***
— Мне жаль, Ваше Величество, но вы не можете. — Что? Почему? — Лисса вскинулась, заискрилась страхом и болью, которые Диара чувствовала даже острее, чем собственные тревогу и грусть. Она надеялась, что этого разговора никогда не случится… Что не ей придётся его вести. — Вы не можете прогнать Фаину, — Диара налила себе воды, — её… Любят. — О чем ты? Диара смотрела в окно, на пол, усыпанный ядовито-яркими самоцветами, на свои руки — только не на Лиссу. Она и так еле дышала: после холодной язвительности Фаины, паники и истерики Лиссы… Дар в очередной раз обернулся против неё, разорвал сердце на мелкие кусочки, сдавил горло и оборвал что-то внутри. И этот ужасный разговор делал только хуже. Диара почти ненавидела Фаину за то, что она заставила её сказать это, но скрывать от Лиссы правду, подвергая её опасности, было бы преступлением. — Некоторые феи считают, что… — Диара запнулась, впервые произнося это вслух, — что королевой должна была стать Фаина. В конце концов, она — наследница и воспитанница предыдущей королевы. Сильная, чистокровная фея с яркими проявлениями дара, та, кто сражалась на войне и всю свою жизнь училась править Чародолом. Та, кто никогда не позволяла себе кричать. Диара не собиралась говорить этого, не хотела даже думать, но всё же подумала, и больше не могла избавиться от мысли, что те феи в общем-то правы. Лиссу ведь действительно выбрали под давлением Астрограда. И её нельзя назвать великой королевой — но нельзя назвать и плохой… А Фаина всё стоит и стоит за троном, поддерживает, помогает, одним своим присутствием укрепляя власть Лиссы… Диара вздрогнула от страха, представив, что будет, если Фаина захочет поднять мятеж. Новая война с Астроградом. Потому что феи пойдут за ней. Потому что Астариус не сможет не помочь своей ставленнице. И если Диара хоть немного знала Фаину — а она надеялась на это, — то та никогда не попытается силой отнять корону. Не нарушит хрупкий, насквозь фальшивый мир. — Вам не нужно её бояться, — заверила она Лиссу, — и я знаю, что Фаина хочет добра и вам, и Василисе, и всему Чародолу… Просто… Не стоит провоцировать волнения лишний раз. Лисса молча кивнула. Диара знала, что она чувствует, хотя хотела бы никогда не узнать.***
Миракл вошел, не постучавшись. Склонил голову в полупоклоне-полукивке, ухмыльнулся, соизволил снизойти до приветствия: — Рунис. — Учитель, — в глазах бывшего ученика — та же усмешка, та же понятная только им двоим ирония. И пусть Родион знал, что Миракл учил Астрагора, никто, кроме них самих, даже Нортон, даже Фаина, не знал, чему именно Миракл его учил. До того, как выбрал себе это чудесное фальшивое имя. До того, как стал эфларским зодчим, как спрятал свое прошлое в ворохе загадочных недомолвок… Родион смог разведать многое — но не всё; Нортон и Фаина видели достаточно, но ничего точно не знали. А вот Рунис знал. Знал всё про тёмное часодейство, которое Миракл так любил… Которое он так любит, зачем самому себе врать, прошедшее время тут неуместно. Знал, на что он способен — поменять чужую судьбу, перековать, перешить по собственной мерке — и не спрашивать разрешения. Иногда Мираклу хотелось вспомнить, каким он был раньше. Сбросить маску, на несколько часов забыть о том, что его до сих пор ищут — за ту давнюю ошибку, которая его выдала, слишком сильно перекроенную судьбу… Неважно. Это всё в прошлом. И пусть они с Рунисом не раз с тех пор перебегали друг другу дороги, это не всегда имело значение. Не в такие дни, как сегодня. Миракл пил вино, густое и почти чёрное. Говорил — он не позволял себе делиться тайнами Зодчего Круга, но вот последними наработками… Особенно теми, которые нельзя было публиковать на Эфларе. Да и в ответ можно было услышать много весьма интересных идей — их с Рунисом всегда сближала любовь к науке. И не слишком трепетное отношение к этике. Миракл чувствовал, как разговор понемногу перетекает в другие формы. Как сгущается-сплетается вокруг него паутина, как взгляд Руниса