречаешься? Это мое дело — знать, что происходит с моими танцорами. Если бы я была руководителем три года назад, а не этот нерадивый мудак Хирузен, я бы, возможно,… — она сжала в кулаке пиалу так сильно, что Какаши услышал легкий треск керамики. После напряженного мгновения она с долгим вздохом ослабила хватку. — В любом случае, теперь все в прошлом, не так ли? Я права, предполагая, что твой нынешний спутник к тебе хорошо относится? Какаши мог только беспомощно кивнуть, не в состоянии поверить в разговор, который он в данный момент вел со своим худруком. Лицо Цунаде расплылось в несколько дикой улыбке. — Тогда у нас не возникнет никаких проблем. Я с нетерпением жду встречи с ним на гала-концерте! На сегодня все, сопляк. Постарайся воздержаться от слишком громкого публичного празднования до официального объявления, хорошо? Не хочу слишком рано выпускать кота из мешка. — Конечно, Цунаде-сама. Он повернулся, чтобы уйти, но задержался в дверях. — Цунаде-сама? — тихо спросил он. — Да, сопляк? — Спасибо. Цунаде подняла пиалу, и Какаши вышел. По дороге в раздевалку он чуть не уронил телефон, так сильно у него тряслись руки.Ирука?
В чем дело, звезда?Ты не поверишь.