становится пристальнее, опаснее, напряжённее… Миракл знал, чего он хочет, и не боялся. Даже позволил себе запрокинуть голову, уткнуться взглядом в высокий каменный потолок, почти расслабиться. Начать эту игру первым. — Спрашивай, — Миракл ухмыльнулся снова, но не отвёл взгляда от потолка. — На кого ты ставишь? Надо же, сразу и прямо. Неожиданно, непривычно для Руниса… Но сегодня Мираклу не хотелось спорить с правилами игры. — На Василису, — он продолжал гипнотизировать потолок, — Она была на портрете. И на неё ставит Родион. Ещё один манипулятор с фальшивым именем. Многовато их — нас — развелось в последние годы. Миракл перевёл взгляд на Руниса — достаточно быстро, чтобы увидеть, как тот пожимает плечами и задумчиво смотрит в камин. Как коротко хмурится, и как снова становится почти расслабленным, почти безмятежным. Миракл увидел достаточно, но всё же спросил, не мог не спросить: — На кого ставишь ты? И чуть не рассмеялся, не отшатнулся, когда Рунис усмехнулся и хлестнул его ответом, точно хлыстом — или дуэльной перчаткой. — Я ставлю на королеву. Слово обернулось сталью, серебристо-сияющей нитью, ядовитой стрелой. Проросло красивым сорным цветком. Осыпалось пеплом, горечью прикоснулось к губам. Мираклу было, что ответить на это, но он промолчал. И уходя, унося с собой просьбу, небольшую и всё же очень тяжёлую, он не стал оборачиваться. Неужели действительно на неё? Не на Лиссу, не на Нерейву — этим словом можно было назвать многих, но на самом деле Миракл отлично понял, кого бывший ученик имел в виду. И почти испугался.***
Фаина ждала его. Ждала долго — Миракл задержался почти на час, — но ни капли не нервно. У неё было, что доделать, было, о чем задуматься… Например о том, что она будет делать, пока Лисса не пошлёт за ней снова. В том, что это произойдёт, Фаина не сомневалась — Лисса всё же не дура. А Василиса… Фаина не должна была привязываться к этой девочке, но она привязалась. Захотела действительно научить её, вырастить, как свою воспитанницу, стать для неё той, кем для самой Фаины была София, лучшая из королев белых фей… Она сама не заметила, как провалилась в воспоминания — в долгие дни, полные учёбы, в смех и улыбки мамы, в блеск камней на её короне… София нарекла её Сагиттой, стрелой, она же подарила ей часовое имя, провела посвящение… Стала феей светлого образа для той, кого всегда звала дочерью. Пробудила дар — оба дара — научила их контролировать… …А потом умерла. Фаина не хотела вспоминать дни войны. Ни первой, когда им ещё удавалось держать нейтралитет, ни второй, когда София пошла на договор с духами… Договор, после которого Астроградские часовщики разрушили Белый замок. Фаина помнила, как ревело пламя, неугасимое, не затухающее под ливнем; как сверкали молнии и огненные спирали, как гремел гром, как кричали люди и феи… И как сквозь этот невыносимый шум прорвался один-единственный крик. И тогда Фаина поняла, что уже опоздала. Она помнила, как плакала над телом наставницы; как та успела сказать, что оставляет ей трон… И как потом на трон села Лисса — потому что феи проиграли и не могли выбирать. А Фаина встала за троном. И до сего дня была вернейшей, преданнейшей из советниц Лиссы, исполняла обещание, данное матери, как могла, и хранила мир в Чародоле. Но что же изменилось сейчас? Неужели одна встреча, одно дурное стремление запомниться, показать, что с ней стоит считаться, настолько всё изменили? Или просто прорвалось наружу всё то, что ждало своего часа — жажда власти, и гордость, и чувство несправедливости, и Время знает кто ещё… Нет, нет, нет, надо успокоиться. Прекратить. Нельзя показывать всё это Мираклу. Вообще никому. Фаина успела соткать себе новую маску до того, как зеркало зазвенело. Она поднялась плавным, привлекающим взгляд движением; подошла к нему, прижалась в поцелуе — нежном и слегка горьковатом. Почувствовала вкус вина, отстранилась, облизнув губы. Чуть наклонила голову набок. — Где ты был? — «Что тебя так задержало?» — На Остале, — «Тебе не стоит об этом знать». Фаина поджала губы. Сделала шаг назад, пропуская Миракла, но тут вдруг обошёл её, прижал к себе со спины, посмотрел ей в глаза через отражение зеркала. Произнёс в самое ухо: — У меня для тебя кое-что есть. — И что же это? — Приглашение, — он усмехнулся. И Фаина почувствовала жар на кончиках пальцев.***
Василиса открыла глаза. Поймала отзвук мысли: она думала о чем-то важном, грустном, больном… Забыла. Огляделась. Она сидела в автобусе, тряслась на неровной дороге, цеплялась взглядом за обшарпанную обивку сидений… Рядом спал Фэш. Спал спокойно, но на бледном, ещё более бледном, чем обычно, лице, читался страх пополам с болью. «Не связывайся с Драгоциями», — прозвучал в голове голос Фаины. …Но Фэш не выглядел опасным. Измученным — да; красивым — безумно, даже с синяками под глазами и ещё одним — на лбу (откуда, кстати, он взялся?) он выглядел неземным, прекрасным созданием. Не-человеком. По сути, он и был не-человеком. Как и она. Невозможная полукровка, дочь духа и феи, не ощущавшая в себе ни капли волшебной крови. А Фэш… Фэш, казалось, отлично знал, кто он такой. И пользовался этим, то очаровывая, то пугая. Как и Фаина… Эти двое были чем-то похожи, не потому ли Фэш так боялся её наставницы? Автобус остановился. Фэш проснулся, поморщился, и не захотел разговаривать. Потянулся к затылку, туда, где посверкивала серебристыми всполохами метка, черно-фиолетовое крыло Непростых. Скривился. Василиса не стала доставать его расспросами. Её волновало другое: найти бы Лёшку, и как можно скорее! Василиса соскучилась по нему до дрожи, до боли, и ей столько всего надо было ему рассказать… Если он поверит, конечно. Впрочем, Василиса ведь могла и доказать ему, что говорит правду.***
«Добрый вечер, наставница! Мы оказались в летнем лагере «Вершина». Я очень хотела увидеть Лёшку, наверное, поэтому нас сюда занесло. Пока всё спокойно, никто не задирается, даже Марк. Меня поселили с девочками из нашей группы, где живут остальные ключники, я не знаю. Ольга Михайловна, — это наш тренер, — куда-то пропала, и я очень волнуюсь. Не могли бы вы узнать, всё ли с ней в порядке? Она очень хорошая. Фэш ведёт себя странно. Он постоянно чешет затылок, и мне кажется, что ему больно. Почти не разговаривает со мной и Ником. За него я тоже волнуюсь… А, и ещё. Когда я была на Часовом Круге я думала об Остале, и мне показалось, что все воспоминания до этого были как будто смазанные. Я не скучала по Лешке, только на Круге про него вспомнила. И мне показалось, что это мог быть какой-то морок. Вы не знаете? С наилучшими пожеланиями, Василиса» Девочка закончила письмо и оглядела его придирчивым, слегка недовольным взглядом. Исправила пару ошибок, но оно все равно оставалось неловким, неаккуратным… Василиса путалась в словах, совсем не умея сочинять красивые письма. Она даже не знала, как правильно обращаться к Фаине, на «ты» или на «вы», потому что та никогда не поправляла её, принимая как должное оба варианта. Василиса всё же сложила листок, вырванный из тетради, вчетверо, и вызвала часолист. Была ночь, и она ненадолго остановила время — только чтобы написать письмо и отправить. Всё сделано, обещание писать каждый день выполнено… А ответ она прочтёт завтра: слишком уж хочется спать.***
Фаина сидела у себя, одна, поздней ночью, в платье, спадающем с одного плеча: на нем ещё горели следы поцелуев Миракла. Камин едва теплился, огоньки свечей плясали по стенам… Она держала два письма так, как будто они были мечами; так, как Ева могла бы держать два похожих, но очень-очень разных плода. В правой руке — сложенный тетрадный листок. Строчки, написанные круглым, старательным почерком, неловкие фразы, полные детской любви. В левой… Полоска дорогой бумаги, резкий, витиеватый почерк — завитки пляшут так, как будто пытаются сбежать из-под пера; три строчки, таинственный набор цифр, но всё же понятный. Дата. Время. Координаты для перехода. И подпись, которую она не видела много лет.